Девушка громко рассмеялась.

— Ну конечно, ты же его жена, — согласилась она.

Каджри тяжело вздохнула.

— Где же мне вас устроить? — спросила англичанка.

— Где велит госпожа, — смиренно ответил Сукхрам.

— Вы поселитесь вон там, — сказала она, показывая на помещение для слуг. — Мы пока никуда не поедем.

А если придется отсюда переезжать, то и вы поедете с нами, согласны?

— Куда прикажет госпожа, — ответил Сукхрам.

Англичанка была довольна.

28

— Ты когда-нибудь проснешься? — спросила меня хозяйка дома — мать Нареша.

Я стянул с лица одеяло. Было еще холодно.

Вставать рано в такую стужу было выше моих сил. Я присел на кровати, не вылезая из-под одеяла, сунул в рот сигарету и устроился поудобнее. Хозяйка подала мне чашку горячего чая, и я с удовольствием стал его прихлебывать.

— Ты слышал? Я спрашивала Нареша…

— Что же он сказал?

— Он ничего не ответил.

Я промолчал.

— Что теперь делать? Ведь это ты сбил мальчика с пути, — упрекнула она меня.

Затевать спор мне не хотелось, поэтому я спокойно заметил:

— А я-то полагал, что дети идут по стопам родителей.

Хозяйка рассердилась и ушла. Нареш частенько наведывался ко мне, и хозяйке это очень не нравилось.

«Во всем мире семья — муж и жена, — думал я. — Мы же живем в больших неразделенных семьях, которые по праву можно назвать родовыми. В Европе муж целует жену на улице, и никто их за это не порицает. У нас же муж и жена даже наедине стесняются этого выражения ласки: бог ведь вездесущ, он все видит. В заморских странах мужчина во время разговора может невзначай взять женщину за руку… В Индии взять девушку за руку — дело серьезное: всю жизнь придется прожить вместе. В Индии любовь живет в глазах. Мужчина и женщина могут не разговаривать и не встречаться, но чувство, переданное однажды глазами, навсегда остается в памяти».

Я поднялся и прошел в соседнюю комнату. Никого. Я присел на стул и закурил.

«В индийской деревне люди невежественны, примитивны, — продолжал я думать. — Под любовью здесь понимают только физическое сближение. В семьях тхакуров и раджей любовь жены к мужу походит скорее на рабскую покорность, узаконенную брачным контрактом.

Зато в городах у нас часто любовь довольствуется нежными взглядами, физическое сближение здесь не главное. За границей совсем как в наших отсталых деревнях: женщины прикрывают свое тело и открывают лицо. У нас же в Раджастане женщины разгуливают с полуобнаженной грудью, но лицо тщательно прячут. Некоторые считают нашу страну патриархальной в вопросах любви. Есть чему удивляться! Что ж, одежда человека зависит не от воспитания и религиозных воззрений, а от общественных норм. В Раджастане на обнаженного мужчину никто не обращает внимания, в Европе же его посчитали бы нарушителем общественного порядка…»

За окном послышался чей-то голос. На улице стоял Сукхрам.

Я спустился вниз. В прихожей я услышал голос моего друга, он приглашал Сукхрама сесть. Сам он сел на плетеный стул. Сукхрам присел рядом на корточки.

— Твоя дочь кружит голову моему сыну, — негодовал мой друг.

— Господин — большой человек. Могу ли я возражать?

Сукхрам, видимо, с большим трудом сдерживал себя: по его лицу было заметно, чего ему это стоит.

— Нет, ты пойми, я не из тех, кто придерживается старых взглядов. Я не различаю людей по их положению. Говорить, возражать может каждый.

— Господин, вы клевещете на мою дочь, — гневно произнес тогда Сукхрам. — Чанда — еще совсем дитя. Я оберегал ее от всего дурного. Я хочу, чтобы она вышла замуж и была счастлива…

— И тебе взбрело на ум искать жениха в семье тхакура? — усмехнулся мой друг.

Они сошлись на том, что Нарешу запретят посещать дом Чанды, а Сукхрам строго поговорит с ней.

Мой друг встал и, заканчивая разговор, произнес:

— Мне больше нечего сказать. Надеюсь, ты меня понял.

Сукхрам молча слушал. Он покорно склонил голову. Я видел, что на лице его боролись противоречивые чувства, однако смущение и робость взяли верх: он не произнес ни слова и повернулся, чтобы уйти. Я окликнул его и попытался расспрашивать, но он промолчал и перевел разговор на мое здоровье, поинтересовался, не тревожит ли меня больше нога.

— Господин, я еще не получил награды, — сказал он, когда я ответил, что нога зажила.

— Получай, — сказал я и дал ему десять рупий. Сукхрам поклонился и положил деньги в карман своей куртки.

Я пошел проводить его.

Стоял зимний полдень. Светило яркое, не по-зимнему горячее солнце, но прохладный ветер отгонял зной.

Мы разговаривали; все это время Сукхрам ни словом не обмолвился о Чанде.

Остальное случилось без меня.

Сукхрам вернулся домой к вечеру. Сначала он удивился, не застав Чанду дома.

За белым дворцом в кустах Сукхрам услышал голоса. Он осторожно, на цыпочках, подошел ближе. Это место считалось опасным. Здесь обитали злые духи, водились змеи, сюда наведывались и хищные звери. Тут был и храм Ханумана, но его почитатели возвращались домой еще засветло. Около Ханумана стояли изваяния бога Шивы и его быка и другие священные статуи — средство объединения каст и народов Индии. Однажды сплотившись, они уже уничтожили ненависть человека к человеку и религиозную нетерпимость. Но это было давно. К несчастью, люди снова попали в плен обычаев, традиций и предрассудков.

Сукхрам, притаившись, стоял за кустами. Сумерки сгущались. На деревьях ним покачивались округлые, зеленые с красным плоды.

— …Сегодня приходил твой Сукхрам, — услышал он голос Нареша. — … к моему отцу, жаловаться на меня… Я ему не нравлюсь.

— Нет, неправда! — отвечала Чанда. — Он самый лучший человек в мире. У него такое доброе сердце. Он меня любит и не может причинить мне боль.

У Сукхрама тревожно билось сердце. Чанда все еще надеялась, но он знал, что ее мечтам не суждено осуществиться.

А Чанда продолжала:

— Что бы я ни просила, я не знала отказа. Другие бранят своих дочерей, он же никогда.

— Ну, наверное, мой отец вызывал его.

Сукхрам вышел из-за кустов. Ноги плохо повиновались ему. Он не хотел мешать, однако должен был это сделать.

— Ты пойдешь со мной, Чанда? — спрашивал Нареш.

— Куда?

— К матери.

— Зачем?

— Она, может быть, сжалится, увидев тебя…

— Нет, не сжалится! — громко сказал Сукхрам.

Чанда и Нареш испугались, увидев его.

— Дада, ты здесь? — застыла в удивлении Чанда. Потом ей стало стыдно, что он застал ее с Нарешем, и она закрыла лицо руками.

Но Сукхрам даже не посмотрел на нее.

— Господин! — обратился Сукхрам к Нарешу.

— Называй его по имени, дада! — перебила Чанда.

— Глупая девчонка! Помолчи! — прикрикнул на нее Сукхрам. — Я не с тобой пришел говорить. — Итак, скажи мне, ты женишься на Чанде? — спросил Сукхрам.

— Женюсь, — твердо ответил Нареш.

Сукхрам покачал головой.

— А знаешь, что будет потом? — спросил он.

— Нет.

— А я знаю. Они убьют Чанду!

— Тогда и я умру!

Сукхрам прижал к себе Нареша. Он старался сдержать слезы, но не мог.

— Нет, не губи свою жизнь, — проговорил он, отстраняя от себя юношу.

— А зачем мне жизнь без Чанды? — спросил Нареш.

— Ты еще молод и многого не понимаешь, — вздохнул Сукхрам. Ему вспомнились годы, проведенные с Пьяри.

— Идем, Чанда! — позвал Сукхрам.

Чанда нехотя последовала за ним.

— Когда придешь? — тихо спросил Нареш.

— Скоро.

Сукхрам шел впереди. Чанда плелась за ним. Она обернулась, чтобы поглядеть еще раз на Нареша.

— Ты — моя дочь, я тебя люблю, — говорил ей Сукхрам. — И не допущу, чтобы ты попала в беду…

Но она его не слушала. Чанда украдкой оборачивалась, чтобы еще и еще раз взглянуть на Нареша.

На следующий день она снова сбежала. Ускользнул от бдительного материнского ока и Нареш. Их не было до полудня.

…А вечером случилось нечто непредвиденное. У меня за окном запела птица. Я видел, как Нареш встрепенулся и направился к двери.