Но ни к июню, ни к июлю статья не была готова; работа над ней однако шла у Толстого хотя и с перебоями и с сомнениями. В Дневнике в связи с ней находим следующие записи: 31 мая. «Кажется, просмотрел написанное. Дальше не могу итти. А доволен. И очень сильно и «к делу» дальнейшее». 4 июня. «Переписанный отрывок прочел и чуть подправил». 10 июня. «Обдумывал свою статью. Кажется, ложно начато. Надо бросить».

Дальше опять длительный перерыв. Следующая запись в Дневнике по поводу статьи — почти через полтора месяца — 23 июля: «Перечитывал статью о переписи. И пересматривал другое». После этого под 6 августа записано: «Перечел опять статью о переписи. Всё не хочется бросить, поправлял кое-как». Наконец, последняя запись о работе над «Так что же нам делать?», довольно многозначительная, относится к 21 августа: «Перечел статью, и вдруг вся выяснилась. Я лгал, выставляя себя. Только перестать лгать, всё выйдет».

Дневник обрывается 13 сентября 1884 года, и дальнейший материал для истории писания и печатания статьи дают главным образом письма Толстого и к Толстому, преимущественно переписка Толстого с В. Г. Чертковым.

Как подвинулась зa это время работа, сказать трудно. Нужно думать, что сравнительно очень недалеко. Во всяком случае, рукопись № 14, в которую в первоначальном виде вошла и глава, соответствующая главе XVI текста «Русской мысли» и окончательного текста печатной редакции, не была еще закончена. Это явствует из письма Толстого к Черткову от 5—7 сентября 1884 г., в котором он, после рассуждений на тему о деньгах, пишет: «Я, встающий в 10 часов, пьющий кофе и чай, спящий на чистых простынях, слабый, бессильный, испорченный всеми похотливыми привычками, не могущий жить иначе, как паразит на чужой шее, я вдруг хочу помогать — кому же? Мужику, который заснёт в грязи на улице под шапкой, не будет спать 5 ночей и сработает в день то, чего я не сделаю в 10, который при этом добр, кроток и весел. Как мне помогать ему? Ведь это смешно. Можно делать себе эту иллюзию, отдавая ему исполнительные листы на других; но это не помощь, а развращение его. Вот об этом я хотел бы тоже написать в статье, которую я начал и, вероятно, не кончу».²⁹²

Эти слова в измененном и перефразированном виде вошли в главу XVI, но до 7 сентября, как видно из письма, глава эта еще не была написана.

Дальнейшие упоминания о работе над статьей — в письме Толстого к Черткову от 2 декабря 1884 г.: «Нынче пишу статью о переписи. Она томит меня, пока не разрожусь ею»,²⁹³ и в письмах к жене в Москву за декабрь. 10 декабря: «Всё утро работал хорошо».²⁹⁴ 11 декабря: «Нынче я встал в 9 и с 10 до 2-х писал не очень хорошо, но и не бесполезно, — подвигаюсь». 12 декабря: «Всё утро очень хорошо работал. Перевалил самое трудное и теперь надеюсь кончить». 13 декабря: «Много писал, и, как всегда, что больше в лес, то больше дров. Всё разрастается, становится (для меня) более интересным». 15 декабря: «Встал я нынче рано и рано сел зa работу и работал часов 5 сряду и намарал бумаги много, но есть ли в этом мараньи толк или нет, не знаю. Т.е. неправда, знаю, что есть, и потому мне на душе легко». 15 декабря: «Утро всё много писал, кажется, порядочно. Думал кончить здесь, но вот поездка к князю²⁹⁵ помешала». На следующий день: «Встал рано, опять много писал».²⁹⁶

Как видим, в декабре 1884 г. Толстой очень интенсивно работал над статьей. Эта интенсивная работа продолжалась и в Москве, куда Толстой переехал после 15 декабря. В письме к Черткову от 2—3 января 1885 г. он писал: «Я не могу заниматься самым дорогим мне делом, я очень радостно занят своим писанием. Мне так ясно стало то, что прежде было неясно. Коли бы другим стало только вполовину так же. Надеюсь, что выйдет в Январе».²⁹⁷

О том, что именно к этому только времени Толстой уяснил себе окончательно вопросы, которые он разрешал в своей статье, явствует и из следующих слов заключительного абзаца главы XII «Так что же нам делать?»: «Мне казалось, что я всё знаю, всё понимаю относительно тех вопросов, которые вызывали во мне впечатления Ляпинского дома и переписи; но когда я попробовал сознать и изложить их, оказалось, что нож не режет, что нужно точить его. И только теперь, через три года, я почувствовал, что нож мой отточен настолько, что я могу разрезать то, что хочу. Узнал я новаго очень мало. Все мысли мои те же, но они были тупее, всё разлетались и не сходились к одному; не было в них жала; всё не свелось к одному, к самому простому и ясному решению, как оно свелось теперь».

Этой цитатой определяется и время окончательной отделки начальных глав статьи, в том числе и главы XII.

Толстой, видимо, торопился закончить и отделать для печати часть статьи, которая должна была появиться в январской книжке «Русской мысли» за 1885 г. Редактор этого журнала С. А. Юрьев, к которому Толстой относился с симпатией и с которым состоял в давней переписке, неоднократно просил его дать в журнал какое-нибудь свое произведение. В 1882 г. Толстой попытался напечатать в «Русской мысли» свою «Исповедь», но она была изъята цензурой из майской книжки. Там же Толстой собирался печатать статью «В чем моя вера?», также запрещенную цензурой. На этот раз Толстой предоставил Юрьеву «Так что же нам делать?» Для «Русской мысли» было набрано и сверстано двадцать глав.²⁹⁸ Нужно думать, что в декабре в Ясной поляне и в Москве работа Толстого над статьей не выходила еще за пределы двадцати первых глав, другими словами — того материала, который находим в рукописи, описанной под № 16. Следующий этап работы Толстого над статьей, закрепленный в рукописи, описанной под № 21, относится, по всей видимости, к январю месяцу 1885 г. этот месяц Толстой почти целиком провел в Москве. И как раз в этом месяце он дописывал окончание главы, которая в корректуре «Русской мысли» обозначена была цыфрой XX, а в окончательном тексте цыфрой XXIV. Тут речь идет о двух эпизодах, которые описываются как только-что происшедшие и которые Толстой мог наблюдать только в Москве. это, во-первых, эпизод бала, на который отправлялась семья Толстого и о котором он пишет: «В ту ночь, в которую я пишу это, мои домашние ехали на бал» (см. вариант № 4, стр. 627). Во-вторых, это эпизод с набивкой двумя женщинами папирос в комнате сына. Описание этого эпизода начинается такими словами: «Сейчас я оторвался от своего писания и сошел вниз. Проходя около комнаты сына, я увидал двух женщин за столом». Бал, о котором идет речь, мог происходить, конечно, только в Москве и притом не ранее конца декабря (в первой половине декабря Толстой еще не был в Москве, а затем вплоть до рождественских праздников никакого бала быть также не могло из-за рождественского поста). Скорее всего бал происходил в январе, как это обычно было в ту пору. Хронологически второй эпизод — с набивкой папирос — следует за первым, т. е. он относится также к январю и имел место также в Москве, так как семья Толстого, и в числе ее сын, о котором идет речь, проводила зиму в Москве.

О том, что эта глава дописывалась в Москве в январе месяце 1885 г., свидетельствует еще следующий факт. Как мы видели при описании рукописи № 22 (см. стр. 803.), С. А. Толстая запротестовала по поводу того, что Толстой в этой главе неодобрительно отзывается о поведении членов своей семьи (эпизоды бала и набивки папирос). Толстой уступил жене и переделал эти эпизоды так, что близкие его перестали в них фигурировать. Но всё же Софья Андреевна не скоро успокоилась, и, уехав из Москвы, Толстой в письме, написанном в конце января, раскаиваясь в своем поступке, просил жену о прощении: «Получил сейчас твое коротенькое и грустно-холодное письмо. Боюсь объясняться, чтобы опять как-нибудь не раздражить тебя; но одно скажу еще раз, и яснее, я думаю, чем в разговоре: я не отстаиваю форм, в которых я выражался о личностях, и каюсь в них и прошу тебя простить меня, но если я отстаиваю что, то отстаиваю самую мысль, выраженную во всей статье и наполняющую меня всего». К этому месту письма С. А. Толстая сделала такое примечание: «Неприятности возникли между мной и Львом Николаевичем вследствие того, что в статье своей «Так что же нам делать?» были вначале нападки на семью и старших детей. Я огорчилась, вступилась за детей и требовала изъятия из статьи этих нападок».²⁹⁹ О том же Толстой пишет и в письме к Н. Н. Ге-сыну от 4 февраля 1885 г.: «Я не вызвал вас, во-первых, потому, что был полон мыслями, касающимися продолжения моей статьи, и, во-вторых, потому, что был огорчен. Семейные мои огорчились тем, что я писал в статье о своей жизни и потому о них, и мне это было больно, и я всё думал об этом и был неспокоен духом. Теперь всё прошло».³⁰⁰