Няня.

Да вотъ не станетъ за васъ, а за Любовь Ивановну посватается. Вотъ какъ 500 душъ, такъ ему тожественно очень, а 30 душъ, такъ не тожественно совсѣмъ.

Катерина Матвѣевна (озлобленно).

Позвольте, позвольте, очень хорошо. Вы говорите, что у меня 30 душъ. Позвольте вамъ сказать, что благодаря просвѣщенію, ни у кого уже теперь душъ нѣтъ, а у меня никогда не было. Я отреклась отъ своихъ правъ, въ тотъ же часъ, какъ стала совершеннолѣтняя, и на мнѣ не лежитъ позорное клеймо крѣпостнаго права.[222]

Няня.

<Чтожъ, за деньги на волю отпустили. Другіе и денегъ то не получили.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте пожалуйста, позвольте. Я этаго не знаю, это дѣлалъ дядя. Хорошо ли, дурно — я не хотѣла знать этаго. Я знаю, что я должна была сдѣлать. (Съ жестами и откидывая волосы.) Я отреклась и съ ужасомъ отвернулась и страданіями искупила позоръ моихъ предковъ.>

Няня.

А все васъ не возьметъ, и Любочку сватать будетъ, потому...

Марья Васильевна (испуганно).

Полно, няня, какая ты. Вѣдь ты хоть кого изъ себя выведешь.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте, очень хорошо. Вамъ кажется все это труднымъ и запутаннымъ, у васъ въ понятіяхъ суженые и власть Божія, и т[ому] п[одобное,] а жизнь людей, ставшихъ выше общественной паутины предразсудковъ — очень проста. Я выскажу ему свои воззрѣнія и потребую той искренности, которая лежитъ въ основаніи всѣхъ побужденій честной личности.[223]

Няня.

Эхъ, Катерина Матвѣвна, матушка! У Любовь Ивановны 500 душъ, да еще влюбится.

Катерина Матвѣевна (совсѣмъ растерянная).

Отчего же онъ въ неразвитую, ничтожную дѣвочку влюбится, а въ меня не влюбится?

Няня.

Отчего-съ? А вотъ отчего, матушка, — отъ козла.

Катерина Матвѣевна (опоминаясь и откладывая волоса).

Нѣтъ, да что я! Любовь, какъ вы понимаете ее, есть плотское влеченіе, и вы слишкомъ неразвиты и животны, чтобы понимать меня. Пожалуйста, я васъ прошу, оставьте меня. (Облакачивается и читаетъ.)

Марья Васильевна.

Поди, поди, няня, ужъ я сама залью чай, коли кто придетъ.

Няня (уходя).

Всѣхъ осрамила. Всѣ животные. 30 лѣтъ служу, никто животнымъ не называлъ...

Катерина Матвѣевна (поднимаетъ голову отъ книги).

Позвольте, любовь есть честное побужденіе только тогда, когда обѣ стороны равноправны, но вы не понимаете этаго. (Молчанie. Поднимая голову.) Марья Васильевна, я не уважаю эту женщину. (Опять читаетъ.) 

ЯВЛЕНІЕ 3.[224]

Входитъ Иванъ Михайловичъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что это, кого ты не уважаешь?

Марья Васильевна.

Няня все глупости говоритъ.

Иванъ Михайловичъ.

О! Это ядъ такой! А баба хорошая. (Садится къ столу.) Ну, Марья Васильевна, давай чаю. Съ 5 часовъ въ полѣ, двухъ лошадей заѣздилъ. Ну, да за то наладилъ. Вотъ-те и толкуй, что нельзя съ вольными работниками. Все можно, какъ самъ вездѣ, да себя не жалѣешь. Вчера еще половина поля не пахана, покосы не кошены и нѣтъ ни однаго работника. Какъ взялся, — своихъ уговорилъ, вольныхъ нанялъ, работникамъ ведро обѣщалъ. Посмотри нынче — кипитъ... Василій прикащикомъ такъ хорошъ, такой-этакой распорядительный, славный, славный. —

Катерина Матвѣевна.

Вольный трудъ не можетъ быть убыточенъ, это противно всѣмъ основнымъ законамъ политической экономіи.

Иванъ Михайловичъ.

Все это такъ, да не такъ. Вотъ я бы васъ съ Анатоліемъ-то Дмитріевичемъ запрегъ бы въ эту работу. Вы бы не то заговорили.

Марья Васильевна.

Dites moi, mon cher Jean,[225] какже ты говоришь все, что отъ вольной лучше стало? Какже лучше, когда они всѣ ушли?

Иванъ Михайловичъ.

Э! Да это дворовые.

Марья Васильевна.

Дворовые, я знаю, это само собой, да и мужики теперь послѣ Грамоты уже не работаютъ. Что же тутъ хорошаго, я не пойму.

Иванъ Михайловичъ.

Сто не сто, а разъ 50 я тебѣ уже толковалъ, что по Уставной грамотѣ они положенные дни работаютъ, а не всѣ. Въ этомъ то и сила.

Марья Васильевна.

Какже говорили, что совсѣмъ перестали работать? Намедни всѣ говорили, что ихъ послали, а они не пошли. Я этаго не пойму, Jean...

Иванъ Михайловичъ.

Если бы вовсе не работали, такъ намъ бы ѣсть давно нечего было. Меньше работаютъ. Ну, да за то все въ формахъ законности, а не произвола. Ну, да не поймешь.

Марья Васильевна.

Такъ что же хорошаго, что меньше работаютъ? Это не хорошо, значитъ, сдѣлано. Да ты не сердись, ne vous fachez pas, ужъ я не пойму.

Иванъ Михайловичъ.

Что же мнѣ сердиться, вѣдь это видно такая судьба, что ты ничего не понимаешь. (Беретъ чай и задумывается.) А Люба гдѣ?

Марья Васильевна.

Она рано за грибами ушла съ дѣвочками.

Иванъ Михайловичъ.

A Анатолій Дмитріевичъ еще не пріѣзжалъ и не присылалъ?

Марья Васильевна.

Нѣтъ еще. Что, Jean, я тебѣ хотѣла сказать. Я слышала, что Анатолій Дмитріевичъ veut faire la proposition à Люба,[226] xoчетъ Любочкѣ свататься... Какъ это называется.

Иванъ Михайловичъ.

Отъ кого ты слышала?

Марья Васильевна.

On dit. Да говорятъ.

Иванъ Михайловичъ.

Кто говоритъ? Въ 4-хъ стѣнахъ сидишь, кто можетъ говорить. Ну что-жъ, что говорятъ.

Марья Васильевна.

Я знаю, ты меня ни во что считаешь. Только[227] я слышала, что онъ нехорошій человѣкъ. Какая же это служба по винной части![228] Да и главное — бахвалъ; я тебя прошу, Jean,[229] ты объ этомъ подумай.

Иванъ Михайловичъ.

Вѣдь что въ эту голову не втѣмяшится! И откуда словъ такихъ набралась. Нѣтъ, ты ужъ, матушка, эти глупости оставь. Что за бахвалъ, — и откуда ты это дурацкое слово взяла.

Марья Васильевна.

Да такъ всѣ говорятъ.

Иванъ Михайловичъ.

Чего не взбредетъ въ эту башку! Это кто тебѣ навралъ? Эхъ, матушка, не намъ съ тобой судить про этаго человѣка. Я не знаю отца, который бы за честь себѣ не почелъ родство съ такимъ человѣкомъ. Да и терпѣть не могу загадывать и сватать. Какой бы онъ ни былъ, власть Божья, а намъ толковать нечего. Человѣкъ замѣчательный, писатель. И ужъ вѣрно не на деньгахъ женится. Это вѣрно.

Марья Васильевна.

Никто не говорилъ. J’ai mon opinion, у меня свое мнѣніе.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, слушай-же: первое дѣло, Анатолій Дмитріевичъ человѣкъ современный, передовой, огромнаго ума, образованья, писатель, человѣкъ, котораго вся Россія знаетъ, можетъ быть. Это, матушка, въ нынѣшнее время лучше генеральскихъ чиновъ. Потомъ, служба у него прекрасная, честная, — по новому акцизному управленію, 2 000 жалованья. А захоти онъ только — такому человѣку все открыто. Другое дѣло то, что въ немъ и странности, и все — не свѣтскій онъ человѣкъ, но ужъ знаешь, по крайней мѣрѣ, что безкорыстнѣйшій человѣкъ. Этотъ человѣкъ женится, такъ не на деньгахъ. Съ нимъ всякая дѣвушка будетъ счастлива, хоть бы у ней ничего не было.[230]

Марья Васильевна.

А говорятъ, что онъ скупъ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, понесла! Я тебѣ говорю, безкорыстнѣйшій человѣкъ. Ужъ это доказано.

Марья Васильевна.

А говорятъ, онъ все и приданое сосчиталъ.

Иванъ Михайловичъ.

Катенька, хоть ты бы объяснила ей, что Анатолій Дмитричъ не такой человѣкъ.

Катерина Матвѣевна.