Хороший вопрос. Что думали об этой свадьбе Хадуш Бен Тайеб, мой друг детства, и Амар, его отец, ресторатор, который потчует племя Малоссенов с незапамятных времен, и Ясмина, наша общая мамаша, и Длинный Мосси, черная тень Хадуша, и Симон-Араб, его рыжая тень, карточные короли арабских кварталов от Бельвиля до Гут-д'Ор, где всегда кишел всякий сброд... Что они думали об этом, как отреагировали на то, что Клара выходит за начальника тюряги?

Ответ: шутят, а что остается.

– Ну, брат Бенжамен, только с тобой такое случается...

– Мамаша смылась с этим легавым Пастором, а Сент-Иверу досталась сестричка!

– Пасынок легавого и шурин тюремщика – ну, Бенжамен, обложили со всех сторон!

– А сам-то на ком женишься?

– Давай-ка взбодрись немного...

И они наполнили мой стакан, друзья из Бельвиля.

Искренние утешители...

И так до того дня, когда Клара сама предоставила мне возможность отыграться. Я собрал их у Амара, сказал, что срочно, и все уже ждали за столом, когда я появился. Хадуш обнял меня и опять за свое: «Ну как, получше, дружище Бенжамен?» (с тех пор как стало известно о свадьбе Клары, Хадуш больше не спрашивал, как идут дела, но лучше ли, ему это казалось забавным, дубине...), а рожа Симона расползлась в широкой улыбке:

– Что ты на этот раз нам преподнесешь, твоя мамаша и Пастор подарили тебе маленького братика?

И Мосси туда же:

– Или ты сам подался в легавые, Бенжамен?

Но и меня так просто не возьмешь, уселся с похоронным видом:

– Нет, парни, все гораздо хуже...

Я глубоко вздохнул и спросил:

– Хадуш, ты присутствовал при рождении Клары, помнишь?

Хадуш первый просек, что дело серьезное.

– Да, я был с тобой, когда она родилась, верно.

– Ты менял ей подгузники и сам пеленал ее...

– Да.

– И потом ты открыл для нее Бельвиль, ты ее родня с улицы, если так можно сказать. В сущности, это благодаря тебе у нее вышли такие замечательные снимки квартала...

– Если ты настаиваешь...

– А ты, Симон, с той поры, когда озабоченные подростки стали бросать на нее сальные взгляды, ты защищал ее, как брат: разве нет?

– Хадуш просил меня за ней присмотреть, но и за Терезой тоже, и за Жереми, и теперь вот за Малышом, они как-никак наша семья, Бен, мы не хотим, чтобы они делали глупости.

Еще бы! Я ответил одной из тех улыбок, которые лучше всяких слов объяснят: намек понят, и медленно повторил, не сводя глаз с Араба:

– Ты сам сказал, Симон: Клара – это как-никак твоя семья...

Затем повернулся к Длинному Мосси:

– А когда Рамон попытался ее закадрить, это ведь ты размазал его по стенке?

– А ты бы что стал делать на моем месте?

Я улыбался во весь рот:

– То же самое, Мо, и это лишь подтверждает, что ты ей так же брат, как и я... или почти.

Здесь я замолчал, накаляя обстановку, затем продолжил:

– Есть проблема, парни.

И еще потомил их на медленном огне.

– Клара хочет, чтобы вы были у нее на свадьбе.

Пауза.

– Все трое.

Пауза.

– Она хочет Мосси и Симона в свидетели.

Пауза.

– Чтобы к алтарю ее вели твой отец и Ясмина, Хадуш, и чтобы Нурдин и Лейла несли кольца.

Пауза.

– Чтобы мы с тобой шли прямо за ними, то есть прямо за ними.

Тут Хадуш попытался улизнуть:

– Зачем это нам, мусульманам, мешаться в ваши христианские обряды?

Я был наготове.

– Сейчас мы уже можем выбирать религию, Хадуш, но свое племя – пока еще нет. А родня Клары – это вы.

Попались. Хадушу ничего не оставалось, как выбросить белый флаг.

– Ну ладно. В какой церкви? Святого Иосифа на улице Сен-Мор?

И вот тогда, неспешно, со знанием дела, я нанес свой последний удар.

– Нет, Хадуш, она собирается венчаться в тюремной часовне. В тюряге, как вы говорите.

4

Да, и нечему удивляться, прежде всего я имел полное право свихнуться от всей этой мистики. До сих пор Клара росла в спокойной уверенности, что любовь к Мужчине противна воле Божьей и чревата некими смертными грехами. И вот тебе пожалуйста: они с Кларансом ставят на кон свою встречу, как фишку в игре уж не знаю с какой Высшей силой. А Кларанс, тоже мне, гуру созидающей преступности, возложил мне на плечи свои узкие руки и нашептывает с вечной порхающей улыбкой (в конце концов, ангелы известные летуны):

– Бенжамен, почему вы отказываетесь признать, что наша встреча ниспослана свыше?

Вот так, одним махом, все воспитание псу под хвост, венчание в белом в тюремной часовне, благословение капеллана арестантского дома, как гласят уведомительные письма. Обратите внимание: уведомительные письма, Сент-Ивер знает все тонкости. Дважды женатый и оба раза разведенный, убежденный позитивист, воинствующий сторонник правил и порядка, и на тебе – третий брак с юной девушкой, совсем невинной, в церкви! Кларанс де Сент-Ивер...

Я возвращаюсь в свою нагретую постель, ищу грудь Жюли. Кларанс де Сент-Ивер... «почему вы отказываетесь признать, что наша встреча ниспослана свыше?»... тоже мне умник нашелся.

– Успокойся, Бенжамен, спи, а то завтра вообще не подняться будет.

Нигде не встречал больше душевной теплоты, чем на груди у Жюли.

– Может, это не надолго, может, Клара просто пробует свои силы на новом для нее поприще любви... а, Жюли... как ты думаешь?

В ответ – тишина спящего Парижа. Жюли мечтательно накручивает на указательный палец прядь моей шевелюры.

– В любви не пробуют, Бенжамен, ты это прекрасно знаешь, здесь каждый раз набело, с листа.

(На этот раз точно – чистовик...)

– И потом, почему тебе так хочется, чтобы она не любила того, за кого выходит?

(Потому что ему вот-вот стукнет шестьдесят, потому что он начальник тюрьмы, святоша несчастный, потому что до нее он снял сливки и успел бросить парочку других таких же!) Для Жюли все это не годится, потому остается при мне.

– Знаешь, я, в конце концов, начну ревновать!

Это даже угрозой не назовешь: Жюли уже засыпает, произнося эти слова.

– Тебе-то не о чем беспокоиться, я буду любить тебя вечно.

Она отворачивается к стенке и в полудреме:

– Скажи спасибо, что можешь любить меня регулярно.

Дыхание Жюли обрело свой спокойный ритм большого парохода. Я один не сплю в этом сарае, бывшей мелочной лавке, которая у нас вместо квартиры. И еще Клара, наверное. Я встаю. Спускаюсь проверить... как же, спит, как ни в чем не бывало, как у Христа за пазухой. Другие тоже сопят в две дырочки в своих двухъярусных кроватях. Тянь рассказал им новую главу своей «Феи Карабины». Жереми так и уснул с открытым ртом, а Малыш забыл снять свои очки. Тереза, та, как обычно, вытянулась в струнку и лежит в кровати, прямая, точно ее специально уложили, как куклу в коробку, осторожно, чтобы не согнуть. Превосходный Джулиус дрыхнет тут же, посреди честной компании, и от выдыхаемого воздуха ноздри его дрожат, как страницы листаемого справочника.

Над Джулиусом – кроватка Верден. Верден, самая младшая, уже родилась сердитой на весь свет. Она – как лимонка без чеки. Только старый Тянь и справляется с ней. При пробуждении она обязательно должна видеть лицо старого Тяня, склонившееся над ней, лишь в этом случае она, так уж и быть, согласна не взрываться.

Оставленное на стуле, развевается в полумраке комнаты, как призрак счастья, пресловутое белое платье. Ясмина, мать Хадуша, жена Амара, этим вечером еще раз, напоследок, приходила примерить его на Кларе. Племя Малоссенов, прошу любить и жаловать! Я позвонил маме, чтобы сообщить о свадьбе. «Правда? – голос мамы оттуда, из Венеции. – Дай-ка мне ее на минуточку, дорогуша, будь добр». – «Ее нет, мама, она ушла за покупками...» – «Что ж, передай, что я желаю ей быть такой же счастливой, как я сейчас... Ну ладно, я вас всех целую, ребятки... Ты хороший мальчик, Бенжамен». И вешает трубку. Серьезно, просто «желаю ей быть такой же счастливой, как я сейчас»... и вешает трубку. И после этого – ни звонка, ни открытки, ничего... мать, называется.