Копия XIX в. ГЛРФ

Тихая кончина

По прибытии в Холмогоры Корф донес, что двигаться далее невозможно — по Северной Двине шел лед. К тому же Холмогоры были безопаснее и удобнее для содержания пленников, чем намеченный ранее для зимовки Николо-Корельский монастырь в устье реки, с ветхими деревянными стенами и недостатком помещений (конвой пришлось бы располагать в избах за монастырем); к тому же туда трудно было бы доставлять съестные припасы и дрова. «В Холмогорах, — писал камергер, — принц Иоанн помещен так, что если б для содержания его и нарочно где дом построить, то лучше сыскать не можно, ибо архиерейский дом построен как маленькая крепость или цитадель, холмогорские палаты на острову, где вода кругом, и никому ни туда, ни оттуда вблизи виду никакого нет». Резиденция архиепископа Архангельского и Холмогорского недавно была перенесена в Архангельск, и дом в Холмогорах пустовал.

По размышлении императрица согласилась оставить ссыльных здесь: «За неспособностью Корельскаго монастыря быть до весны на Холмогорах и в том доме, где обретается», — но в обстановке строгой секретности. Даже на богослужении священник и причетники не должны были не только говорить с «известными персонами», но и видеть их. Те не должны были допускаться и к исповеди — разве что «кто заболит к смерти»; в этом случае священник сам становился арестованным «безвыходно» и должен был отправиться вместе с узниками в Соловецкий монастырь. Посланный туда полковник Чертов отрапортовал о выполнении задания и прислал план монастыря с указанием на нем отремонтированной тюрьмы, готовой принять знатных узников.

Анне уже никогда больше не довелось увидеть верную «Жулию». Фрейлина Менгден осталась в Ораниенбурге вместе с карлицей, кормилицей и несколькими дворцовыми служителями и коротала время за рукоделием и игрой в карты с полковником Геймбургом. Эта «безызвестная экспедиция» состояла под охраной «трезвого и постоянного человека», капитана Степана Ракусовского, и тринадцати солдат его команды. Столь малый гарнизон даже не мог толком нести караулы, и капитан просил о прибавке солдат, но его просьбы оставались без ответа. Впрочем, и особых оснований для беспокойства не было: заключенные жили мирно, ими никто не интересовался, так что начальнику охраны приходилось заниматься преимущественно хозяйственными делами и коротко рапортовать: «Арестанты обстоят во всяком благополучии». Как только им разрешили иметь бумагу и чернила, Адольф Геймбург сочинил прошение об «отпуске».

Чувствовала ли Елизавета за собой вину по отношению к свергнутой и заточенной сопернице? «Работа» монарха не подразумевает подобных сантиментов. Скорее ее могла интересовать реакция зарубежных родственников брауншвейгской четы — особенно в том случае, если бы с ней что-то произошло. Тем не менее государыня иногда вспоминала о заточенном семействе и посылала ему подарки. Под Новый год к ним прибыли «три антала[51] венгерскаго вина и две дюжины разных гданских водок». «Я не в состоянии вашему превосходительству донесть, — писал Корф руководителю Кабинета ее императорского величества И. А. Черкасову 5 января 1745 года, — какое обрадование при моем объявлении у известных персон было, когда я им объявил ея и[мператор]ского в[еличест]ва высочайшую милость о позволении службы Божией и о присылке вин; они с радости сами не знали, что на то мне ответствовать, но сказали: "Обрадуй и заплати Господь Бог ее и[мператор]ское в[еличест]во всемилостивейшую государыню, так как мы, бедные, ныне чрез вас высочайшею ее и[мператор]ского в[еличест]ва матернею милостью порадованы, и удержи Бог впредь ея и[мператор]ского в[е личест]ва милость к нам бедным!"». Были ли эти похвалы искренними или их посоветовал выразить искушенный в придворной науке Николай Андреевич, судить не нам.

Камергер Корф беспокоился и о здоровье принцессы — вовремя, хотя и с трудом нашел в Архангельске повивальную бабку Анну Ренард и кормилицу-немку Христину Крон. 19 марта 1745 года Анна Леопольдовна родила слабенького мальчика, которого «по худости его здоровья» поспешили окрестить и в присутствии Корфа и Гурьева нарекли Петром. Обряд совершал иеромонах Иларион Попов, давший подписку в том, что был приглашен «к незнаемой персоне для отправления родительских молитв, которое как ныне, так и впредь иметь мне скрытно, и ни с кем об оном, куда призывай был и зачем, не говорить под опасением отнятия чести и лишения живота». Анна Ренард также обязалась: «…не открывать и не сообщать о том, что я там видела и делала, и в бытность мою при вышеупомянутой неизвестной особе я ничего важнаго не слыхала и не узнала, в чем свидетельствуюсь Господом Богом и святым его Евангелием».

Обходительный Корф сумел уговорить императрицу не отправлять его подопечных в Соловки, куда трудно доставлять всё необходимое по причине отдаленности и отсутствия более полугода надежной связи с материком. Зная богомольность Елизаветы, он использовал и другие аргументы. «При сем не могу преминуть вашему и[мператор]скому в[еличест]ву всеподданнейше донести, — писал камергер 5 января 1745 года, — что я здесь между разговорами о узаконениях Соловецкаго монастыря от здешняго архиерея слышал, который там лет за 20 чернцом и архимандритом был, что почивающие в том монастыре св[ятые] отцы Зосима и Савватий, между прочим, узаконили, дабы во оной лавре не токмо в монастыре женского полу, но и мущин без бород, тако ж де и из скотов женскаго полу на тамошнем острову содержать запрещено, которое и поныне по их узаконению тако ж содержится; и приезжающих по обещанию женскаго полу богомольцев, как скоро на остров приедут, то оных того ж часу от мужскаго полу на построенном при берегу гостином дворе в особливые покои отлучают, понеже на том острову, кроме монастыря, жила никакого не имеется. Откуда их за приставом в монастырь для службы Божией в церковь впускают, а по окончании службы таким же образом отводят, и более одной ночи на том острову жить не допущают. Как и в прошедших годах при князе Василье Долгоруком был приставлен гвардии поручик Салтыков, который имел при себе жену, и как скоро оный поручик с своею женою туда прибыл, то ее в монастырь не пустили, и жила в гостином дворе; а от онаго монастыря в Синод представлено было, что по узаконению упоминаемых святых противно на оном острову женскаго полу содержать, а из Синода о том в высочайший Кабинет донесено, откуда резолюция воспоследовала, оную жену с того острова сослать, которая по силе указа выслана и вывезена, а я, как раб вашего и[мператор]ского в[еличест]ва, ведая усердное вашего и[мператор]ского в[еличест]ва снисхождение ко всем святым, угодившим к Богу, об оном не посмел не донести, чтоб я, слыша о вышеписанном, за недоношение не мог после на себе понести вашего и[мператор]скаго в[еличест]ва гнева»⁴⁹³. Можно предположить, что благочестивый Николай Андреевич и сам не очень-то желал отправляться на Соловки. Охранники в реальности были теми же заключенными — не случайно оставшийся после отъезда Корфа Гурьев так постарел и впал в меланхолию, что не пришел в себя и после приезда в Холмогоры в феврале 1745 года его жены и дочери.

В итоге Елизавета разрешила «известных персон содержать впредь до указу в Холмогорах в том же доме». На Соловки же было отправлено указание «гостей» не ждать, но приготовленные для них «покои» содержать в готовности и «во всякой чистоте» — а вдруг понадобятся? Ссыльное семейство разместилось в архиерейских палатах, однако Иоанн по-прежнему жил отдельно — в соседнем доме под бдительным надзором майора Миллера. Видимо, таким образом государыня желала не столько унизить его родителей, сколько не дать им воспитывать сына как свергнутого с престола императора. Без ухода и заботы мальчик мог умереть или стать «Иваном, не помнящим родства».

Семейству разрешали гулять на территории двора — с условием, что посещаемый обывателями Спасо-Преображенский собор будет огорожен высоким забором, «чтобы никто на архиерейском дворе и где команда расположена ничего видеть не мог, и с тою же целью вход к этой церкви сделать с одной стороны, прорубя в деревянной ограде одни небольшие ворота, а прежние с северной стороны оставить для входа и выхода одной лишь команды».