Да, Любовь Ивановна, любовь — для такихъ дѣвицъ, какъ ваша подруга — это слово только. А мы устроимъ нашу жизнь такъ, чтобъ мы не могли стѣснять, я — вашу, а вы — мою свободу. Ежели мы хотимъ, мы можемъ соединиться, а наскучило намъ, мы можемъ разойтись, не стѣсняя одинъ другаго. Потомъ, жизнь наша не должна быть омрачена никакими предразсудками. Ежели бы вы вдругъ нашли, или я бы нашелъ, что намъ тяжело жить вмѣстѣ, мы должны имѣть право разойтись безъ упрековъ, безъ желчи. Все это ново, но это просто.

Любочка.

И прекрасно! Чудесно! Я все это понимаю. Нѣтъ, вы думали, что я глупа? Катенька мнѣ все говорила. Я и сама думала. А теперь я вижу, что я умна. Я такъ все скоро поняла. Какъ вы начнете говорить, такъ я впередъ знаю, что вы скажете. Право! —

Венеровскій.

Истина проста, тѣмъ то она и отличается отъ обмана. И у васъ натура хорошая, вы быстро усвояете.

Любочка.

Мнѣ такъ смѣшно стало все наше старое житье. У насъ съ вами все будетъ особенное, съ новыми идеями. Я васъ за это и люблю.

Венеровскій.

Ничѣмъ, Любовь Ивановна, вы не могли такъ наградить меня, какъ тѣмъ, что вы сейчасъ сказали. Вамъ ужъ смѣшна становится вся ваша обстановка, скоро она гадка сдѣлается вамъ, и тогда это будетъ хорошо. Вы понимаете, что главная преграда для развитія индивидуальности вообще — это семья, въ особенности для васъ. Въ васъ всѣ задатки хорошіе, но окружающіе васъ ниже самаго низкаго уровня. Одна человѣческая личность — это Катерина Матвѣевна, да и та теперь по извѣстнымъ вамъ причинамъ всѣмъ недоброжелательствуетъ. Остальное васъ окружающее — грязь, которая мараетъ васъ...

Любочка.

Ну, отчего-жъ, папаша умный и сочувствуетъ; ну, мамаша немножко.... Ну, да она такая добрая, она такъ меня любитъ. А папаша васъ любитъ очень....

Венеровскій.

Отъ нихъ-то вамъ и надо удалиться, да-съ. Что они васъ любятъ, это понятно. Всякому дурному, какъ бы онъ дуренъ ни былъ, хочется быть поближе къ хорошему. А намъ то за что любить затхлое и дрянное? — Вамъ надо подальше, подальше.

Любочка (капризно).

Не говорите такъ. Не люблю, не люблю, не люблю.

Венеровскій.

Вы посмотрите на нихъ просто, какъ на постороннихъ людей, не можете же вы находить ихъ привлекательными.

Любочка.

Не люблю, когда вы такъ говорите, не люблю! Ежели вы еще мнѣ это скажете, я совсѣмъ разлюблю новыя идеи и, какъ выйду за васъ, такъ стану жить по-моему, а не по-вашему. Вотъ вамъ и будетъ. —

Венеровскій.

Ну, какъ же по вашему то-съ?

Любочка.

Вотъ какъ: поѣдемъ въ Москву, наймемъ домъ самый хорошій. Я сдѣлаю себѣ одно черное бархатное платье, одно бѣлое — пу-де-суа. Утромъ мы поѣдемъ кататься, потомъ поѣдемъ обѣдать къ тетенькѣ, потомъ я надѣну черное бархатное платье и поѣдемъ въ театръ, въ бенуаръ. Потомъ я надѣну другое платье и поѣдемъ на балъ къ крестному отцу, а потомъ пріѣдемъ домой, и я вамъ все буду разсказывать, и ни одной книги не буду читать. А буду васъ любить. Очень буду любить и не буду давать никакой свободы. Потому что ежели я ужъ полюблю, такъ ужъ такъ полюблю, что все забуду, кромѣ васъ. И мамаша такая была, и я на нее очень похожа. И посмотрите, какъ будетъ хорошо! Вотъ вы увидите.

Венеровскій.

Да вѣдь это вы только сдѣлаете, ежели я буду говорить?

Любочка.

Нѣтъ, просто сдѣлаю. Я ужъ разсердилась.

Венеровскій.

И вы полюбите меня такимъ образомъ?

Любочка.

Коли вы будете милый — полюблю. Я никого еще не любила, только одного немножко. Да это не считается.

Венеровскій

(улыбается, беретъ ее за руку и въ нерѣшителъности поцѣловать ли?).

Да, и такъ пожить... но.... для этаго нужно: первое — средства, второе — забыть принципы...

Любочка.

Не говорите глупыя слова! (Подноситъ ему руку къ губамъ и жметъ его за лицо). Это все пустяки!

Венеровскій.

Миленькая... (Хочетъ обнять).

Любочка.

Не говорите: миленькая, это такъ нехорошо, противно... такое слово глупое...

Венеровскій.

Отчего же вамъ непріятно? ну — прелестненькая....

Любочка.

Не умѣю растолковать.... не хорошо, неловко. Миленькая!.. Гадко отчего-то. Вы не умѣете ласкать. (Улыбается). Ну, да я васъ выучу. Неловко какъ-то, я не умѣю сказать.

Венеровскій.

О, какъ обворожительна! Вотъ эстетическое наслажденіе!... Что я вру.... вотъ глупо.... ну да.... Такъ я вамъ нравлюсь, Любинька?

Любочка.

Да. Только отчего вы ходите, точно у васъ ноги больныя?

Венеровскій.

Что я глупости говорю! (Встаетъ.) Нѣтъ, Любовь Ивановна, надо на жизнь смотрѣть серьезнѣе. Пройдемтесь по саду...

Любочка.

Пойдемте. (Уходятъ и встрѣчаются съ Беклешовымъ).

Беклешовъ (тихо Венеровскому).

Ну, братъ, готово. Дѣвицу Дудкину такъ натравилъ на студента, что не растащишь.

ЯВЛЕНІЕ 5.

Входятъ Марья Васильевна и Иванъ Михайловичъ.

Иванъ Михайловичъ (Беклешову).

Я радъ, что Анатолій Дмитріевичъ вамъ поручилъ переговорить о денежныхъ дѣлахъ. Я передамъ вамъ, а вы передайте ему. Я очень понимаю Анатолія Дмитріевича. Онъ такъ высоко благороденъ, такъ деликатенъ, что...

Беклешовъ.

Безъ сомнѣнія. Я вамъ скажу, я практическій человѣкъ, но понимаю въ этомъ отношеніи отвращеніе Венеровскаго отъ этаго разговора. Вѣдь всегда найдутся добрые люди, перетолковывающіе все навыворотъ....

Иванъ Михайловичъ.

Ну да, ну да. Мы сейчасъ можемъ этимъ заняться. А то пріѣдутъ гости. Вотъ извольте видѣть...[284] Любино состояніе — состояніе матери...

Марья Васильевна.

Надѣюсь, Jean, что ты ничего не рѣшилъ безъ меня. J’espère, Jean, que vous ne déciderez rien sans moi. Я мать и состояніе мое.

Иванъ Михайловичъ (удивленно).

Что ты? Что ты, Марья Васильевна? (Тихо). Что ты, нездорова? Вѣдь мы ужъ, кажется, переговорили съ тобой.

Марья Васильевна (вдругъ сердито).

Кажется, я мать, и прежде, чѣмъ рѣшать дѣло съ посторонними, нужно, чтобъ они со мной говорили. И такъ говорятъ, что меня никто въ грошъ не ставитъ. Почитаютъ меньше чулка. Состояніе мое, и я ничего не дамъ, пока не захочу. Захочу, такъ дамъ. Кажется, прежде меня надо спросить. И приличія того требуютъ. Хоть у нихъ спроси. Rien que les convenances l’exigent, — demandez à monsieur.

Иванъ Михайловичъ.

Вотъ не ожидалъ! Да что съ тобой? Опомнись, приди въ себя. Подумай, что ты говоришь при чужихъ людяхъ.

Марья Васильевна.

Ты не знаешь, можетъ быть, что говоришь, а я очень знаю. Всѣ говорятъ, что женихъ человѣкъ неизвѣстный.

Иванъ Михайловичъ.

Неизвѣстный человѣкъ! Пожалуйста, не говори глупостей!

Беклешовъ.

Все это довольно странно, ежели не сказать больше.

Марья Васильевна.

Нѣтъ, довольно я терпѣла. Всѣ говорятъ, что я послѣднее лицо въ домѣ. Я всю сватьбу разстрою!

Иванъ Михайловичъ.

Да что ты? Отчего? Что тебѣ надо?

Марья Васильевна.

А то, что я его не знаю. Я ничего дурнаго не говорю. Je n’ai pas de dent contre lui,[285] a только не хочу до сватьбы ничего давать изъ состоянія. Волоколамское мое. Послѣ сватьбы, ежели онъ будетъ почтительный зять, я посмотрю и дамъ, а то всякій писатель будетъ....

Иванъ Михайловичъ (строго беретъ ее за руку).

Будетъ. Пойдемъ, тамъ переговоримъ.

Марья Васильевна (робѣя).

Я ничего, Jеаn, некуда мнѣ идти, laissez moi en repos, au nom du ciel. Оставь меня, ради Бога. Я больше ничего не буду говорить.

Иванъ Михайловичъ (Беклешову).

Ну, вотъ видите, это странный капризъ, но вы понимаете, что это не имѣетъ никакого значенія. И я бы васъ просилъ умолчать объ этомъ передъ Анатоліемъ Дмитріевичемъ.