«Любой желающий, — гласил первый параграф этого документа, — может получить лицензию, подписав обязательство подчиняться законам компании и помогать в защите закона и порядка, если компания этого потребует». Каждый держатель лицензии, объявлялось в меморандуме, получает право на один аллювиальный участок размером сто пятьдесят на сто пятьдесят футов и десять участков — каждый по сто пятьдесят на четыреста футов — в районах расположения золотоносных жил. Каждым из участков он пользуется на паритетных началах с Привилегированной компанией, то есть должен отдавать ей половину своих прибылей. Плата за лицензию — десять шиллингов в месяц.

Так начинался дележ недр Машоналенда. На земли, где жили ндебелы, Родс пока не рискнул посягнуть — считалось, наверно, что все надо делать поэтапно.

Компания распахнула двери в страну не только золотоискателям, но и поселенцам. Родс объявил, что европейцев ждут участки для десяти тысяч ферм. Представители компании завлекали колонистов «изобилием туземной рабочей силы» и «превосходным приемом со стороны машонов и матебелов».

Призыв обосноваться на постоянное жительство в глубине Африки не возымел быстрого действия. Но такая приманка, как золотоносные участки, сработала моментально. Целая армия старателей выросла как из-под земли и лихорадочно ринулась искать желтый металл.

На дорогах междуречья сразу же появился самый пестрый люд: от оборванцев-бедняков, никогда не знавших удачи, до тех, кто в совсем недавнем прошлом были завсегдатаями дорогих баров Кимберли и Йоханнесбурга, тех, для кого там рекой лилось шампанское.

Казалось, Южная Африка переболела алмазной и золотой лихорадкой так недавно, но сколько людей уже прошли свой взлет и падение! Богатство покинуло их так же внезапно, как и пришло. «Где они, эти Дики, Томы, Гарри, счастливчики и миллионеры тех дней? Никто не мог толком на это ответить. Но я встречал их, одного за другим, пробираясь по Машоналенду… Теперь они носили фланелевые шорты, выполняли любую, самую тяжелую работу, ели самую грубую пищу. Я встречал их в каждом поселке, почти на каждой стоянке. Как они переменились!» — так писал очевидец в 1892 году.[101] В бармене придорожного постоялого двора он узнал бывшего директора нескольких компаний, преуспевавшего когда-то маклера. От прежнего блеска сохранились только очки в золотой оправе. Встретил и другого — двумя годами раньше он устроил скандал в лучшем отеле Йоханнесбурга: ему подали шампанское в недостаточно чистом бокале.

— Скоро вы заставите меня лакать грязную воду из жестянки, — орал он тогда перепуганному официанту.

А в Машоналенде этому нуворишу, уже разорившемуся, действительно пришлось пить из жестянки грязную воду, не лучше оказалась и его еда, а сам он был в лохмотьях и не мылся шесть недель. «Он подхватил лихорадку, и каждое соприкосновение с водой вызывало у него новый приступ. Вот он и перестал мыться. Я никогда не видел такого грязного лица. Поразительно, как это грязь держалась на нем, не отваливаясь кусками».

Не в диковинку были в междуречье и британские лорды. Не только те, кто, как Рендолф Черчилль, отец Уинстона Черчилля, проводил тут, так сказать, общую рекогносцировку с помощью своего горного инженера, но и те, кто сам, засучив рукава, пытался извлечь из недр африканских золото, которым его не обеспечили именитые предки. Трудно представить английского лорда босым, но именно в таком виде видели там лорда Генри Полета. Да и его спутник, сын баронета Суинберна, выглядел примерно так же.

В войсках компании сержантом служил человек, кончивший аристократический Итон. А под неприметными именами Джонсонов и Смитов нередко скрывались отпрыски самых знаменитых семей Великобритании, те ждавшие своего часа младшие сыновья, кем так восторгался Василий Шульгин.

Как же велик был соблазн, если эти люди обрекали себя на испытания, перед которыми меркло все, что пережили старатели в Трансваале и в Кимберли. Добираться сюда было куда труднее. Обжитые европейцами земли оставались далеко-далеко позади.

«Когда доберешься до форта Виктория, кажется, что ты уже на краю света. Цивилизация — за тысячи миль… Чувствуешь себя Рип Ван Винклем или Робинзоном Крузо». Ничего привычного перед глазами. Все незнакомое, чужое, непонятное — люди, природа, звери. Солнце «сжигает нас, как луч увеличительного стекла». И скрыться негде, разве что залезть под свой фургон. В скалистых ущельях или у горных речек приходится под палящим солнцем без конца разгружать и снова нагружать фургон, иначе не проедешь.

Лучшее, что есть из еды, — консервы. Из кукурузы, сахара и какао сооружали деликатес, который почему-то прозвали «русской шарлоткой». Но большинству не до «деликатесов». Питались чуть ли не отбросами.

До портов Капской колонии было около тысячи семисот миль, а в самом Машоналенде не было ни дорог, ни мостов через многочисленные речки. Подвоз продовольствия и других товаров от побережья до фортов компании обходился в семьдесят фунтов стерлингов за тонну, а во время сезона дождей — несколько месяцев в году — страна вообще отрезана от мира.

Разорившимся трудно выбраться из этих мест — до побережья далеко, а транспорт безумно дорог. Компания использовала это, чтобы сократить свои расходы. В 1891-м полиция почти целиком была заменена волонтерами из разорившихся старателей. У них не было иного выхода, пришлось наняться на службу компании, чтобы за ничтожную плату охранять ее интересы.

Непривычный климат, бесчисленные тяготы и особенно лихорадка — все это уносило жизни десятков людей. Но приток золотоискателей не ослабевал. К концу 1891 года в стране шонов насчитывалось уже тысяча пятьсот — тысяча семьсот белых. Они ехали и ехали со всего света. Американцы называли междуречье «лавкой Сесиля Родса».

Можно было, хоть и не часто, видеть там и самого Родса. В светлых фланелевых брюках, куртке цвета перца с солью и фетровой шляпе с опущенными полями трусил он на пони вслед за повозкой, в которой ехали Джемсон и Силус. Своей любви ездить верхом он не изменял, хотя так и не научился хорошей верховой езде и всегда держался мешковато. От большинства золотоискателей его отличали только свежевыбритые щеки. В те времена среди европейцев междуречья это было явным признаком достатка и зачастую более высокого социального положения.

Сам-то Родс, надо думать, хорошо знал подлинное положение дел в своей империи. Других же подстерегало немало разочарований. Привилегированная компания создала своим фортам славу крупных поселков, чуть ли не центров европейской цивилизации. В конце 1892-го очевидец писал: «Я, видевший в английских и южноафриканских журналах красочные описания Солсбери, ожидал многого. Разве я не читал там о церквах — англиканской, веслеянской, римско-католической и пресвитерианской? О больших гостиницах, больнице, библиотеке и множестве магазинов? Оказалось же, что в Солсбери было тогда лишь четыреста человек. А в форте Чартер — всего пятеро: лейтенант, сержант, двое рядовых и один штатский.

На цитадели культуры эти форты походили мало. Ратники местных гарнизонов мечтали только о спиртном. Бутылка виски стоила сорок шиллингов. Для сравнения можно сказать, что одеяло, купленное в Кимберли за пять шиллингов, служило здесь платой за месячный труд африканца.

Каждого нового пришельца девять из десяти старожилов Солсбери встречали вместо приветствия вопросом:

— Виски есть?

Царила лихорадка, а с хинином было очень плохо. За одну унцию этого спасительного лекарства давали до ста фунтов стерлингов.

— Мой желудок не принимает хинина, зато виски он впитывает как губка. Дайте мне бутылку виски в день, и плевать мне на лихорадку».