Атаман сделал шаг в сторону, открывая стоящего за ним офицера.

Под тяжелым изучающим взглядом Врангеля полковник выпрямился, развернул высокие угловатые плечи, приподнял подбородок, вытянул руки по швам.

– Я докладывал вам, господин главнокомандующий, о недавней поездке полковника Назарова на Дон с разведывательной целью, – продолжал Богаевский. – Ныне он, во исполнение распоряжения начальника штаба и моего приказа, завершает формирование отряда особого назначения для десантной операции на ковыльной нашей Донщине.

– Откуда вы родом, полковник? – неожиданно спросил Врангель, усаживаясь в глубокое плетеное кресло. – Прошу, господа. – Он жестом указал на стоящие стулья.

– Станицы Ново‑Николаевской, что у Кривой косы на северном берегу Таганрогского залива.

– Родные там?

– Никак нет, господин главнокомандующий. Перед германской войной восемьдесят семей станицы переселились в Уссурийский край. Там со всего Дона поселенцы. Во время великой смуты я вернулся на Дон, а батько с двумя моими сестрами уехали в Харбин.

– Чем занимались на Дальнем Востоке?

– Работал народным учителем в нашем поселении, затем – школа юнкеров и вот уже третий год на фронте.

– Полковник Назаров, господин главнокомандующий, – вставил Богаевский, – предан вашим идеям, и поэтому ему оказана честь быть избранным членом Донского войскового круга.

«Что понимает этот смелый юноша в государственных делах? – подумал Врангель. – Юнкерская школа, десяток подвигов с закрытыми глазами – и уже полковник. Надо строжайше запретить присваивать звания за подвиги. Только ордена и божье благословение».

– Что вы можете сказать о настроении донского казачества? – спросил Врангель.

– Господин главнокомандующий, – вдохновенно доложил Назаров, – донцы убедились, что Советская власть разрушает веру православную и вольное казачье товарищество, сеет хаос в правлении и хозяйствовании, отнимает по разверстке хлеб и мясо. Жилы на шеях казаков вздулись от бессильного гнева, руки тянутся к клинкам.

Врангель удовлетворенно кивнул и не спеша стал излагать свой замысел:

– Конкретно боевую задачу поставит вам генерал Шатилов. Я лишь скажу: не увлекайтесь гражданским администрированием. Сразу разверните мобилизационные мероприятия и формирование новых частей и соединений. Создайте опорную базу в Таганроге. Через этот порт мы сможем питать вас оружием и боеприпасами. В дальнейшем необходимо поднять все казачество, овладеть главными экономическими центрами и организовать на рубеже реки Дон прочную оборону с задачей не допустить прорыва войск противника из центральных районов России на Кубань.

В голосе главнокомандующего появились металлические нотки. Он встал и, откинув полу черкески, зашагал по веранде.

– Африкан Петрович, вам надлежит ускорить подготовку отряда полковника Назарова с таким расчетом, чтобы посадить его на морской транспорт восьмого июля, а на рассвете следующего дня высадить его в районе Кривой косы.

– Господин главнокомандующий, – взмолился атаман, – отряд еще не закончил формирование. Сейчас у Назарова всего полторы тысячи штыков и сабель. Да и заявки на транспортные средства не поданы…

– Относительно транспорта и его конвоирования генерал Шатилов уже распорядился. Состояние отряда мне известно. Освобождение Дона мыслится путем восстания казачества и мятежей внутренних сил в Ростове, Новочеркасске и других городах. Поэтому не имеет существенного значения численность отряда. Пороховая бочка может взорваться в равной мере и от спички, и от факела.

– Сама истина, господин главнокомандующий, – согласился Богаевский. – Дон – это пороховая бочка, да только порох в ней сыроват. А чтобы быстрее подсушить, пламя‑то надоть пожарче. – Атаман снял фуражку, вытер платком раскрасневшееся, как спелый кавун, лицо и умоляюще уставился на главкома: – Нам бы тыщонок пять штыков и сабель, этак сотенку пулеметов да пяток батарей…

– В предложенном вами плане, помнится, численность отряда определена в две тысячи личного состава, а не пять. Впрочем, дело не в этом, в сложившейся обстановке главное – ошеломляющая воображение внезапность, – резко ответил Врангель и кивнул в сторону столика. – Прошу, господа, на раут.

На низком столике возле окна стоял бочонок, опоясанный серебряными обручами, а в нем обложенные льдом несколько бутылок сухого вина из массандровских подвалов графа Воронцова. Рядом – французский коньяк «наполеон», фрукты и холодная закуска.

– Благодарствуем, господин главнокомандующий, – обрадовался атаман, – премного благодарствуем. Стремя – опора всадника, стременная – дух казака, – сказал Богаевский и лихо крутнул вверх поочередно кончики усов.

Врангель налил коньяка, поднял бокал и, глядя вдаль, задумчиво сказал:

– Благословляю вас, полковник, на подвиг ратный и славу бессмертную. Помните: широкий маневр и тесное взаимодействие, предельная стремительность и яростный натиск – вот что приносит победу.

Полковник Назаров стоял с таким напряжением, что мышцы ног заныли, будто их кто‑то сильно сдавил. Он до боли стиснул зубы, чтобы радость, которая клокотала в груди, не прорвалась. Чувство бурной радости всегда вызывало у него взрыв неудержимого смеха. Он так и не разжал рта, чтобы поблагодарить главнокомандующего за тост. И только когда сквозь зубы нацедил глоток коньяка и проглотил его, обрел способность говорить:

– Благодарю вас, господин главнокомандующий, за предоставленную мне честь возглавить восстание казачества на Дону и воздвигнуть донской бастион Северо‑Кавказской республики.

Врангель, казалось, не обратил внимания на душевный порыв Назарова. Он снова налил коньяка и поднял бокал.

– Помните, полковник, Советы в казачьих областях – это наспех сложенный стог сена. В подобных случаях, как известно, стог самовоспламеняется и сгорает. Процесс самовозгорания ускоряется в ветреную погоду. Ваша рейдовая операция и явится тем ветром, который внесет в донской «стог» пламень восстания. – Врангель протянул бокал к полковнику – раздался звон хрусталя. – Вам оказано великое доверие. Доброго вам пути, и не дай вам бог судьбы Арея.[21]

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

– Антон Аркадьевич!..

– А? – очнулся генерал от глубокой задумчивости. – Это вы, Павел Алексеевич?

– Антон Аркадьевич, разрешите откланяться. Мне нужно еще уладить кое‑какие личные дела.

– Да‑да. Вас теперь с Крымом ничто не связывает. А пока вы будете на Северном Кавказе, то все, чем мы здесь живем, может кануть в глубины истории… Давайте‑ка прощаться, батенька мой Павел Алексеевич. – Генерал обнял Наумова: – Ну, идите… идите, говорю.

– Я бы хотел просить вас, Антон Аркадьевич, поручить своему адъютанту доставить вещи Татьяны Константиновны на пароход. Мне, к сожалению, не представится возможным сделать это.

– Я сам провожу Танечку на пароход… Идите, Павел Алексеевич, идите.

Наумов вышел из управления и не спеша, будто кого‑то ждет, осмотрелся вокруг. Среди торопливо идущих людей, обремененных своими заботами, он обратил внимание на праздно стоящего около афишной тумбы рыжего здоровяка в коричневой толстовке. Напротив него, на другой стороне улицы, стоял светлый фаэтон с поднятым тентом.

Озабоченно глянув на часы, Наумов перешел через дорогу и, вскочив в свою пролетку, приказал ехать домой. Надо было взять все необходимое для операции и отправить Сашу на пароход.

Через два квартала Наумов оглянулся: вслед за ним ехал светлый фаэтон. «Неужели за мной следят? Надо проверить», – решил он и остановил пролетку.

Фаэтон проехал мимо. В глубине его под тентом Наумов заметил того же человека в коричневой толстовке.

– Быстро домой, – приказал он ездовому.

Саша уже собрался и сидел, что называется, на чемоданах. Павел Алексеевич оценивающе осмотрел помещения и одобрительно кивнул.

– Молодец, Саша, будто мы здесь и не жили. А теперь забирай мою пролетку и немедленно езжай на пароход. Вот твои документы. Чтобы ни случилось, на берег не сходи. Лучше всего запрись в каюте и никого не пускай. Не велено, дескать, полковником.