На следующее утро, когда я обрывал телефон, пытаясь узнать, как продаются права на экранизацию, Тонтон взлетел на седьмой этаж без лифта и забарабанил в дверь.
— Не понимаю, — сказал он. — Это опять твоих рук дело?
Он протянул мне карточку с выгравированными буквами. Кики и ее сестры приглашали нас в президиум Международного форума проституции, открывающийся в Париже вечером того же дня.
Я тоже получил приглашение, но мне пришлось для этого здорово поработать и, чтобы получить эту карточку, в качестве козыря выставить свой отказ от Гонкура.
— Что это означает?
— Ну, Тонтон, ты же официальный памятник, награды, почет, — шлюхам нужна твоя моральная поддержка. Пойдем?
— Ни за что. Дьявол, я отказался вступить даже во Французскую академию. Хватит мне почестей.
— Ну давай, старик. Пойдем туда вместе, помиримся. — И добавил, как будто просто так: — Хорошая реклама.
Он подозрительно посмотрел на меня:
— Для кого?
— Для шлюх, естественно.
— Не пойду.
— Скажут, что ты зажрался и обуржуазился.
— Иду, — сказал он тут же.
И мы пошли. Нас не хотели пускать. При входе был кордон из настоящих шлюх.
— Тут у нас шлюхи на передок, — сказали они нам. — А шлюхи на голову теперь повсюду, только не здесь.
Я знал, что так будет. Я им сказал, что я тот самый, который отказался от Гонкуровской премии. Когда они поняли, что я не вру, они нас впустили.
С трудом удалось нам добраться до трибуны: тут были представлены все объединенные нации, так что был народ. Уллы не было. Председательствовала Кики. Мы подошли к ней поближе. Пожали руку, и она без ложной скромности ответила тем же. Я попросил разрешения помыть ей ноги, но она сказала, что я себя не за того принял и что я не Папа Римский.
Давно я не видел Тонтона таким счастливым. Как будто он наконец выломался из своей ледяной статуи, как те, у Бэкона, разинувшие глотки в безмолвном крике.
Потом мы позировали перед фотографами. Перед уходом я попросил одну шлюху проводить нас до двери:
— Что мы можем сделать для вас?
— Продолжайте писать, — ответила она.
Эта книга — моя последняя.
1976