Он вполсилы хлестнул меня ладонью по лицу, отшвырнул к стене. Я прижался к холодному шершавому камню; Бонд уставился на меня, словно ожидал каких-то объяснений или просьб о прощении. Я решил, что он вправе рассчитывать по крайней мере на последнее.

— Сто тысяч извинений, эффенди, — пробормотал я. В одурманенной болью голове мелькнула мысль, что сегодня Бонд в отличной форме; трудно поверить, что тот же человек две недели назад безропотно позволил вывести его из клуба Чириги. А теперь он дышит ровно и даже не испортил свою поганую стильную прическу! Наверняка существует какое-то объяснение подобной загадке. Наплевать. Пусть Папа, Жак или китайские гадальщики пытаются уяснить, что к чему; лично у меня сейчас башка просто раскалывается и в ушах звенит.

— Не пытайся меня заморочить всякими «эффенди», — угрюмо произнес Бонд. — Это турецкая форма лести, а у меня свои счеты с османами. Кстати, внешне ты никак на них не похож. — Он подарил мне на прощанье хищную ухмылку и, не оглядываясь, прошел мимо. Бонд явно решил, что такой мешок дерьма, как я, не представляет опасности. Самое неприятное, что он прав. Таковы печальные итоги моего второго столкновения с неизвестным, присвоившим имя персонажа Флеминга. Пока что каждый из нас заработал по одному очку из двух возможных; видно, он многому научился со времени нашей первой встречи, или по какой-то известной лишь ему причине, нарочно позволил тогда запросто выкинуть себя из клуба. Как профессионал он выше меня на две головы.

Пока я, постанывая от боли, плелся к «Серебряной ладони», у меня созрело важное решение. Я объявлю Папе, что не в силах помочь ему. Дело тут уже не в страхе перед операцией; черт возьми, пусть даже хирурги сплошь утыкают мой скальп розетками, я не справлюсь с этим парнем. Если мне так наподдали по затылку, когда я просто попытался проследить за ним в собственном квартале, где знаю каждый закоулок, как свои пять пальцев… Не сомневаюсь, что стоило Бонду только захотеть, и он обошелся бы со мной гораздо жестче. Модик просто принял Марида Одрана, местного суперсыщика и охотника за убийцами, за обыкновенного арабского грязного воришку и поступил так, как привык, когда сталкивался с отбросами. Должно быть, упражняется каждый божий день…

Нет, ничто не заставит меня передумать. И не нужны мне «три дня на размышление» — Папа вместе с его великими планами может катиться к чертям собачьим!

Я вернулся в бар и осушил свой стакан в два глотка. Несмотря на возражения Жака и Махмуда, объявил, что мне пора. Поцеловал в щечку красавицу Хейди и галантно прошептал ей на ухо предложение весьма неприличного свойства (что делал всякий раз, уходя из их заведения), а она, как обычно, с польщенным видом отказала. Я направился обратно к Френчи, по дороге обдумывая, как лучше объяснить Ясмин, что не собираюсь становиться героем, «служить не принцам и царям, ставить более высокие цели», и что там еще напророчила электронная гадалка… Она, конечно, страшно разочаруется во мне и неделю не позволит залезть в трусики, но даже это лучше, чем валяться в темном переулке с перерезанным горлом.

Да, оправдываться придется не только перед моей девочкой, но практически перед целым кварталом. Каждый — от Селимы до Чири, сержанта Хаджара и самого Фридландер-Бея — пожелает лично оторвать предмет моей мужской гордости. Но, как бы то ни было, решение принято. В конце концов, я свободный человек, и никто не заставит меня безропотно согласиться с такой жуткой участью, сколько бы красивых слов об общем благе и. моральном долге мне ни говорили. Все укрепляющие средства, которыми я сегодня обогатил организм — одна порция спиртного в «Серебряной ладони», две в заведении Френчи, плюс парочка треугольников, четыре «солнышка» и восемь паксиумов, — поддерживали мою решимость.

Где-то на полпути к Френчи ночь уже казалась мне прекрасной, воздух ласкающим, страхи исчезли, а тех, кто меня подзуживал вставить в мозг розетку, я мысленно спустил в бездонный колодец, куда не собирался никогда заглядывать. Пусть хоть трахаются друг с другом до упаду, наплевать. У меня своя жизнь и свои проблемы. Вот так.

11

Пятницу я назначил днем отдыха и восстановления сил. За последнее время моему бедному телу пришлось претерпеть немало обид от разных людей, включая друзей, знакомых, а также типов, с которыми я очень надеялся вскорости повстречаться где-нибудь в темном переулке. Главное достоинство Будайина — несметное множество подобных мест. Наверное, их создали специально, по заранее намеченному плану. Думаю, в одном из священных писаний найдется откровение, где говорится примерно так: «И поистине, для нужд особого рода дарованы вам темные переулки, где насмешникам и неверным станут в свой черед раскалывать черепа и разбивать в кровь их толстые губы, и сие будет приятно взору Господа, царящего на небесах». Черт его знает, откуда я взял это изречение. Не удивлюсь даже если оно приснилось мне ранним утром в первый из отпущенных мне Папой трех дней.

Итак, сначала за меня взялись Черные Вдовы; солидную лепту внесли шестерки Сейполта, Фридландер-Бея и лейтенанта Оккинга, ничем не отличавшиеся от их любезно улыбавшихся лицемерных хозяев; ночью состоялось короткое и не очень-то приятное свидание с психованным Джеймсом Бондом.

Коробочка, в которой я держал пилюльки, опустела; от былого богатства осталась лишь горстка розово-голубого порошка, который в принципе можно слизывать с кончиков пальцев, в надежде получить хоть на миллиграмм облегчения. Сначала я сожрал таблетки, содержащие опиум. С неимоверной быстротой исчерпал запас соннеина, приобретенного у Чириги и сержанта Хаджара — я прибегал к нему каждый раз, когда резкое движение истерзанной плоти вызывало новые волны боли. Потом я попробовал паксиум, маленькие сиреневые штучки, которые многие считают высшим достижением органической химии, Бесценным Даром, средством-от-всех-неприятностей; но вскоре они приносили не большее облегчение, чем, скажем, катышки верблюжьего помета. Но я прикончил и их, запив шестью унциями наилучшего успокоительного под названием «Джек Дэниелс» (Ясмин принесла бутылочку виски с работы).

Ладно, хватит хныкать: по крайней мере, остались еще сильнодействующие голубые треугольники. Вообще-то я не знал, имеют они болеутоляющий эффект или нет. Придется добровольно превратиться в подопытного кролика. Наука должна идти вперед! Я проглотил три штуки трифетамина. Эффект был поразительным с фармакологической точки зрения: примерно через полчаса моей главной и единственно важной заботой стало фантастическое сердцебиение. Я в панике начал проверять пульс и насчитал примерно четыреста двадцать два удара в минуту, но тут мое внимание отвлекли призрачные ящерицы, ползающие где-то совсем рядом… Наверняка и то, и другое мне почудилось.

Наркотики — твои друзья, обращайся с ними уважительно и бережно. Например, товарищей не выбрасывают в мусорную корзину, не спускают в унитаз. Если ты способен поступить так с близкими людьми (или с таблетками), то просто недостоин иметь ни тех, ни других. Лучше отдай их мне! Пилюльки — чудесная штука. Клянусь Аллахом, никогда в жизни не послушаюсь уговоров завязать с ними. Лучше уж откажусь от еды и питья — если честно, время от времени именно это я и делаю.

Пока что снадобья имели одинаковый эффект — отвлекали от действительности. В моем нынешнем состоянии реальная жизнь в любых ее проявлениях просто раздражала. Она казалась чем-то мрачным, зловонным, бесцеремонно вторгающимся в душу, устрашающе огромным… в общем, хотелось убраться от нее подальше.

Тут я вспомнил, что недавно приобрел у Полу-хаджа пару капсул той самой отравы, которую безумный американец Билл постоянно (постоянно!) пропускает через кровеносную систему, не опасаясь потерять бессмертную душу. Больше никогда не сяду в его машину. РПМ действительно страшная штука; и что хуже всего, я заплатил наличными за право едва от нее не загнуться. Каждый раз, когда делаю что-то очень плохое, твердо обещаю исправиться и сам себя прощаю. Вот и теперь поклялся, что как только из меня выветрится РПМ (иншалла), честное слово, ни под каким видом…