Здания, разрушенные меньше других, были отданы под казармы.

Меня привезли в особо охраняемое помещение и оставили в маленькой комнате, где ожидали еще двое. Кроме нас троих никого не было. Они уставились на меня, но ничего не сказали. Ждали молча. Только дождь стучал по крыше. Те двое сидели на одной скамейке, я, завернувшись в плащ, напротив. Другой мебели в грязной комнате не было, на стенах и на полу — толстый слой пыли.

Через какое-то время они начали перешептываться. Насколько я понял, они пришли хлопотать о какой-то освободившейся должности. Я встал и принялся ходить из угла в угол. Меня грызло нетерпение, хотя я заранее предполагал, что ждать мне придется. Я не слушал, о чем они говорили, но один из них повысил голос, так, чтобы я расслышал. Он был уверен, что место достанется ему, и хвастался: «Меня учили убивать голыми руками. Любого здоровяка я завалю тремя пальцами. Я знаю все смертельные точки на теле и могу ребром ладони расколоть бревно». Его слова повергли меня в тоску. Вот какие люди теперь требовались. В конце концов их обоих вызвали на беседу, и я, оставшись один, приготовился ждать дальше.

Впрочем, довольно скоро пришел гвардеец, чтобы отвести меня в офицерскую столовую. Правитель сидел во главе высокого стола. За другими — длинными — столами народу сидело больше. Меня усадили за стол правителя, но на расстоянии, исключавшем возможность вести беседу. Прежде чем занять свое место, я подошел к правителю поздороваться. Он выглядел удивленным и на мое приветствие не ответил. Я заметил, что окружающие пригнулись друг к другу и принялись вполголоса переговариваться, украдкой поглядывая на меня. По-видимому, я произвел неблагоприятное впечатление. Я-то полагал, что он меня узнает, а он будто впервые увидел меня. Напоминание о наших взаимоотношениях в прошлом могло лишь осложнить ситуацию, поэтому я молча уселся на отведенное мне место.

Я слышал, как он дружелюбно беседует с офицерами, сидящими подле него. Они говорили об арестах и побегах. Меня это не интересовало, пока он не стал рассказывать историю собственного бегства, где упоминались и большая машина, и метель, и сорванные на границе ворота, и пули, и девушка. При этом он ни разу не взглянул в мою сторону и вообще никак не реагировал на мое присутствие.

Время от времени снаружи доносился топот марширующих солдат. Внезапно прогремел взрыв. Потолок частично обвалился, свет погас. Принесли фонари и расставили по столам. В их свете видны были обломки, упавшие меж тарелок. Еда была вся в пыли и кусках штукатурки. Тарелки унесли, последовала долгая, утомительная пауза. В итоге перед нами поставили миски со сваренными вкрутую яйцами. Время от времени новые взрывы сотрясали здание, в воздухе повис туман белесой пыли, на всем осели мелкие частицы.

Правитель решил меня удивить. Когда трапеза уже заканчивалась, он подал мне знак и произнес: «Мне нравятся ваши передачи. У вас к этому талант». Я был поражен тем, что он знает о моей деятельности. Тон был дружеский, он говорил со мной как с равным, и на секунду я почувствовал, что мы чем-то необъяснимо связаны. Потом он сказал, что я прибыл очень вовремя. «Скоро заработает наш собственный передатчик, а ваш — выведен из строя». Я неоднократно обращался в вышестоящие органы, убеждая, что нам необходим более мощный аппарат, что появление установки, которая будет способна нас заглушить — вопрос времени. Он предположил, что я в курсе дела и решил переметнуться на другую сторону. Он хотел, чтобы я делал пропагандистские передачи для него, на что я готов был согласиться, если бы он, в свою очередь, сделал кое-что для меня. «Все то же?» — «Да». Он изумленно взглянул на меня, в глазах промелькнуло подозрение. Тем не менее он произнес, как ни в чем не бывало: «Ее комната этажом выше. Можем навестить ее» — и направился к выходу. Когда же я сказал: «Мне нужно сообщить ей сведения личного характера. Могу я повидаться с ней наедине?» — он не ответил.

Мы прошли по одному коридору, поднялись по лестнице и двинулись по второму. Луч мощного фонаря прыгал по усеянному мусором полу. В пыли оставались следы, среди которых я искал отпечатки меньшего размера. Он открыл дверь в тускло освещенную комнату. Она вскочила. Ее бледное лицо выражало испуг; большие глаза уставились на меня из-под блестящих волос. «Опять вы!» Она стояла в напряженной позе, схватившись за стул, словно желая защититься, руки вцепились в спинку так, что побелели костяшки пальцев. «Что вам нужно?» — «Только поговорить». Переводя взгляд с одного на другого, она воскликнула: «Да вы заодно!» Я стал оправдываться, хотя в этом обвинении была, как ни странно, доля истины… «Да, конечно, заодно. Иначе, он бы вас сюда не привел».

Правитель подошел к ней с улыбкой. Еще никогда я не видел его таким благожелательным. «Да будет вам, разве так нужно встречать старых друзей? Неужели нельзя просто мило побеседовать всем вместе? Вы же мне так и не рассказали, как и где вы познакомились». Стало ясно, что оставлять нас наедине он не собирается. Я молча поглядывал на нее, но не мог заговорить в его присутствии. Его сильная личность подавляла нас. В его присутствии она была напряжена, настроена ко мне враждебно. Между нами встала преграда. Не удивительно, что он улыбался. Я мог бы ее и не искать. Отдаленный взрыв сотряс стены; она смотрела, как белая пыль сыплется с потолка. Чтобы сказать хоть что-нибудь, я спросил, не беспокоят ли ее бомбежки. Ее лицо ничего не выражало, а то, как она покачала головой, могло означать что угодно, или вообще ничего не означать. Волосы ее сияли.

Правитель сказал: «Я пытался уговорить ее переехать в более безопасное место, но она отказывается». Продемонстрировав свою власть над ней, он самодовольно улыбнулся. С этим я смириться не мог. Я оглядел комнату: стул, маленькое зеркало, кровать, несколько книжек на столе, повсюду пыль, толстый слой штукатурки на полу. Ее серое пальто на крючке. Кроме расчески и початой плитки шоколада в надорванной фольге, личных вещей я не обнаружил. Я отвернулся от него и обратился к ней напрямую, стараясь говорить так, будто его в комнате не было. «Вам, похоже, здесь не слишком удобно. Почему бы вам не переехать в гостиницу, куда-нибудь подальше от линии фронта?» Она слегка пожала плечами, но ничего не ответила. Наступила тишина.

Под окном маршировали солдаты. Он подошел к окну, раздвинул жалюзи и посмотрел вниз. «Я только хочу вам помочь», — быстро пробормотал я и протянул к ней руку, она отпрянула. «Я вам не доверяю. Я не верю ни единому вашему слову». В широко распахнутых глазах был вызов. Я знал, что пока он рядом, мне ни за что не достучаться до нее. Оставаться более не было смысла, я ушел.

Уже за дверью я услышал, как он засмеялся и, пройдясь по комнате, произнес: «Этот-то чем вам не угодил?» И затем ее голос — переменившийся, пронзительный, истеричный. «Он лжец. Я знаю, он работает на тебя. Он такой же, как ты, — жестокий, подлый эгоист. Лучше бы я вовсе не знала ни тебя, ни его. Ненавижу вас! Однажды я убегу… и вы не увидите меня больше… никогда!» Я шел по коридору, спотыкаясь об обломки, отбрасывая их ногами. Фонариком я не запасся.

Следующие несколько дней я раздумывал о том, как увезти ее в нейтральную страну. Теоретически это было вполне осуществимо. Суда хоть изредка, но все еще заходили в местный порт. Дело было за четким планированием и за тем, удастся ли все быстро осуществить в обстановке полной секретности. Успех зависел от того, успеем ли мы добраться до моря прежде, чем начнется погоня. Я стал с осторожностью наводить справки. Но сложность была в том, что никому нельзя было доверять. Человек, которому я платил за информацию, мог продать меня тому, кто был на содержании у правителя. Поэтому затея была чрезвычайно опасна. Я нервничал, не хотел рисковать, но иного выхода не было.

Голоса нашептывали секретные сведения: имена, адреса, место назначения, время отправки. «Идите туда-то… спросите того-то… будьте в постоянной готовности… документы… подтверждение… достаточные средства…» Прежде чем перейти к следующей стадии подготовки, нужно было поговорить с ней. Я пришел. Послышался выстрел, я не обратил на него внимания: на улицах все время стреляли. Вошел он, закрыл за собой дверь. Я сказал, что хочу с ней увидеться. «Это невозможно». Он повернул ключ, положил его в карман, бросил пистолет на стол. «Она мертва». В меня вонзили нож. Все другие смерти мира меня не касались; а эта вошла в мое тело, как штык, будто умер я сам. «Кто ее убил?» Только я мог это сделать. Когда он ответил: «Я убил» — я тронул рукой пистолет. Ствол был еще горячий. Я мог схватить пистолет и пристрелить его. Это было бы просто. Он не пошевелился, просто стоял и смотрел на меня. Я взглянул в его надменное костистое лицо; глаза наши встретились.