— А онъ бѣлаго орла получилъ, — сказалъ князь.

— Несчастливъ въ любви, счастливъ на службѣ, — сказалъ камергеръ, оправляя плюмажъ на своей расшитой золотомъ шляпѣ. — Нѣтъ, посмотрите на него, какъ онъ счастливъ и доволенъ, какъ мѣдный грошъ, — прибавилъ онъ, указывая перчаткой на подходившаго къ нимъ Каренина.[1492]

— Нѣтъ, онъ постарѣлъ.

— Не то что постарѣлъ, a отсѣкнулся. Знаете, что бываетъ съ простоквашей, когда она вдругъ сдѣлается жидкой.[1493]

Говорившій едва успѣлъ договорить, и слушавшіе не успѣли скрыть улыбки, какъ Алексѣй Александровичъ ужъ подошелъ къ нимъ.[1494]

— Я васъ еще не поздравлялъ, — сказалъ князь, указывая на его старшую, вновь полученную, красную ленту.

— Благодарю васъ, князь, — отвѣчалъ Алекcѣй Александровичъ, тщетно стараясь скрыть улыбку удовольствія, которая невольно выступала на его лицѣ всякій разъ, какъ упоминалось о новой наградѣ, къ которой онъ считалъ своимъ долгомъ быть совершенно равнодушнымъ. — Какой нынче прекрасный день, — сказалъ онъ, особенно налегая на словѣ прекрасный, и прошелъ.

Алексѣй Александровичъ былъ въ придворномъ мундирѣ и съ новой старшей лентой черезъ плечо. Онъ имѣлъ свой обычный видъ спокойствія, усталости и достоинства. Онъ неторопливо передвигалъ ноги, раскланиваясь съ знакомыми, и дѣлалъ видъ, что отъискиваетъ въ толпѣ кого-то. Волосы его порѣдѣли; онъ весь похудѣлъ и опустился за этотъ послѣдній годъ; но въ фигурѣ его и въ лицѣ была та неувядаемая если не свѣжесть — независимость отъ тѣлесныхъ недуговъ, которая бываетъ у петербургскихъ и въ особенности у придворныхъ людей.

Увидавъ огромные, воздымающіяся изъ корсета плечи графини Лидіи Ивановны, Алексѣй Александровичъ улыбнулся, открывъ неувядающіе бѣлые зубы,[1495] и подошелъ къ ней.

Туалетъ Лидіи Ивановны стоилъ ей большаго труда, какъ и всегда теперь, когда она была влюблена. Цѣль ея туалета была теперь совсѣмъ обратная той, которую она преслѣдовала 30 лѣтъ тому назадъ. Тогда ей хотѣлось украшать себя чѣмъ нибудь, и чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Теперь, напротивъ, по должности своей она такъ была, несоотвѣтственно годамъ и фигурѣ, разукрашена въ своемъ придворномъ платьѣ, что цѣль ея состояла въ томъ, чтобы противоположность этихъ украшеній съ ея наружностью была бы не слишкомъ ужасна. Но не смотря на всѣ труды, положенные ею на это, она все таки была ужасна, хотя и думала противное. Она и не подозрѣвала того впечатлѣнія комическаго ужаса и недоумѣнія, которые она произвела на дядю ея горничной, мужика изъ Новгородской губерніи, которому его племянница показала барыню изъ швейцарской, когда та надѣвала шубу.

— Удивителенъ! сіяетъ и доволенъ, — продолжалъ молодой камергеръ про Каренина, когда онъ сошелся съ графиней Лидіей Ивановной. — Вы знаете, она влюблена въ него, она ревнуетъ его теперь къ женѣ. Желалъ бы я знать, знаетъ ли онъ, что жена его здѣсь.

— Какъ здѣсь?

— То есть не здѣсь, во дворцѣ, а въ Петербургѣ. Я вчера встрѣтилъ ихъ, т. е. ее съ Алексѣемъ Вронскимъ, bras dessus, bras dessous,[1496] въ англійскомъ магазинѣ.

— Я увѣренъ, что онъ если встрѣтитъ ее, то такъ же любезно съ ней раскланяется, какъ съ графиней Лидіей Ивановной.

— C’est un homme qui n’a pas de...,[1497] — началъ молодой камергеръ.

— Я это понимаю, но не понимаю, какъ нѣтъ стыда. Онъ никогда столько не выѣзжалъ, столько не показывался вездѣ, какъ теперь.

Это было справедливо. Никогда Алексѣй Александровичъ столько не ѣздилъ въ свѣтъ и не бывалъ такъ часто на людяхъ, какъ съ того времени, какъ жена ушла отъ него. Но это происходило совсѣмъ не отъ того, чтобы онъ не понималъ всего стыда своего положенія. Къ несчастью, онъ сознавалъ его. И эта свѣтскость его происходила именно оттого, что онъ слишкомъ болѣзненно сознавалъ то смѣшное и унизительное положеніе, въ которомъ онъ находился.

* № 141 (рук. № 90).

Первые дни, когда надо было отвѣчать на настоятельные вопросы о томъ, что дѣлать съ Сережей безъ матери, какъ употребить оставшіяся свободными комнаты, куда дѣвать вещи Анны Аркадьевны, какъ поступить со счетами изъ магазиновъ, которые по небрежности не заплатила Анна и которые подавали ему, главное же — какъ отвѣтить на молчаливый, страдальческій вопросительный взглядъ сына, очевидно спрашивающій о матери, — Алексѣй Александровичъ[1498] невольно всѣ силы своей души напрягалъ только на то, чтобы,[1499] отвѣчая на всѣ эти вопросы, показать, что все это было имъ предвидѣно, очень естественно и что новое положеніе нисколько не смущаетъ и не огорчаетъ его. Онъ дѣлалъ величайшія усилія надъ собой, но во всѣхъ взглядахъ, прислуги даже и подчиненныхъ, онъ видѣлъ такія явныя насмѣшку и презрѣніе, что была минута на второй день послѣ отъѣзда жены,[1500] когда онъ почувствовалъ себя не въ силахъ долѣе выдерживать эту роль.

Онъ ушелъ въ свою комнату и, не отвѣчая на вопросы и требованія, сказался больнымъ[1501] и сознался самъ себѣ, что онъ несчастливъ и не видитъ никакого выхода изъ своего положенія. Положеніе его въ это время было особенно тяжело еще и потому, что въ служебной карьерѣ своей онъ въ самое послѣднее время почувствовалъ тотъ предѣлъ возвышенія успѣха, далѣе котораго ему не суждено было идти. Онъ испыталъ то чувство, которое долженъ былъ испытать тотъ человѣкъ, который, повѣривъ, что если онъ каждый день будетъ поднимать теленка, черезъ три—4 года будетъ поднимать быка, когда онъ почувствовалъ, что теленокъ росъ несоотвѣтственно съ его силой, то грустное чувство, которое испытываетъ нетолько честолюбецъ, но и всякій спеціалистъ, убѣждающійся, что есть предѣлъ его возвышенію и что онъ достигъ его. На службѣ для людей честолюбивыхъ чувство это наступаетъ иногда очень поздно и всегда поражаетъ особенно сильно.[1502] Алексѣй Александровичъ съ самыхъ низшихъ чиновъ и званій[1503] шелъ перегоняя другихъ, безостановочно поднимаясь по лѣстницѣ чиновъ и званій до того самаго званія, которое онъ занималъ послѣднее время и которое находилось почти на вершинѣ лѣстницы. Такъ что, казалось, не нужно было даже никакого усилія, чтобы дойти до высшей ступени. Но на этой послѣдней ступени движеніе вверхъ вдругъ остановилось. Сначала Алексѣй Александровичъ не обратилъ вниманія на это замедленіе. Онъ относилъ это сначала къ случайности. Но различныя повторявшіяся случайности имѣли тѣже послѣдствія. Онъ обвинилъ себя въ недостаткѣ энергіи и въ послѣднее время усилилъ энергію дѣятельности, но соразмѣрно съ усиліемъ энергіи увеличились и препятствія, всѣ казавшіяся случайными. Онъ попытался измѣнить пріемы. Но тѣ самые пріемы, которые прежде оказывались дѣйствительными, теперь только вредили ему; оказалось, что со всѣхъ сторонъ была одинаковая непоколебимая преграда. Была стѣна, не пускавшая его дальше. Теленокъ выросъ такъ великъ, что онъ уже не могъ поднимать его. Послѣднія столкновенія его съ Стремовымъ, инородцы, другія комиссіи — все имѣло одинъ результатъ. Движеніе восходящее было кончено. Алексѣй Александровичъ былъ въ тѣхъ же сферахъ, съ тѣми же людьми, его также уважали, но онъ чувствовалъ, что въ немъ не было уже для этихъ людей ничего новаго, что отъ него ничего не ждали, что его всего какъ будто знали, предполагая, что онъ весь уже вышелъ. Онъ занималъ еще значительное мѣсто, онъ былъ членом комиссій и совѣтовъ, но комиссіи и совѣты, прежде представляющіяся ему ступенями къ возвышенію, теперь наводили на него уныніе, какъ тотъ одръ, на который лечь боится больной, предчувствуя что это будетъ его смертнымъ одромъ. Такимъ смертнымъ служебнымъ одромъ представлялись ему тѣ совѣты и забытые комиссіи, которыхъ онъ былъ членомъ. Но государственная дѣятельность была для него необходимостью. Онъ съ увлеченіемъ отдавался этой службѣ въ совѣтахъ и комиссіяхъ не признаваясь себѣ въ томъ, что онъ зналъ хорошо, что изъ этаго ничего не выйдетъ. Ему казалось, напротивъ, что онъ теперь яснѣе чѣмъ когда нибудь видитъ недостатки правительственныхъ распоряженій и средствъ къ ихъ исправленію. Онъ и не думалъ того, что такъ ясно видѣлъ теперь недостатки только отъ того, что онъ самъ былъ устраненъ отъ дѣятельности и что въ этомъ порицаніи онъ сходился со всѣми до и послѣ него за флагомъ честолюбія оставленными чиновниками. Онъ дорожилъ своими мыслями теперь тѣмъ болѣе, что они нетолько никѣмъ не были раздѣляемы, но впередъ уже осуждены только потому, что они шли отъ него. Несмотря на волненія послѣднихъ мѣсяцевъ или, можетъ быть, вслѣдствіе этаго, онъ очень скоро послѣ возвращенія своего изъ Москвы началъ писать первый свой проэктъ, долженствовавшiй исправить вопіющіе недостатки, первый проэктъ изъ длиннаго ряда проэктовъ, которые ему суждено было написать по всѣмъ отраслямъ администраціи и которые никто не читалъ и которые скоро получили названіе Каренинскихъ проэктовъ. Несмотря на происшедшій въ немъ въ семейномъ дѣлѣ душевный переворотъ, въ служебныхъ дѣлахъ, въ преніяхъ въ комиссіяхъ и совѣтахъ, въ офиціозныхъ обществахъ и въ особенности въ своихъ проэктахъ, гдѣ Алексѣй Александровичъ давалъ уже полную волю своимъ чувствамъ, онъ руководствовался совершенно противоположными правилами, чѣмъ въ семейномъ вопросѣ. Насколько онъ былъ смирененъ, прощалъ и любилъ въ семьѣ, настолько онъ былъ гордъ и самоувѣренъ, предписывая новыя начала, осуждая все прежнее, настолько онъ никому ничего не прощалъ, ловилъ каждую ошибку и обмолвку, и настолько онъ ненавидѣлъ всѣ тѣ новыя силы, которыя, оставляя его за флагомъ, входили въ эту заколдованную для него область, въ которую онъ не могъ проникнуть.