Проводив самолет, девушка направилась к зданиям обсерватории, светлевшим среди темных плотных крон буков. Она не ощущала больше в душе тягостной пустоты, рожденной неверием в свои силы. Пусть ее постигла неудача, — она будет работать, работать… И когда‑нибудь придет успех… И уж, наверное, не век же ей ждать этого успеха. Надо сейчас же просмотреть запасный комплект аппаратуры, подготовить его к рейсу в ракете.
Ольга почти вбежала на террасу, стремительно распахнула застекленную дверь: где отец? Она должна рассказать ему о своих планах.
Девушка обежала все комнаты — никого! Вот лежит на пестрой кушетке развернутая книга — еще вчера отец читал ее, и она так и осталась А вот стакан в тяжелом серебряном подстаканнике с недопитым чаем. Отец поставил его на письменный стол и, прохаживаясь по кабинету, отпивал чай маленькими глотками, как он это любил делать. Стакан тоже не тронут, стоит посреди стола на кипе исписанных бумаг. Неужели отец не возвращался сюда из помещения обсерватории с тех пор, как вчера вечером отправился на наблюдение? Утром Ольга, огорченная своей неудачей, не поинтересовалась, где он, и вот двадцать с лишним часов он сидит около своих астрономических приборов. Ведь при таком режиме работы он не долго протянет.
Ольге было известно от докторов, что, отец тяжело болен, недуг его неизлечим, и все же она не могла примириться с этой мыслью. «Олюшка, не мешай мне трудиться», — отвечал ей отец, когда она пыталась говорить о лечении. Беспредельно увлеченный своим делом, он был вечно чем‑нибудь занят, и с ним совершенно невозможно было говорить о вещах, не относящихся прямо к его работе. Если кто‑нибудь так или иначе мешал ему, старик обычно мягкий, любивший посмеяться и пошутить, превращался в молчаливого, раздражительного человека со встрепанной седой шевелюрой и обмякшим желтым лицом,
И все же с того дня, когда Ольга неожиданно появилась на обсерватории, она не переставала убеждать отца на время, бросить работу. Только последние дни, занятая горькими переживаниями, девушка как‑то незаметно обособилась.
Теперь она принялась укорять себя в эгоизме; ей казалось,, что это она виновата в том, что отец ведет себя так безрассудно. С его здоровьем почти сутки не отдыхать — нет это уже слишком! Но, может быть, что‑нибудь случилось на обсерватории?
Девушка направилась к главному зданию; отец мог быть, только там.
В главном корпусе мало знакомому с помещением человеку можно было легко заблудиться среди различных помещений с аппаратурой. На обсерватории находились не только оптические приборы, но и новейшие радиоаппараты, для работы которых требовалась электроэнергия.
Обсерватория напоминала обширный институт с электростанциями, радиоаппаратными. Ольга переходила из комнаты в комнату, стараясь поскорее добраться до главного зала. Все здесь жило — горели лампы мощных ультракоротковолновых генераторов, почти беззвучно работали электромоторы и динамомашины, за пультами управления сидели техники. Это означало, что приборы главного зала были включены, в зале велись наблюдения.
Когда Ольга, приоткрыв две тяжелых двери, проникла в затемненный главный зал, она увидела сгорбленную фигуру отца около экрана мощного радиолокатора новой конструкции, получившего название радиотелескопа.
Старик сидел в кресле, навалившись грудью на стол перед круглым экраном, похожим на огромный иллюминатор. Экран излучал слабый синеватый свет, напоминающий свет ночного неба, и это еще более усиливало впечатление окна в пространство.
Склонившись над бумагами, освещенными лампочкой с глухим абажуром, старик что‑то вычислял. Его седые волосы были спутаны, лицо как‑то пожелтело и, казалось, припухло. Он мельком взглянул на девушку из‑под приспущенных морщинистых век и указал желтым карандашом на кресло рядом.
Кончив вычислять, он долго, нахмурившись, смотрел слезящимися от усталости глазами на лист бумаги, испещренный формулами.
— Это так необычайно, — неожиданно сказал он, поворачиваясь к дочери, — так необычайно, Олюшка, что я боюсь не ошибка ли…
Ольга молча смотрела в усталое старческое лицо. Только- сейчас она заметила, как странно напряжен взгляд отца, как нездорово блестят его глаза.
Он пришел сюда сутки назад с тем, чтобы при помощи радиотелескопа наблюдать за полетом ее шаров–пилотов. Но полеты давным давно окончились, а отец все еще сидит у своих приборов.
— Не ошибка ли? — повторил он, и вопросительно взглянул на Ольгу.
— Что, папа? — тихо спросила девушка.
Старик не ответил. Он снова углубился в свои записи, строго сведя редкие светлые волосики бровей.
Неожиданно, словно стряхнув оцепенение, он резким движением потянулся к пульту управления и повернул рычажок с надписью «выключено». Экран радиотелескопа сразу перестал быть похожим на иллюминатор — погас. Вспыхнули верхние лампы, мягко осветив большой круглый зал, заполненный тяжелыми, громоздкими астрономическими приборами.
Он подошел к дочери и взял ее за обе руки.
— Или твой отец — невероятный путаник, — тепло усмехаясь, сказал старик, — или действительно произошло необыкновенное…
Ольга, потянулась к отцу, поцеловала его в колючую небритую щеку:
— Скажи, что же это такое…
Он отрицательно покачал головой:
— Надо еще раз проверить, это выглядит слишком фантастично…
Он медленно провел узловатой морщинистой рукой по глазам, и Ольга вдруг поняла, как он устал.
— Ты не спал все это время? — с горечью спросила она, — зачем так изводить себя?
Старик сказал недовольным голосом;
— Идем, Олюшка, домой. Через шесть часов мне опять надо быть здесь…
Глава 4. ГДЕ ЖЕ, ВСЕ ТАКИ, РАКЕТА?
С утра до вечера Буров летал в поисках белого пятна парашюта и каждый раз возвращался на полигон усталый и злой — нигде в пустыне нельзя было обнаружить ни малейших следов исчезнувшей ракеты. Оставалось предположить, что ракета взорвалась в воздухе, либо у нее испортился механизм управления, и она упала где‑то очень далеко.
Подобные случаи бывали и в прошлом. Некоторые ракеты приходилось искать неделями. Они улетали на расстояния, не предусмотренные никакими расчетами. В чем тут было дело, так и оставалось неясным. Автоматическая аппаратура в изобилии наполнявшая корпус ракеты, не могла дать на это точного ответа. Правда, такие происшествия случались очень редко. Но когда аппарат выходил из повиновения, его можно было найти и за сто и за триста километров от полигона.
Гусев по-прежнему не обращал внимания на поиски ракеты. До пилота доходили слухи о том, что инженер подготавливает к полету новую ракету. Не было времени зайти в сборочные цехи и подробнее узнать, что там делается. Пилот считал своим долгом во что бы то ни стало разыскать ракету. Он не будет иметь покоя, пока не увидит парашют среди песков или окончательно не удостоверится, что ракета взорвалась.
К вечеру он так уставал от полетов, что сразу же укладывался спать. С рассветом он был уже около самолета, и торопил техников с заправкой или очередной технической проверкой машины. В эти минуты никому не было охоты перечить молчаливому, крепко сбитому пилоту, с загорелым лицом и ^выцветшими на солнце бровями. Техники бегом подкатывали бочки с бензином, так же бегом летели к ангару за каким‑либо инструментом.
— Мудрите, ребятки, — как то утром сдержанно заметил пилот, — выходит — ночи для вас было мало…
— Моментом, Дмитрий Васильевич, — торопливо сказал самый молодой из техников Вася Крайнов, — сейчас предоставим птичку в ваши руки…
Вася готов был выполнять для пилота самую трудную работу, он считал его большим авторитетом в авиационных и житейских делах. Слово Бурова было для Васи законом. Он слышал много историй, ходивших среди летного состава полигона, о боевых подвигах пилота во время Отечественной войны. Паренька подкупала простота боевого летчика, его способность быть на короткой ноге с людьми самых различных положений. Вася давно уже решил стать летчиком. Он упросил пилота учить его летному делу и за несколько месяцев успел сделать немало, заслужив похвалу Бурова.