…Шаг за шагом он исследовал каждую деталь ракеты — приборы, детали механизмов, стенки, даже заклепки.

Он медленно прошел через охлаждающий трюм, имевший сообщение с внешним миром, так сказать «радиатор» двигателей. Наклонив застекленный шлем к замку дверцы, ведущей в носовую часть, он долго возился, отпирая ее. Попав в новый отсек и захлопнув за собой стальную дверцу, инженер огляделся. В этом помещении размещались дополнительные приборы, связывавшие ракету с землей и регистрировавшие проявления внешнего мира — спектр солнца, космические лучи, загадочные межзвездные радиоволны, магнитное поле Земли… Сколько раз на земле он бывал в этом узком, стального цвета помещении, забитом снизу доверху коробками приборов и словно оплетенном жгутами проводов. И все же теперь, во время полета, оно выглядело каким‑то незнакомым, должно быть от того, что стенки приборов и провода вибрировали, в отсек доносился режущий слух рев двигателей. Все здесь жило незнакомой лихорадочной жизнью. Это был механический мозг ракеты. Во время испытательных полетов без людей как раз здесь превращались в радиоимпульсы показания всех приборов. Сюда же принимались радиораспоряжения с земли и, преобразовываясь в электросигналы, приводили в движение механизмы управления.

Инженер принялся действовать: внешне медлительно. Казалось, ему никогда не разобраться в этом переплетении проводов, в механических и электрических приборах, таившихся под металлическими кожухами. Но человек упрямо исследовал одну деталь за другой. Некоторые приборы он выключал — потухали лампы, замирали миниатюрные зубчатые передачи — выпадал целый участок механического мозга. И тогда инженер изучающе всматривался в действующие аппараты, прислушивался к гулу за переборкой. Какие изменения это принесло? И снова искал, отключал, слушал.

Механический мозг был бессилен — можно было отключить одно его звено за другим, и это никак не сказывалось на работе двигателей. Детали «мозга» и весь он в целом работали исправно, и все же он потерял власть над двигателями. Именно сейчас с ужасающей ясностью обнаруживалось, что все эти тончайшие приборы и механизмы только внешне могли создавать иллюзию самоуправляемости ракеты, но они никогда не имели над ней власти. И хотя эта простая мысль давным давно уже была высказана Смирнову, инженера охватила вспышка ослепляющего гнева. Он ударил кулаком, затянутым в резину, по кожуху ближайшего прибора. Боль вернула ему спокойствие. Он слишком доверялся механизмам, и вот результат — приборы оказались менее совершенны, чем могли быть, если бы, конструируя, он ближе наблюдал их действие.

И он вновь начал свои поиски. На этот раз он не пропустил ни одной детали. Уже когда он подходил к концу исследований, внимание его было привлечено шкалой регистратора космических лучей — этих элементарных частиц материи, летевших в мировом пространстве неизвестно откуда с огромными скоростями. Регистраторы не успели еще перевести в пилотскую кабину, и они были помещены на старом месте.

Желтая стрелка, отсчитывавшая энергию космических частиц, была заброшена далеко за белое деление шкалы. Конец ее застрял где‑то за оправой прибора. Гусев удивленно и недоверчиво вглядывался в прибор. Он вспомнил, что примерно вот в таком же положении были стрелки регистраторов космических лучей во время двух аварий с автоматическими ракетами. Тогда необычайное положение стрелок не вызывало недоумения: во время спуска поврежденной ракеты ломались многие приборы. Но сейчас, что могло разрушить регистратор космических лучей?

Инженер откинул кожух, отвинтил стенку прибора и сразу увидел, что передаточный механизм, приводивший стрелку в движение, был весь перекручен, словно чья‑то невидимая, злобная рука изломала тонкие алюминиевые скобки и рычажки.

Значит причиной повреждения прибора не мог быть внешний толчок или сотрясение. Какая‑то сила, действовавшая внутри прибора, произвела все эти разрушения. И вдруг Гусев ронял, что прибор мог выйти из строя оттого, что им была воспринята какая‑то доселе неведомая космическая частица, обладающая огромной энергией. Она прошла через прибор, подобно снаряду. И, может быть, даже не одна частица, а множество — целый ливень их.

Какая‑то смутная догадка, скорее инстинктивно, чем сознательно, заставила инженера быстро наклониться к прибору и вынуть барабан с лентой, на которой автоматически записывались показания. Он развернул белую полоску бумаги и просмотрел записи. Вот то, что ему нужно — против изломанной пики (след, оставленный пером стрелки во время поломки прибора) инженер прочел цифры, отмечающие время последнего показания прибора. Авария произошла всего несколько минут назад, совпадая с тем роковым моментом, когда самопроизвольно заработали двигатели.

Словно молния, озаряющая мгновенным светом дремучий лес и вырывающая из тьмы утерянную дорогу, вспыхнула мысль объясняющая все: и неожиданные аварии с автоматическими ракетами, и перекрученные стрелки регистраторов космических лучей, и бунт двигателей, несколько минут назад вышедших из‑под власти людей. Вот она эта неожиданная догадка: высоко над землей, у границ атмосферы в космических лучах, видимо, есть какой‑то неизвестный компонент, какие‑то частицы с огромной энергией. Иногда они встречаются на пути очень высоко взлетевшей ракеты или нагоняют ее. Непрерывные удары таких частиц в вещество топлива двигателей вызывают в нем какую‑то еще неизученную реакцию, и топливо начинает постепенно отдавать свою энергию. Устройство, предохранявшее корпус ракеты от возможного действия космических лучей, очевидно оказалось несовершенным.

Может быть, это и есть первичные, «настоящие», космические лучи, которые ищет Ольга? Остается выяснить последнее: как топливо попадает в двигатели, несмотря на выключенные рычаги управления?

Гусев, сунув ленту в карман скафандра, резким движением отпер дверь носового отсека, быстро пробрался к камере двигателей. Ему не пришлось долго оставаться здесь, последняя тайна перестала существовать. Все объяснилось очень просто: вентиль, через который поступали в двигатель два составляющих вещества топлива, был испорчен и пропускал топливо в камеру сгорания.

Пройдя в кабину, Гусев вскоре стоял уже перед Буровым. Сбросив скафандр, он передал на Землю сущность своих выводов, стараясь не выдать критического Положения ракеты.

— Иди в аварийную кабину, — крикнул Буров, — в случае чего — я тебя сброшу.

Аварийная кабина, последнее изобретение Гусева, представляла собой герметический скафандр на двух человек, отделяющийся от ракеты и оборудованный автоматический устройством для спуска.

Прошло несколько секунд, заполненных грохотом и ревом. Пилот досадливо задергал шнур ларингофона: слышал ли командир то, что он сейчас прокричал?

— Иди в аварийную! — снова крикнул он.

Алексей медленно покачал головой: нет, он не пойдет.

— Почему, — начиная злиться, прокричал Буров, — почему «нет»?

— Митя, надо постараться сохранить «Иглу», — Алексей ближе пододвинулся к пилоту, словно от этого он мог лучше его слышать. — Мой двигатель должен выдержать бешеную перегрузку. Надо загнать его, понял? Измотать до тех пор, пока не сгорит последняя капля топлива, и тогда сесть… Я должен, наконец, проверить двигатели.

— Ладно, я ее посажу. Иди в аварийную…

Алексей снова покачал головой:

— Нет.

— Я посажу твою ракету по всем правилам, слышишь? Тебе нельзя здесь оставаться.

— Это мой двигатель, и я его хочу сам испытать до конца. Он должен выдержать. Но двоим тут нечего делать, — инженер коснулся плеча друга и легонько подтолкнул его к люку аварийной кабины. — Ну иди… Иди, Митя…

— Оставь! — резко сказал пилот.

Алексей крикнул:

— Я приказываю!

Пилот вдруг съежился и как‑то жалобно взглянул на командира корабля.

— Не могу, — покачал головой Буров, — что я им скажу там, на Земле? Иди сам, или оставайся здесь, но я не могу…

Инженер хотел что‑то крикнуть, но вдруг махнул рукой и повернулся к пульту управления.