— Видел, господин. Однажды она на меня бросилась.

— Сабля старинная, — продолжал Рустамхан, — такие носили лет двести назад.

У меня перехватило дыхание.

— Двести лет! — вырвалось у меня.

— Да, да. На рукоятке выгравировано: «Махараджа Джитендарсинх»! А он жил двести лет назад. Это он начал перестраивать крепость.

У меня голова пошла кругом; я старался взять себя в руки и не мог.

— Пьяри, — сказал я, — я приду послезавтра. Возьми это лекарство. Принимайте оба по одному шарику каждое утро. Вот эти листочки приложишь к ране господина и перевяжешь ногу потуже. Если будет очень тянуть, пусть подержит ногу над паром. Сделай ему припарку из листьев нима, но смотри, не сожги ногу. Спать порознь, лепешки ешьте без соли. Поняла? Болезнь эта подобна огню, он будет жечь до седьмого поколения. Дети будут рождаться без носа. Господин, лекари называют эту болезнь английской. Она пришла к нам вместе с английскими сахибами.

Я поднялся, чтобы уйти. Пьяри в нетерпении поглядывала на меня. Она о многом хотела расспросить: о Каджри, о Дхупо, обо мне самом, о своей болезни и еще бог знает о чем. Но ей мешал Рустамхан.

— Господин! — обратился я напоследок к Рустамхану. — Это лекарство нужно глотать двадцать один день. Я приду послезавтра, я еще приду и принесу на следующие три дня. Лекарство должно быть всегда свежим.

— Эй, Сукхрам, постой-ка! — дружелюбно окликнул меня Рустамхан, когда я был уже у дверей.

— В чем дело, господин?

— Остерегайся, когда будешь возвращаться отсюда.

— Почему?

— Этот Банке — опасный человек, как бы он тебя не подкараулил где-нибудь.

— Даже зная о том, что я лечу господина?

— Что я могу поделать, Сукхрам? Он бессовестный плут, он не думает о том, что когда-нибудь ему придется предстать перед Всевышним. А я предстану, и я боюсь…

— Господин болен, ему нужно думать только о лечении, тогда его не будет мучить страх.

Пьяри поняла скрытый смысл моих слов и улыбнулась.

— Банке зол на Дхупо, — пояснил Рустамхан. — Он приставал к ней, но она взяла в руки серп и пригрозила ему.

Я посмотрел на Пьяри, но она опустила глаза.

— Господин! — воскликнул я. — Прикажите, и я изобью этого негодяя у вас на глазах!

— Нет, нет, Сукхрам! Ты уж меня не впутывай!

— Не ходи сегодня в табор, — попросила Пьяри.

— Раньше я мог не ходить, теперь меня ждет Каджри.

— Э! Да ты никак снова женился? — спросил Рустамхан.

— Господин, кто из нас может знать, что нужно делать, а чего не нужно? Все мы ищем в жизни опору, ищем того, кто бы о нас заботился и помогал нам в трудную минуту. По мне, женился — не женился — все одно. Мы наты. Это вы, господа, не представляете себе жизни без женщин.

Рустамхан уже не решался вступать со мной в разговор, боясь услышать дерзости, а по лицу Пьяри я видел, что и ей молчание дается с трудом, внутри она вся кипела. Ей, наверное, казалось, что теперь я окончательно ускользнул из ее рук. Иначе бы я не позволил себе говорить с ней таким равнодушным голосом. Еще недавно я обещал Рустамхану вылечить его только при условии, что он вернет мне Пьяри, а сегодня даже не заикнулся об этом. На самом же деле мне просто было боязно напомнить о своем требовании. Я и так не переставал удивляться тому, как Рустамхан молча переносил все унижения, которым я его подвергал. Я знал, что Банке приносит Рустамхану выручку от притона. Банке был одним из самых отъявленных негодяев. Он принадлежал к касте ахиров-скотоводов, но жил за счет ростовщиков. Те, боясь Рустамхана, молчали. А Дхупо, видно, его здорово отделала, Так ему, подлецу, и надо! Я понимал, что Рустамхан все стерпит потому, что хочет вылечиться. В другое время он давно бы расправился со мной.

— Господин, — я поклонился Рустамхану, — позвольте обратиться с просьбой.

— Что еще, Сукхрам? Разве ты еще не все выпросил? — И он подмигнул мне.

— Мне нужны деньги. Лекарство очень дорого стоит, господин!

— Дай ему рупию, — приказал Рустамхан Пьяри. Он развалился на кровати, давая понять, что я могу идти. Я сделал Пьяри знак выйти и спустился вниз. На дворе под навесом лежал Чакхан. Пьяри медленно подошла и протянула мне деньги.

— Оставь их себе. Просто я искал повод, чтобы вызвать тебя вниз.

— Я принесла деньги, забирай!

— Каджри придет послезавтра, — пообещал я, беря рупию из ее рук. — Ты вотрешь ей краску в ноги.

— Что?! — воскликнула пораженная Пьяри.

— Я сказал.

Пьяри в ярости кусала губы, а потом ударила меня по лицу.

— Эй! Что у вас там происходит? — закричал Чакхан, наблюдавший за нами из-под навеса.

— Ничего особенного, — ответила Пьяри и повернулась ко мне: — Хорошо же, негодяй! Я вынесу все! Ради тебя я даже готова втереть краску в ноги этой твари!

Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Я наклонился было над ней, желая успокоить ее, но Чакхан опять закричал:

— Что у вас там происходит, Сукхрам?

— Ничего, любезный, жена рассердилась на меня. Я женился на другой женщине.

— А, вот в чем дело! — Чакхан равнодушно зевнул, откинулся на траву и закрыл глаза.

— Пьяри, перестань бередить себе душу, — тихо сказал я. — Послушай-ка, что я скажу.

Пьяри затихла и вопросительно посмотрела на меня.

— Каджри боится тебя, и потому мне пришлось уступить ей. Я хочу развеять ее страх перед тобой. Ты же сама тогда говорила, что готова стать ее служанкой!

Пьяри ничего не ответила; я чувствовал, что мои слова причиняли ей невыносимое страдание.

— Так я пойду? — робко спросил я.

— Иди, но послезавтра приведи ее. Я хочу посмотреть на новую рани.

Я повернулся и пошел прочь. Над Чакханом роем носились мухи и садились ему на лицо. Он уже спал.

Я вышел было на дорогу, но, подумав, вернулся в дом, вызвал Пьяри, и попросил у нее палку.

— Зачем тебе? — испуганно спросила она.

— Проучу кое-кого. Давай, неси живей.

Пьяри сбегала и принесла палку.

— Не попади в беду! — предостерегла меня Пьяри. — Я с таким трудом удерживала тебя от драк, но стоило оставить тебя одного, и ты сразу стал настоящим натом.

— Ты что, боишься?

— А ты как думаешь? У других-то ведь тоже есть кулаки.

— И зубы также, — сказал я, показывая ей следы от зубов Мангу.

Пьяри так и застыла от изумления.

Я повернулся и пошел.

14

Сукхрам шел и напряженно думал, пытаясь разобраться в себе. Неужели он действительно так изменился под влиянием Каджри? Вот ведь Пьяри сразу это заметила. Вчера еще такой покорный и податливый, неужели он обрел сегодня свою независимость и чувство собственного достоинства? Еще вчера он только и думал о Пьяри: ее хрупкая фигура казалась ему высокой, стройной и прекрасной. Что же теперь случилось с ним? Сегодня Пьяри не раз с горечью замечала, что теряет власть над возлюбленным. В ее глазах светилась любовь. Она смотрела на него, как зачарованная лань. Волшебными звуками вины[42] охотник остановил ее стремительный бег, покорил ее, но, не воспользовавшись своей победой, равнодушно отпустил свою жертву на волю… Пьяри не могла взывать к справедливости, она стала теперь любовницей Рустамхана. Она ушла к нему, не посчитавшись с Сукхрамом.

Но появление Каджри она приняла как незаслуженный удар. Почему? Ведь Пьяри всегда говорила, что тело может принадлежать многим, а сердце, душа — одному. Но можно ли в действительности отделить душу от тела? И не оканчивается ли стремление овладеть телом победой и над душой?

Пьяри не умела разбираться во всех этих вопросах. С нее достаточно было того, что она любила Сукхрама. Она не пролила ни слезинки, когда умер отец, сама добровольно рассталась с матерью. Пьяри была поглощена только собой, вокруг себя она мысленно очертила круг своего господства и теперь вдруг обнаружила, что все ее счастье построено на песке.

Ее страдания усугубились тем, что Сукхрам унизил ее в глазах Каджри.