Читая письмо Жоржа Помпиду, историк невольно задает себе вопрос: что произошло бы, если бы правительство, вместо того чтобы капитулировать 11 мая, стойко держалось? Никто никогда не ответит на это с уверенностью, но никто и не оспорит того, что именно решение Жоржа Помпиду стало причиной как продолжения беспорядков, так и благополучного исхода дела.

Подобные же вопросы можно поставить относительно других «событий». Какой была бы реакция общественности, окажись несколько молодых людей убитыми пулями CRS? Создали ли исчезновение на несколько часов Генерала и его краткая речь по радио 30 мая атмосферу, облегчившую ликвидацию кризиса без применения насилия? В самом деле, в течение майских недель произошел ряд «ключевых событий», по поводу которых спрашиваешь себя: что бы случилось, если…

Социолог в большей степени интересуется тем, что предшествовало событиям, общей обстановкой, многократно усилившей отзвуки волнений, вначале незначительных. Какие причины сделали ситуацию взрывоопасной? Ответы будут разными смотря по тому, обратиться к материальным данным или принять буквально высказывания бунтовщиков.

Рассмотрим тему, вызвавшую бесконечные вариации в студенческих словопрениях: демократизация или недемократизация университета. Сочинение Бурдье и Пассерона «Наследники» стало, можно сказать, настольной книгой студентов Мая. Но какой вывод следует сделать из этого факта? Что студенты, сами являясь наследниками, жаждали повторения Ночи 4 августа (1789 года) ²⁶³, желая отказаться от своих привилегий? Или же, не будучи наследниками, некоторые из них считали себя несправедливо оттесненными во второстепенные области знания, без перспективы карьеры, соответствующей их честолюбию? Или, будучи хоть и наследниками, но не способными подняться по ступеням престижной карьеры, они восставали против системы, в которой не находили себе места из-за собственной посредственности? В поддержку каждой из этих гипотез говорят индивидуальные случаи: дети мелких буржуа или людей из народа, получающие в первом поколении высшее образование и чувствующие себя в нем потерянными; отпрыски привилегированных семей, восстающие против крайних форм элитизма в Национальной школе администрации или в Политехнической школе; они же, ищущие, за неимением лучшего, прибежище в психологии или социологии и претворяющие свою озлобленность в идеологию. Какие из этих случаев были наиболее многочисленными? Какое значение следует придавать идеологиям?

Некоторые самые серьезные социальные исследования подчеркивают поколенческий феномен; студенты из семей, не имевших опыта высшего образования, выбитые из колеи, чужие в этом новом для них мире, не уверенные в правильности своего выбора, боялись не найти работы, после того как ценою огромных усилий получат диплом. Они жили в постоянной тревоге, в одиночестве, с ощущением непрочности своего положения. При случае они присоединялись к более состоятельным однокашникам, чтобы кричать вместе с ними: долой общество потребления!

Выступления против экзаменов и конкурсов явились органичной частью переживаемой революции. Не став безусловной причиной взрыва, они хорошо иллюстрировали форму, которую приняли эти «большие каникулы». Группы студентов различных политических направлений разработали планы обновления университета; профессора и студенты, обычно редко говорившие друг с другом, перешли на «ты», при случае обменивались ролями, поскольку учащиеся желали отныне участвовать в экзаменационных комиссиях и даже в назначении преподавателей. Этот карнавал не был исключительно французским, некоторые его черты проявлялись в студенческих волнениях других стран, но у нас он принял типично французскую форму.

Дистанция между профессорами и студентами во Франции больше, чем в англо-американских университетах; авторитет, которым профессор Сорбонны пользуется порой в своей области, не имеет эквивалента в других странах, потому что там нет ничего, подобного парижской централизации. Непререкаемые медицинские авторитеты не были изобретены ради нужд демагогии и бунта. Обстоятельства способствовали взрыву, подчас законному, против злоупотреблений, против ненормальных проявлений иерархии.

Если перейти от студентов к рабочим, то и там исследования различают причины, мотивы и идеологии. Среди причин первоначальных забастовок упоминается относительно жесткая политика Мишеля Дебре в течение года, предшествующего событиям. Заработки низкооплачиваемых работников все больше отставали от среднего уровня. Гарантированный минимум заработной платы не был пересчитан соответственно общему росту оплаты труда. Гренельские соглашения привели к девальвации франка в 1969 году, но еще и сегодня некоторые, например Раймон Барр, готовы доказывать, что французская экономика могла бы переварить без девальвации повышение заработной платы на 20–25 %, а это по меньшей мере наводит на мысль, что она была чрезмерно занижена в предыдущий период. Но какую бы роль ни сыграл уровень заработной платы в первоначальных, «диких», забастовках, с того момента, когда миллионы трудящихся оставили свои рабочие места, в речах ораторов зазвучали уже далеко не одни обычные требования — структура предприятия, стиль управления, введение самоуправления, общество потребления, борьба с загрязнением окружающей среды, человечность взаимоотношений стали темами дебатов, в которых приняли участие сотни тысяч французов, освобожденных от труда, справедливо определяемого Марксом как «царство необходимости».

Это неожиданное развлечение среди повседневной скуки, эта квазиреволюция — скорее игра, чем дело, — пробуждает в людях сочувствие и даже энтузиазм. Уличные драки, перерастающие в бунты, столкновения между демонстрантами и полицией, неизменно обвиняемой в насилии, радуют вечных любителей театра Гиньоля, торжествующих при виде злоключений марионетки-жандарма: глядя на веселые вылазки молодежи, каждый вечер отправляющейся на очередную «маниф», взрослые молодеют душой — до тех пор пока не обнаруживают свой исковерканный автомобиль. Красочная толпа, заполняющая аудитории и коридоры университетских зданий, идущие без перерыва публичные собрания, импровизированные ораторы, полубессознательно воспроизводящие жесты и слова великих предшественников, забавляют и привлекают любопытных. В университетах и даже в лицеях происходят более или менее эмоциональные конфликты между преподавателями, одни из которых следуют за разгневанными студентами, иногда даже забегая вперед, тогда как другие возводят плотину перед волной демагогии, утопии или грез, волной тем более мощной, что ее поддерживает иллюзия, будто страна переживает исторические дни.

Между 15 и 30 мая жизнь нации, можно сказать, парализована, большинство заводов стоит, но рабочие — на своих местах, тщательно ухаживают за станками и машинами; забастовка охватила даже государственные учреждения; то тут, то там возникают разновидности импровизированных коммун, управляемых рабочими или лидерами профсоюзов. До последних дней свободы доброе расположение духа преобладает над насилием, характерным для подобных социальных взрывов. Всё не вполне серьезно. Это игра, это отчасти «понарошку». К концу месяца неприятие «хаоса» приходит понемногу на смену симпатиям к этой «замечательной молодежи»: опасение, как бы не случилось настоящей революции, портит удовольствие от спектакля.

И тут возникает новый вопрос: что же в действительности произошло? В течение последних дней, между понедельником 27-го и пятницей 31-го, режим покачнулся или так показалось? Студенческий карнавал? Возможно. Но кому не памятно заседание Национального собрания? Э. Пизани, как представитель большинства, должен выступить в защиту правительства — он произносит оппозиционную речь, к возмущенному изумлению Жоржа Помпиду. На пресс-конференции Валери Жискар д’Эстен высказывается за отставку премьер-министра. Ф. Миттеран, на встрече с журналистами 27 мая, заявляет, что уход генерала де Голля на следующий день после 16 июня (предполагаемая дата референдума), если он не произойдет раньше, несомненно вызовет отставку премьер-министра и его правительства. «В этих гипотетических обстоятельствах я предлагаю, чтобы немедленно было образовано временное правительство для руководства страной…» Несколько далее он размышлял о президенте Республики. «Кто станет президентом Республики? Это скажут всеобщие выборы. Но уже сейчас — поскольку вероятный срок составляет всего восемнадцать дней и поскольку речь идет о той же самой битве — я заявляю, что выдвигаю свою кандидатуру». Эти слова предполагали нарушение Конституции, согласно которой в случае отставки президента Республики премьер-министр сохраняет свою должность, а председатель Сената исполняет функции президента Республики вплоть до избрания его преемника. Утверждая, что отставка генерала де Голля повлечет за собой отставку премьер-министра, Ф. Миттеран предусматривал и рекомендовал неконституционное и, если угодно, революционное решение.