В более поздние времена самый большой вклад в развитие этой точки зрения внес Мишле, не любивший Марию Медичи. Два с половиной века спустя он описывал эту эпоху со страстной ненавистью по отношению к итало-испанской ультрамонтанской партии, в которой главным действующим лицом считал Марию — нечто вроде Троянского коня при Генрихе IV. Когда речь шла о женщинах, король Генрих терял обычную ясность суждений. Поэтому почти всего можно было добиться через его жену: возвращения иезуитов, франко-испанских браков, предательства германских князей-протестантов, безусловного возврата Франции в лоно церкви.

Убийство Генриха становилось выгодно, прежде всего, Испании, папе и Марии, которую объявили регентшей.

В «странной смерти Генриха IV» следовало бы вести два следствия по делу Равальяка и Марии Медичи.

Обвинение строится на показаниях Жаклин д’Эскоман, приютившей Равальяка в Париже. Узнав из его откровений о намерениях убить короля, она попыталась немедленно предупредить Марию Медичи лично, но все ее попытки оказались неудачными (королева согласилась ее принять, но вдруг уехала из Парижа), потом через иезуита — духовника короля, потом через Маргариту де Валуа. Последняя говорила с королевой и герцогом д’Эперноном. Когда д’Эскоман начала обвинять Анриетту д’Антраг и герцога д’Эпернона в организации заговора против короля, ее арестовали и препроводили в Консьержери, где немедленно допросили. Она обвинила Анриетту д’Антраг в убийстве прево из Питивье, потом доказала, что маркиза принимала убийцу короля у себя в замке Мальзерб, встречалась с герцогом д’Эперноном, из замка Мальзерб шли письма в Испанию, наконец, герцог лично знал Равальяка и давал ему поручения. Но дама так и не смогла показать записку, в которой Анриетта просила ее приютить Равальяка в Париже. Поэтому мнения разделились и сторонники герцога подвергли заявления д’Эскоман осмеянию. В середине 1611 года вынесен приговор: д’Эскоман приговорили к пожизненному заключению, несмотря на давление со стороны герцога д’Эпернона, который добивался вынесения смертного приговора за лжесвидетельство. В 1618 году после убийства Кончини Люинь перевел даму из тюрьмы в монастырь, где она и умерла.

Через некоторое время после этих событий Анриетта д’Антраг появилась при дворе, где Мария Медичи приняла ее весьма милостиво. В 1618 году дело д’Эскоман сгорело во время пожара во Дворце правосудия, а в 1622-м дочь Анриетты д’Антраг вышла замуж за сына герцога д’Эпернона: церемония бракосочетания происходила в присутствии Марии Медичи.

Доказывает ли это, что Мария действительно была замешана в заговоре герцога д’Эпернона и Анриетты д’Антраг? Даже враждебно настроенный по отношению к ней Сен-Симон не осмеливается этого утверждать и высказывает весьма осторожное сомнение: «Говорили, что Мария Медичи, в своей яростной ревности подталкиваемая Кончини, дошла до союза с мстительной любовницей, причем обе они находились под испанским влиянием, а Генрих IV стал их жертвой».

Суд и казнь Равальяка

Д’Эпернон приказал не убивать Равальяка, а арестовать и препроводить в особняк Реца. Но пленник оказался слишком болтлив, и его перевели в Консьержери. Во время следствия допросы чередовались с пытками испанским сапогом. Собственно, все было ясно, но следовало лишь установить, были ли у него сообщники или подстрекатели иностранцы. Равальяк твердил, что действовал в одиночку. После вынесения смертного приговора его в телеге для перевозки мусора должны были доставить к месту казни — на Гревскую площадь (ныне площадь городской ратуши).

Сначала убийца короля со свечой в руке был отведен в собор Парижской богоматери для публичного покаяния. На Гревской площади в присутствии огромной, враждебно настроенной толпы его привязали к решетке, серой сожгли кисть, в которой он держал нож, затем рвали тело калеными щипцами: только тогда он застонал. Потом в раны залили кипящую смесь воска, серы и свинца. Под радостные вопли толпы Равальяк вдруг осознал роковую ошибку своего деяния: «Я от всего сердца раскаиваюсь в своем поступке. Я был совершенно уверен, что моя жертва будет с благодарностью принята народом, а он предлагает лошадей, чтобы меня разорвать». Равальяк просил отпущения грехов. Потом его привязали к лошадям для четвертования. По окончании казни толпа завладела частями тела преступника, их разрубили на куски и сожгли.

Провозглашение регентства

У Генриха IV были намерения учредить Регентский совет под председательством Марии Медичи, но его убили и никакого решения принято не было. В таких неопределенных обстоятельствах все зависело от решимости окружения королевы. Главную роль здесь сыграл герцог д’Эпернон. Он и герцог де Гиз обеспечили порядок в городе, а затем д’Эпернон выступил в парламенте: он заявил советникам, что король неоднократно высказывал намерение доверить регентство своей жене, отправляясь на войну. Его заявление одобрил председатель парламента д’Арлэ, и тут же был составлен указ, по которому регентство во Франции до совершеннолетия короля передавалось Марии Медичи, королеве-матери.

На следующий день 15 мая 1610 года маленький Людовик XIII был разбужен в половине седьмого утра, отведен к мессе, а затем в парламент. Он ехал верхом на маленькой белой кобыле в сопровождении принцев, герцогов, епископов и дворян. Огромная толпа приветствовала его криками: «Да здравствует король!» В большом зале монастыря августинцев его ждали 124 советника, представлявших все палаты парламента.

Здесь же его мать в глубоком трауре, черная вуаль скрывает лицо. Когда Людовик XIII поднимается на возвышение, она опускается перед ним в реверансе: отныне он — король. Мальчик садится на трон. Ступенькой ниже располагаются принцы крови: Копти и шестилетний герцог д’Энгиен, сын графа Суассона. Отсутствие в Париже принцев Суассона и Конде облегчило провозглашение регентства, но потом очень тяжело скажется на правлении Марин Медичи и спокойствии в королевстве. Еще ниже сидят герцоги Гиз, Монбазон, Сюлли и коннетабль Монморанси, в самом низу — маршалы Франции.

Первой взяла слово Мария Медичи. Ее речь кратка и тщательно продумана: «Господу было угодно призвать к себе нашего доброго короля. Я привела к вам короля, моего сына, чтобы просить вас заботиться о нем, как велит вам ваша обязанность и ваш долг по отношению к Памяти его отца и стране. Я желаю, чтобы в своих делах, он следовал вашим добрым советам и предостережениям, которые я прошу вас ему давать в согласии с вашей совестью».

Теперь настала очередь Людовика XIII. Он произносит несколько фраз, которые его наставник де Сувре заставил выучить по приказу Марии: «Господу было угодно призвать к себе нашего государя и отца. Мы пришли сюда по совету королевы, нашей матери, чтобы всем вам сказать, что в ведении всех наших дел мы желаем следовать вашим добрым советам, надеясь, что Господь милостиво разрешит нам воспользоваться примером нашего государя и отца. Мы просим высказывать ваши мнения и сразу же вынести решение по поводу того, что мы поручили изложить г-ну канцлеру». Королю только восемь с половиной лет, это его первое появление на публике и он несколько запинается и мямлит. Присутствующие без особого к нему почтения начинают болтать и постепенно шум заглушает голос маленького короля.

Тишина восстанавливается, когда слово берет канцлер Сильери: он излагает причины, по которым регентство передается Марии Медичи, и просит парламент утвердить вынесенный накануне указ.

Затем д’Арлэ произносит панегирик в честь Генриха IV и Марии Медичи и в заключение говорит о необходимости передачи регентства Марии. Последним слово берет главный адвокат Сервен: он напоминает об указе, составленном в парламенте накануне вечером, предлагает его утвердить и разослать по всем округам.

Затем на трибуну возвращается канцлер и начинается голосование: начиная с маленького Людовика XIII, каждый сообщает ему свое решение. Присутствующие единодушно утверждают указ о регентстве: «Король доверяет своей матери королевство, чтобы она заботилась о его воспитании и столе и руководила делами королевства, пока он является несовершеннолетним».