– Юра… – Мишка Франк все больше вытаращивался по мере этого строительства. – Раньше в городе была одна одноэтажная больница. И людям вполне хватало. Всех лечили: и слепых, и глухих, и с животом, и с горлом… А теперь посмотри, что делается. Сердечникам подавай корпус, почечникам – корпус, глазникам – корпус. И детской хирургии, и пожарникам…

– Ожоговикам, – оторвался от проекта доктор Рыжиков.

– Ну, ожоговикам. Все равно всем по корпусу. И каждый – роскошнее прежней больницы. Совесть у вас есть? Город же не вырос до Токио! С вами мы до двухтысячного года, кроме больницы, ничего не построим! А жилье, а магазины, а соцкультбыт? Вы же все городское строительство хапнете!

– С тобой хапнешь, – не очень-то и разогнался доктор Рыжиков. – Значит, отказать? Инвалидам войны отказать? А знаешь, сколько их только по моему профилю?

– Слушай, не ты один заступник инвалидов, – вступился за городскую власть Мишка Франк. – Я тебе могу показать, что для них делается. Дать список мероприятий? А про вас еще старик Щедрин сказал. Раньше люди помирали от одной болезни, по имени кондрашка. И на весь город был один врач. А как врачей стало больше, то на все их специальности размножились и болезни. А тут попробуй выторгуй лишнюю копейку в облплане.

– Понял, понял, – разочарованно сказал доктор Рыжиков. – Ворон ворону глаз не выклюнет. Вместе в одних президиумах дремлете, станете из-за меня ссориться…

– Ах, так? – Мишка Франк встал в боксерскую стойку. – Повтори-ка!

– И повторю! – сказал доктор Петрович. – Только драться будем велосипедными насосами!

– Трус! – выпустил презрительное облако дыма один из городских руководителей.

– Помпадур! – не задержался доктор Рыжиков.

– Изверг в белом халате! – вернул Мишка Франк. – Врач-палач!

Низенький и грузный, как паровоз, умные и грустные черные глаза выглядывают над прижатыми к лицу волосатыми кулаками. Все это и увидела секретарша, заглянувшая в дверь напомнить о близком совещании. Заглянула и сказала: «Ой!» Первый раунд кончился.

– Ладно! – отложил избиение кулачных дел начальник. – Скажи хоть, куда человека-то спрятал.

– Какого человека? – изобразил невиннейшее удивление доктор Рыжиков.

– Какого, какого! Ну мне-то ты можешь сказать? Что я, побегу выдавать? Только зачем тебе вообще вся эта детективщина? Снова переполох в благородном доме, крик, шум… Ну ладно, скажи, не выдам… Ну, я попрошу завгорздрава…

– Купить хочешь? Десантники не продаются!

– Ну ты хоть объясни, зачем… Ладно. Совещание начинается. Если бы я один решал, что ты думаешь… А тут на каждый строительный рубль сто желающих. Да не желающих, требующих. Нуждающихся вот так… – Мишка Франк провел рукой по горлу. – Бедные мы еще. Да еще математиков сверху спустили, по разнарядке. Зональный центр… Ну что я один могу? Ну а чем ты на хлеб заработаешь? Грузчиком, что ли, пойдешь? Может, прорабом ко мне? – Он насобирал в ящиках штук десять папок разной толщины, сложил под мышку. – Видишь, сколько строек? Одни только горящие, которые больше миллиона. Хочешь, последнее отдам, что имею?

– Что? – спросил доктор Рыжиков.

– Этот кабинет, – Мишкина трубка обвела прокуренные стены, обитые недорогим провинциальным деревом. – Можешь разворачивать здесь медсанбат. – И последнее, уже совсем пятясь: – Привет оболочке!

Иногда с этого он начинал их очередной, не очень частый разговор: «Как там твоя оболочка?» Оболочка вела себя по-разному. Иногда вполне прилично, вежливо, культурно. Доктор Рыжиков так и говорил Мишке Франку. Иногда хулиганила и дебоширила, о чем также незамедлительно сообщалось. «Весьма нахальна», – жаловался он тогда. Иногда заболевала – чихала и кашляла. «Сопли потекли…» Или: «Сегодня ничего, веселенькая, скачет…» Или: «Скучная, как протокол вскрытия». Мишка Франк уже привык ко всему, но каждый раз оболочка удивляла какой-нибудь новой выходкой. Оказывалась, например, в стельку пьяна и буйна, так что без вытрезвителя не обойтись. Вроде это была их общая знакомая, живущая где-то здесь, в городе, и в свою очередь передававшая Мишке Франку светский привет. Сегодня она, видно, осуждала его вместе в доктором Рыжиковым, потому что Мишка Франк вынужден был много оправдываться и даже отдал во искупление вины свой казенный кабинет под благое дело.

Но в кабинете даже не было водопровода, и доктор Рыжиков в большим сомнением изучал его, оставшись ненадолго один. Может быть, все же думал здесь кого-то спрятать, о ком расспрашивал с таким нескромным любопытством Мишка Франк. Место неплохое, под присмотром аккуратной секретарши. Только надо продумать доставку пищи и вынос отходов, а так – за какой-нибудь ширмочкой вполне и вполне…

17

Все это означало, что шнур наконец-то дотлел. Взрыв грянул. Доктор Рыжиков снова оказался, как когда-то, подброшен взрывной волной, десять раз перевернут и брошен оземь непонятно где.

Хотя ничто не предвещало взрыва, когда он тихо-мирно сидел себе в дежурке, где все скрипели перьями и чесали языки и где перед ним предстал кузнец дядя Кузя Тетерин. Поскольку на нем не было признаков колотых или рубленых травм головы, дядя Кузя виновато улыбался и тянул доктору Рыжикову здоровенную, в зазубринах, рабочую ладонь. Аккуратно пожал белую, пахнущую дезинфекцией докторскую руку. Сел на кушетку, куда велели, осмотрелся. На вид абсолютно здоров – и телесно, и нравственно. Доктор Рыжиков уже давно не встречал таких здоровых положительных людей.

Только вот почему-то вокруг дяди Кузи все боялись дышать. И смотрели на него как на падающий хрустальный сосуд. И дрожащими пальцами протягивали доктору Петровичу мокрый снимок человеческого черепа, с виду тоже вполне добродушного. Но только с виду.

Доктор Рыжиков встретился взглядом с глазницами черепа и тоже содрогнулся. И тоже перестал дышать. В самой его глубине, в мозговом веществе, четко темнел посторонний предмет, продолговатый как осколок. Но дядя Кузя на войне и ранен был не в голову, да и сейчас голова абсолютно цела… Ему осталось только родиться с посторонним предметом в ней.

– Братцы кролики, протрите мне глаза, – попросил доктор Рыжиков. – А это точно его снимок?

По заданию доктора Рыжикова дядя Кузя исправно шевелил руками и ногами, попадал пальцем в нос. Единственное что – болела голова. Просто трещала. Особенно когда глаза следили вправо-влево за докторским молоточком. Притом не первый день.

Но голова – не палец, более нужный в работе на пневмомолоте. Притом понедельник. Какой же понедельник без головной боли… И дядя Кузя думал: так и надо. Исправно простоял у пневмостукалки, исправно прокрутил заготовки. Конец декады – не до головы. Под вечер полечился пивом – думал, пройдет. Утром во вторник еще хуже. Стошнило. Глазами не пошевелить. Перед работой забежал в санчасть, спросил пирамидону. Запил таблетку, подмигнул сестре, оставил на стакане темный след пальца. Пошел давать норму. А она разламывается. В обед явился снова. Чтой-то не то. Смерили температуру – нормальная. Дали еще две таблетки. Выпил. Уже и подмигнуть не смог. А от стука вообще смерть. Бух-бух-бух-бух-бух… В цехе-то канонада. Бьет по мозгам. Дали записку в поликлинику. Там тоже за температуру: нет. Врач и так напуганный: бюллетенщики обложили. Что дядя Кузя симулянт, он прямо не сказал, но щупал очень неохотно. Вместо больничного дал еще таблеток: к утру пройдет. А не проходит. Чтобы так затянулся понедельник – с ним еще не бывало. Люди жалеют – а нечего делать. Температуры нет, кровь не течет – что еще надо? Одни советуют в бане попариться, другие – водки с перцем, третьи – на голове постоять, ногами в стену упершись. Ему бы денек отлежаться, да без него кузнечно-прессовый как без рук. Да он и сам их первый враг, прогулов. Как член цехкома и ударник. Думал дотянуть до выходного – не вышло. Хоть лезь на стену. Стало просто выворачивать. Вроде глаза вылезают и тошнит непрерывно. В третий заход врач сдался, послал на снимок. Или решил доказать симуляцию. На снимке дядя Кузя терпеливо сидел в очереди. Потом там выключили свет. Потом свет дали, но рентгенщицы стали обедать, кипятить чай. Тетки, боевые, облученные вдоль и поперек, весело огрызались, ничего не боялись. Они кузнецу даже понравились. Тем более что в очереди от спокойного сидения полегчало. Напились чаю с леденцами, вызвали. Пошел, подставил лоб излучающей трубке. Тоже техника, уважения требует. Потом висок. Потом спросил, куда идти – домой или в цех. Они захмыкали: не их, мол, дело. Он побрел на работу, хоть там остался час. Потом в автобусе домой в микрорайон. Автобус попался трясучий – дух вон. И не то что присесть – зажали, не дохнешь. Кряхтя и мыча чуть доплелся. Не хотелось ни пива, ни раков. Ни сидеть, ни лежать, ни смотреть футбол, ни забивать козла. Соседи даже поразились. Только от боли стучал себя кулаком в лоб и мычал. Утром даже не поднялся – будь что будет. Тут за ним и явились. Тот же врач желдорбольницы, но уже выпучив глаза. «Вы лягте, мы поможем, вы головку вот так, мы подержим…» Дали б больничный, и дома бы отлежался, а так только старуху напугали.