— Господин Одран, вы можете сказать, что произошло перед тем, как мы над вами поработали?

Трудный вопрос. Я напряг извилины, и словно залетел в скопление штормовых облаков: страх, отчаяние, мрачные предчувствия… Громкие голоса, какие-то руки перекатывают меня по кровати; вспышки резкой боли. Чьи-то слова: «Не тяните за ту сторону». Не знаю, кто и почему их произнес. Я старался воскресить в памяти хоть что-то существенное. Наконец осознал, что понятия не имею, как очутился в операционной и даже как попал в больницу. Последнее, что стоит у меня перед глазами…

Никки!

— Моя подруга, — сказал я. Сразу перехватило горло и стало сухо во рту.

— Вы о погибшей девушке?

— Да.

— Это случилось почти три недели назад. Больше ничего не вспоминается?

— Нет.

— А наша встреча? О чем мы тогда говорили?

В голове — непроницаемо-черная пелена, нулевая видимость. Ненавижу провалы в памяти. Даже двенадцатичасовые, не говоря уже о трехнедельных. Ужасное ощущение, и в моем теперешнем состоянии я вряд ли сумею правильно отреагировать на вопрос: нет даже сил на то, чтобы проявить приличествующее случаю беспокойство.

— Очень жаль, но я не знаю.

Врач кивнул:

— Мое имя — Еникнани, доктор Еникнани. Я ассистировал вашему хирургу, доктору Лисану. За последние несколько дней симптомы амнезии у вас постепенно стали проходить. Но если наша беседа перед операцией забылась, очень важно, чтобы мы поговорили снова.

Мне хотелось спать. Я устало потер глаза:

— Наверняка у меня вылетит из головы то, что вы скажете, и придется вам повторить лекцию завтра или послезавтра.

Доктор Еникнани пожал плечами:

— Возможно, но вам сейчас больше нечего делать, а мне достаточно хорошо платят, чтобы я добросовестно выполнял долг. — Он одарил меня широкой улыбкой, чтобы показать, что шутит (мрачные невозмутимые типы вроде него должны это делать время от времени, иначе собеседник сам ни за что не догадается). С такой внешностью ему больше пристало лежать где-нибудь высоко в горах в засаде, прижимая к плечу автомат, чем подавать главному хирургу разные щипчики и зажимы; с другой стороны, возможно я со своим неглубоким умом не в состоянии отделаться от стереотипов. В любом случае, выглядит он очень забавно!

Доктор опять продемонстрировал желтые кривые клыки и признался:

— Кроме того, я испытываю неистребимую любовь к человечеству. По воле Аллаха мне предназначено облегчать людские страдания, в данном случае — надоедая вам скучными инструкциями день за днем, пока вы не усвоите все до последнего слова. Наш удел — совершать праведные поступки, и пусть Господь оценит их по достоинству. — Он снова пожал плечами. Что ж, очень красноречиво для турка.

В свою очередь вознеся хвалу Всевышнему, я терпеливо ожидал начала душеспасительной беседы.

— Вы уже смотрели в зеркало? — спросил он.

— Пока нет. — Никогда не пойму тех, кто спешит полюбоваться на свое отражение, как только им попортили ту или иную часть тела; лично мне не доставляет ни малейшего удовольствия созерцать раны, особенно собственные. После того, как у меня вырезали аппендикс, я целый месяц не глядел на живот ниже пупка. А сейчас, когда мне начисто обрили голову и залезли прямо в мозги, тем более не хотелось знать, как я выгляжу; соверши я такой неосмотрительный поступок — и не смогу думать ни о чем, кроме своего плачевного состояния, его причин и неминуемых последствий. Мудрый и осторожный человек проваляется на больничной койке месяцы или даже годы, находясь в приятном полусонном состоянии. Не так уж и плохо, если разобраться. Лучше стать безгласым кататоником, чем бездыханным трупом. Интересно, сколько они собираются держать меня в больничке, прежде чем швырнуть прямо в стальные объятия Улицы? Будьте уверены, я никуда не спешу!

Еникнани рассеянно кивнул.

— Ваш… патрон, — сказал он, тщательно подбирая слова, — да, ваш патрон особо настаивал на самой полной внутричерепной ретикуляции. При подобных обстоятельствах, операцию проводил не кто иной, как доктор Лисан: он лучший нейрохирург города и заслужил широкое признание во всем мире. Многие приспособления, которые он применил в вашем случае, изобретены или усовершенствованы лично им; он также использовал несколько новых методов. Назовем их… экспериментальными.

Его слова нисколько меня не успокоили. Плевать я хотел на то, каким великим новатором слывет их знаменитый маэстро Лисан! Я приверженец старой доброй школы: «Тише едешь — целее будешь». Пусть в мою башку не доложат парочку-другую «экспериментальных» возможностей, лишь бы мозги не превратились в бесполезную серую массу и не взорвались от перенапряжения. Вот черт! Внезапно мне пришло в голову, что в принципе засовывать раскаленные проволочки в потаенные уголки рассудка, чтобы посмотреть, что произойдет, не намного страшнее, чем колесить по городу на бешеной скорости в такси с безумным американцем Биллом за рулем. Я горько улыбнулся. Наверное, так у меня проявляется фрейдистская жажда смерти. Или я просто идиот.

Енукани поднял крышку стоящего возле кровати столика на колесах; под ней оказалось зеркало. Он подкатил его поближе, чтобы я мог себя как следует рассмотреть. Я выглядел ужасно, словно уже умер, отправился прямиком в ад, но по дороге заблудился и застрял где-то в бесконечности: уже не живой, но еще не нормальный, респектабельный покойник. Борода аккуратно подстрижена (по-видимому, я сам, или кто-то другой, подравнивал ее каждый день, хотя в памяти ничего не отложилось), лицо бледное, с неопрятным серым оттенком, словно измазанное типографской краской, под глазами — темные круги. Сидя в постели, я долго щурился и не сразу обратил внимание на тщательно выбритую кожу черепа, которая успела покрыться пухом, похожим на сухой лишайник, прилипший к холодному камню. Розетку, которую мне вживили, скрывал бинт. Я медленно поднял руку, чтобы пощупать макушку, но так и не решился. Внезапно закружилась голова, засосало под ложечкой; я бросил взгляд на доктора, и моя ладонь бессильно упала на одеяло.

— Когда снимут повязки, — сказал он, — увидите, что у вас имеются два устройства для ввода модулей: одно спереди, другое ближе к затылку.

— Два? — Не знал, что такое возможно.

— Да. Доктор Лисан решил сделать вам двойную имплантацию.

Так жестоко нагружать мой слабый мозг — все равно, что оснастить арбу ракетой; как не крути, повозка не полетит. Я зажмурился. Меня охватил приступ невиданного прежде ужаса. Я начал читать про себя «Фатиху», первую суру Благородного Корана, которая приходит на ум в экстремальных ситуациях и обычно успокаивает и придает сил. Это мусульманский эквивалент христианского «Отче наш». Потом, открыв глаза, снова уставился на свое отражение. Страх еще не отпустил меня, но, по крайней мере, теперь небеса в курсе моих бед, и я приму любые превратности судьбы как волю Аллаха.

— Значит, я смогу вставить в обе розетки по модику?

Доктор Еникнани нахмурился:

— Нет, господин Одран, ко второму устройству разрешается подключать только обучающие приставки. Недопустимо использовать два различных личностных модуля одновременно. Это грозит тем, что правое и левое полушария вместе с мозжечком будут годны лишь на то, чтобы высушить их и сделать из черепа пресс-папье. Мы вживили вам добавочный ввод, как просил нас… (он едва не проявил неосторожность, но вовремя спохватился и не произнес имя Папы)… как указал нам ваш патрон.

Врач-терапевт проинформирует вас о о принципах наиболее эффективной эксплуатации приобретенных устройств. КРРак их применять, покинув больницу, разумеется, ваше личное дело. Помните только, что вы получили прямой контакт с центральной нервной системой и способность непосредственно влиять на нее. Одно дело — проглотить несколько таблеток и бегать по городу, пока их действие не кончится, и совсем другое — игры с рассудком! Если используете вживленные устройства не так, как надо, ваши действия вероятнее всего приведут к необратимым последствиям для здоровья. Повторяю: необратимым и ужасным.