— Сама она вскользь говорила. Да и рука ее, — вдруг стал я глупо фантазировать, — не самим ли эфиром отнята?

Трифон задумался.

— Про Ниточкину руку мне следовало подумать раньше. А вот насчет вас, Тимофей Савельич, я не очень уверен. Может, эфир вас к себе еще и не пустит.

— Это с чего это?

— Языком почем зря молотите.

Трифон дружески щелкнул меня по надгубью.

— А вот Ниточка — да, возможно! Ее эфирный мир точно принять сможет. Но без вас у меня, конечно, язык не повернется ее туда приглашать. Хотя я и предполагаю наладить связь — пока только телевизионную — с эфирным миром… Но все же…

— Приглашать — не приглашать! Вы прямо умом рехнулись… Или, наоборот, хотите представить, что вы… — не сразу нашел я слово, — чудодей какой-то.

— Чудодей — это вряд ли. А вот чудотворец — пожалуй. А что? Трифон Усынин — славянский чудотворец.

— А как же ваша тюркская 96-я часть крови? Помнится, вы про нее говорили…

— Ну, значит — славяно-тюркский чудотворец!

— Ну ладно, вы тут самоназваниями потешайтесь, а я с Лукичом всерьез поговорю. Он кучу денег думает вам отвалить, а вы тут белибердой занялись…

— Поговорите, поговорите… Но учтите: на сборы у вас — чуть больше трех суток!

Я поскакал в гостиницу к Савве. Не плакаться — потолковать по душам! Если Лукич меня действительно наследником считает, то мог бы и получше наши с ним денежки пристроить, а не кидать их зря на ветер!

Рассказав об идиотском предложении Трифона, я облегченно вздохнул.

— Да, Тима, да, малышок, — зарокотал радостно Савва. — Я в курсе. Эдмундыч! Подай-ка нам «Ригла»! В курсе и, девять семь, одобряю.

Я так и сел.

— Понимаешь? Никому я не могу такое дело доверить. А ведь я его, этот переход, считай, купил. Вот ты к нему, к переходу, и подготовься… Может, это… Может, эфир тебя еще и не примет.

Я был поражен Саввиной бесчеловечностью и жестокостью. Это ведь не в космос на три дня туристом! Это, как я понял из недомолвок Трифона, — навсегда, без возврата! Или с возвратом в виде каких-то там грез и снов!

Сраженный наповал, я так полчаса с открытым ртом и просидел. Савва ходил вокруг меня и что-то без передыху говорил. Я его не слушал. Одна-единственная мысль сверлила мозг:

«Все смешки, смешочки, а теперь — р-раз! — и нет на земле Тимы-туземца, нет лучшего российского литературного негра. Теперь где-то там, в недоказуемом пространстве, он ручками-ножками болтать будет! Тима я, Тима! Тима, Тима я…»

С горя выпил полный бокал «Ригла». Но тут же сходил в туалет, все выблевал и, удивившись своему, ставшему чужим голосу, крикнул:

— Эдмундыч! Водки! А вы, Савва Лукич… Вы не пернач… Вы коршун-стервятник!

Словом, через час, пьяный и навсегда отравленный жизнью, я Савву покинул. Хмель, впрочем, скоро из меня выветрился. Именно тогда, когда я понял, что теряю сразу и жену, и отца. Захотелось всех послать куда подальше и вернуться в Москву, в коммуналку на улицу Сайкина.

Но вместо этого — уже ночью — я снова поехал к Трифону.

Трифон возился с карманным теслометром.

— Как же мне б-быть? — спросил я его, запинаясь.

— Как, как. Готовиться тщательней. Жизнь свою припоминать. И весу чуть сбавьте! Ишь, жирку нарастили. Осталось, — Трифон глянул на часы, — ровно 75 часов. В шесть утра в четверг жду вас здесь.

— С вещами? — попытался сострить я.

— Вещи не нужны, для семи-восьми дней подготовки к переходу у нас на загородной базе все есть.

— Что-то не верится… Ш-шарлатанством попахивает. За несколько дней подготовиться к такому делу! Вы сектант, Трифон Петрович! Заманите на базу и там сожжете или под лед спустите!

— Ничего я не сектант. И сжигать вас никто не собирается. Очень надо, — Трифон отложил теслометр. — Да вы, Тимофей Савельич, вижу, даром у нас в «Ромэфире» штаны протирали! Еще раз объясняю: у некоторых людей, кроме обычного, присутствует еще одно тело. Не душа, ее трогать сейчас не будем, — а тело! Эфирное! Три составляющих в достойном человеке: тело обычное, тело эфирное и душа. А дух — тот над всем парит и веет…

— И что из всего этого выходит?

— А то! Человек достойный вырабатывает за время жизни на земле второе, эфирное тело. Вырабатывает — не совсем верно сказано. Доформировывает, скажем так. Потому что возможность взращивания тела эфирного изначально в человеке и высших животных заложена. И вот если вы, или я, или Савва Лукич такое тело в себе доформировали — тогда будет чему с мировой эфиросферой соединяться. Так что несколько дней на загородной базе — просто проверка ваших, моих или еще чьих-то кондиций!

— Вы м-мне про это не говорили. И сейчас, сдается, врете!

— Тогда — рано было. Теперь — самое время. Кстати, движение к созданию второго эфирного тела — это и есть новое российское понимание мирового эволюционного процесса. Вернее, может таким пониманием стать!

О ветер-ветрило! Ветер ума, ветер высших взлетов и откровений, — куда ты пропал?..

Я внезапно перестал слышать ветер. Странное равнодушие вдруг овладело мной. То уходя, то возвращаясь, оно наплывало на меня мороком и суховатым, правда не слишком режущим глаза, туманом.

От полного безветрия ума и равнодушия к уходящей жизни стал звонить я в Москву. Звонил кому попало: хвастал, что нашел непыльную и денежную работенку. Сдуру набрал даже Рогволденка. Но тот не ответил.

Позвонил я и к себе на квартиру. Узнал совершенно не нужные мне новости. Равнодушно обдумал их.

«Может, я уже стал другим, наполовину эфирным? Половина — какая была, а другая — эфирная? — соблазнял я себя вопросами. — Может, ничего вокруг меня уже и нет? А то, что вижу, мне только чудится?»

Но Ниточка — она была. Я ощупывал ее тесней и тесней, трогал щекой и лизал языком милый отросток, свисавший вместо правой руки…

Ниточка вроде ни о чем не догадывалась.

Чтобы отвлечься от ожиданий великого перехода, стал я записывать в столбик действующих лиц этой истории, давая им краткие характеристики.

Столбик получился любопытный и на час-другой отвлек меня от едких мыслей. Вот кто в столбике этом значился.

Савва урывай алтынник — русский пернач и капитал-разведчик.

Тима-туземец — простофиля с острым затылком.

Трифон — славянский чудотворец.

Ниточка с иголочкой.

Рома «сделай милость», человек будущего.

Сине-пипочный Рогволденок, по прозванью Сивкин-Буркин.

Австрияк Австриякович Сухо-Дроссель — бухгалтер-фантазер.

Пенкрат и Лизка — тень их горбатая близко.

Леля Ховалина — скандальный ротик.

Супруга полиции — толстый зад, плоский животик.

Столбов — стоит десятка ученых лбов…

Бывший дирижер Бабалыха — созидатель народного лиха…

Устав поигрывать столбцом-списком, я снова и вполне равнодушно стал узнавать о вещах посторонних.

Среди прочего узнал, что случилось в трактире «Маршал Стукачевский».

А случилось там вот что: был объявлен внутренний конкурс на самую красивую подставу года. Конкурс выиграл сикофант Кинг. И тут же получил немалый куш — миллион баксов. Сразу после получения денег Кинг продал всю подноготную этого дела трем бульварным журналюгам. Все трое — каждый в своей газетенке — подноготную опубликовали. А Кинг уехал в Республику Конго читать лекции по истории российского стукачества и осваивать мигом купленный нефтеносный участок.

Псы демоса негодовали! Слуги кратоса были оскорблены!

Решили добиваться справедливости в суде. Подали иск — и впервые в своей новейшей истории дело о клевете и возвращении миллиона баксов проиграли.

— Чья бы корова мычала, а ваша молчала, — сказал судья Ломтиков представителю сиков Префу. — Уели вас — и поделом. А клеветы газетной тут никакой нет. Вот он, «Кодекс сикофанта и шантажиста», — ваш коллега представил. Тут первым пунктом записано: «Шантажируй, где можешь. Обманывай — всех и всегда». И другие ваши преступные намерения в «Кодексе» отображены. Так что уносите ноги, пока целы…