— I can kiss you all the time![30]

Я с тихой настойчивостью потянул ее к себе. Валя опустила на мое плечо руку и опять спросила:

— А ты, правда, не целовался с Леной?

— Правда.

— Что правда?

— Не целовался. Ну, как же я мог?… И почему ты так легко говоришь это слово?

— Какое?

— Целоваться.

— А как же его говорить?

— Не знаю, но я боюсь его.

— Ты-то боишься?.. А кто начал, а?

— Я, но…

— Вот именно — ты!

— Но я не говорил. Я написал, — напомнил я, и Валя посерьезнела, вглядываясь в меня с новым вниманием. — И потом не говорил… И даже сейчас сказал по-английски!

— Ну, ну! А я, значит, легко болтаю! Я, значит, легкомысленная болтушка, так Эп? — Я замотал головой. — Нет так! Ты именно так и думаешь!.. Хорошо же, тогда я и тебя сделаю легкомысленным! — заявила она и бросила вторую руку на мое плечо. — Скажи «я хочу», по-русски!

— Я хочу…

— …поцеловать тебя! По-русски!

— …поцеловать тебя! — без промедления повторил я.

— Ну вот, теперь и ты болтун! И мы равны!.. Теперь можно. Ох, Эп! — легко вздохнула Валя и стрельнула взглядом через мое плечо.

— А Пушкин-то подглядывает!

— Он не осудит! Он сам это любил.

Валя осторожно подалась ко мне, и я коснулся губами ее холодных губ. И комната вспыхнула от солнечного света. Мы вскочили, как застигнутые врасплох шалуны… Это кончилась гроза, и от освобожденного солнца с вороватым сожалением отползали последние обрывки туч.

— Эп, смотри-ка! — воскликнула Валя, показывая вниз.

В церковном дворе красная машина вздымала раздвижную лестницу к дьявольской простыне, которая, подсыхая, начала оживать на кресте. Пожарники выручали бога.

Валя охотно согласилась заполнить анкету и даже ладони потерла, ну, мол, сейчас я тебя насквозь разгляжу, хотя я и так был перед нею как стеклышко. Она села в кресло за журнальный столик, я — на диван. Мне был приятен этот миг, приятно было сознавать, что вот я, Аскольд Алексеевич Эпов, до сих пор живший сам в себе, открываюсь для других. Так, наверно, радуется проклевывающийся из скорлупы цыпленок.

С вопросами я столько навозился, что все ответы у меня продумались автоматически, и я без задержки выдавал их. Если мой ответ совпадал с Валиной мыслью, она удовлетворенно кивала, если нет, вскидывала брови.

— Твой любимый классический поэт?

— Пушкин.

— Так… А современный?

— Пушкин.

— Современный! — подчеркнула Валя.

— Пиши, пиши — Пушкин!

— Ты что, Эп, современных не читаешь?

— Не почитаю.

— Значит, не дорос еще.

— От Пушкина-то дорастать? До кого? — возмутился я.

— Ладно-ладно, оставайся со своим Пушкиным, — сдалась Валя. — Твои любимые предметы?

— Математика и физика.

— Так… Нелюбимые?

— Один русский.

— Ой ли? — усомнилась Валя. — А английский?

— М-м…

— Не бойся, не обижусь.

— Я не боюсь. Просто мне стало интереснее. Нет, правда! Кстати, переведи одну фразу!.. Сейчас… М-м, ага!.. Here's a health to thee Mary.

— Твое здоровье, Мэри.

— Правильно! А знаешь, откуда это?.. Эпиграф к стихам Пушкина:

У меня даже мысль появилась выбрать из Пушкина все на английском языке, так, для интереса, хотя кто-то, наверно, давно уже выбрал и защитил диссертацию.

— Эп, я же говорила, что в тебе спит англичанин и что я разбужу его! Кажется, разбудила.

— А знаешь, Валя, он, по-моему, не спал, а дремал. Еще до тебя я Вовке Желтышеву придумал кличку Елоу[31]. Все подхватили, но, конечно, на русский лад — Еловый!

Валя рассмеялась, но тут же нахмурилась.

— Ага, значит, ты сам дремал, сам проснулся, а я тут ни при чем? — спросила она.

— Ну, что ты!.. Без тебя я бы, может, так и умер в полудреме! — признался я, и Валя просияла. — Ты, ты разбудила, и не только англичанина, — добавил я многозначительно. — Кстати, я и тебе прозвище нашел: Буллфинч! [32]

— Буллфинч?.. Верно! Он, Эп, ты не поддразнивай меня английскими кличками, а то доподдразниваешь!

— А что?

— А то, что и тебе есть английская кличка!

— Какая?

— Жуткая! Не скажу.

— Нет уж говори, раз заикнулась!

— Не скажу!

— Скажешь! — пригрозил я, прыжком оказался у кресла, втиснулся рядом с Валей, обнял ее за плечи и стал потряхивать. — Скажешь!.. Скажешь!..

Сквозь смех она взмолилась:

— Скажу, скажу!.. А не обидишься?

 — Клянусь!

— Ну, в общем, есть такое слово эйп, — Валя помедлила и зажмурилась. — Не могу!.. Ну, ладно, раз настаиваешь. Эйп означает — человекообразная обезьяна. Вот.

— Ну и что? — удивился я, вставая и прохаживаясь. — Все правильно. Я и есть человекообразная обезьяна! Посмотри на мои руки, ноги, морду — вылитый шимпанзе! Так что смело зови меня Эйпом! Я тебя Буллфинч, а ты меня Эйп!

— Да ну тебя! — отмахнулась Валя. — И чтобы я больше не слышала Эйпа понял?.. А Буллфинч — пожалуйста. За Буллфинча спасибо, это хорошо. Мы с английским языком очень рады, что ты и вне уроков помнишь нас!

Действительно, я прямо спятил с этим английским. Ложусь с ним и встаю, ем и пью, кричу и пою, спорю по-нерусски с Мёбиусом и даже в туалете не зря теряю время. О том, что я все хватаю на лету, Валя сказала тот раз нарочно, для родительского успокоения, она и сама еще не знала, как я потяну лямку, но скажи она это теперь, была бы права, во мне вдруг пробились какие-то неведомые родники, просветленно-жгучие, и били-били без устали, освежая и обновляя меня. Казалось бы, ну что можно успеть за считанные дни, а вот успел!..

Анкетный свиток развивался дальше.

— О, приготовься, Эп! — оживилась Валя и впилась в меня лукавым взглядом. — Есть ли у тебя подруга?

Я хмыкнул и спросил:

— А ты как думаешь?

— Эп, не юли!

— Кажется, есть.

— Так и писать, кажется?

— Не знаю.

Валя испытующе посмотрела на меня, печально-осуждающе качнула головой и написала — есть, без кажется. Слабый я человек — во мне что-то дрогнуло, и к векам мгновенно подступил влажный жар.

— Куришь? Нет, — продолжала Валя, сама же отвечая. — Пьешь? Нет.

— Да.

— Что да?

— Пью.

— Как пьешь?

— Как нальют: полстакана — полстакана, рюмку— рюмку. По праздникам, конечно.

— Ну и пьяница — насмешил! — развеселилась Валя. — По праздникам и я пью. Это не считается.

— А мы решили считать.

— Тогда у вас все алкоголиками будут.

— Вот и проверим.

— Ох, и влетит вам!.. Ну ладно, поехали дальше… Хочешь ли покинуть школу?

Сейчас острота этого вопроса притупилась, а последние дни все больше убеждали меня в том, что десятилетку оканчивать надо, иначе можно вывихнуть свою жизнь, но тут я решил проверить Валю и твердо ответил:

— Хочу.

— Эп, да ты что! — Валя бросила ручку и выпрямилась.

— Что?

— Да как что?.. Хочешь остаться со свечным огарком, как говорила Римма Михайловна?

— У нее же мрачный взгляд.

— Но и точный!.. Я поняла, что точный! А в точности всегда, наверно, есть доля мрачности.

— Хм! — буркнул я.

— Вот и будешь в своей церкви это… — она замялась, не зная, что делают в церкви.

— Кадилом махать? — подсказал я.

— Вот именно!.. Нет, Эп, ты это брось!

— А тебе ни разу не хотелось бежать из школы?

— Наоборот! Мне всегда хотелось бежать в школу, и только в школу, чтобы, кроме уроков, ни о чем не заботиться, а уроки для меня делать — это семечки щелкать! — Валя уже отвлеклась от моих дел и подключила свои переживания. — Правда, Эп! Та, будущая самостоятельность меня пугает!.. А вдруг это будет очень трудно? Вдруг я не справлюсь?