— Ты, мать твою, слишком умен, чтобы это было тебе на пользу, — хихикнула она и просияла Антону. — Он очень умный маленький человек. Но ему постоянно приходится иметь дело с дикими зверьми, и иногда он забывает использовать достаточно длинную палку. — Улыбка её была очень одобрительной. Очень теплой, на самом-то деле. — Поздравляю, Антон. Неплохо для разнообразия видеть его покусанным.

— Напоминания было достаточно, — проскрежетал Джереми. — Необходимости в песнях и плясках не было.

— Была, — решительно возразила Кэти.

Джереми проигнорировал её. Он снова уставился на Антона своими безжизненными, безжизненными глазами. Внезапно, Антон вспомнил, что Джереми Экс, несмотря на избранную им шутовскую маску, был одним из самых смертоносных людей галактики.

На мгновение он хотел выдать какое-нибудь заверение. Но затем, под действием врожденного упрямства и собственной холодной ярости, он проглотил слова и просто уставился на него в ответ. Его взгляд, хоть и не был вполне безжалостным, всё-таки не принадлежал человеку, которого легко, если вообще возможно, запугать.

Антон слышал, что Кэти затаила дыхание и видел периферическим зрением внезапную неподвижность Роберта Тая. Но взгляда от Джереми не отрывал.

А затем, примерно через три секунды, мгновение прошло. Ко взгляду Джереми, казалось, вернулась глубина, и человечек откинулся в кресле.

— Э-э, но вы же ничего не скажете, капитан, верно? Вами движет честь горца. Вы сохраните при себе знание того, что среди хевов есть оппозиция, а не передадите это своему начальству.

Антон фыркнул.

— Мы уже много лет знаем, что среди хевенитов есть проявляющие недовольство.

Взгляд Джереми не дрогнул. Через мгновение Антон отвел глаза.

— Но да, это первый раз, когда в наличии конкретные свидетельства того, что это распространяется и на ГБ. И первый раз — учитывая относительно маленький размер контингента хевов здесь — когда мы вероятно могли бы точно определить их личности.

Он вдохнул всей грудью и расправил плечи.

— Грифонский горец, как говорится.

— Жизнь за жизнь, капитан, — тихо сказал Джереми.

Антон немедленно понял туманный намек. По какой-то причине он заставил его почувствовать теплоту к сидевшему на другом конце стола человеку. Конкретно мыслящему человеку. Во многом подобному ему самому, каково бы в остальном не было между ними различие.

— Да, — проворчал он. — Дочь за мать, и я буду нем как могила.

Джереми серьезно кивнул.

— Сойдет. — И тут он снова вернулся к шутовскому поведению. — И тебе же от этого лучше, парень! Поскольку именно те самые жалкие разложившиеся хевы достанут твою дочь. Не ты и не я.

Антон вытаращил на него глаза.

Шут.

— О, да. Уж точно не мы. У нас есть другие дела.

Вытаращенные глаза.

Чертов шут.

— Ну это же просто, как дважды два, парень! Они могут достать её, приняв участие в охоте. Мы не можем.

Антон сжал кулаки.

— Так какого …

Джереми покачал головой.

— Подумать только, что именно он секунду назад был настолько проницателен. Подумай, капитан. Жалкие разложившиеся хевы — хев , следовало бы сказать — могут достать девочку. Но я не сказал, что он сможет вытащить её.

И снова Антону не понадобилось больше нескольких секунд, чтобы увидеть связи. Он повернул голову и уставился на Кэти.

— Вот почему ты здесь. Чтобы отвлечь их, пока… — он ткнул в сторону Джереми толстым указательным пальцем — … он сводит свои счеты.

— Давно просроченные счеты, — пробормотал Джереми, снова с безжизненными глазами.

Антон откинулся в кресле, уперевшись костяшками кулаков в стол. Постепенно его кулаки разжались.

— Это сработает, — заявил он. — Если хев будет хотя бы достаточно хорош.

Джереми пожал плечами.

— Не думай, что он прям уж настолько хорош . Но это и не нужно, так ведь, капитан? Хватит с него быть достаточно решительным .

Хелен не единожды горько пожалела о том, что лишилась наручных часов. Она не представляла, сколько времени ушло у них на то, чтобы наконец добраться до “специального места” Берри. Наверняка часы — многие часы. Как и боялась Берри, карабканье вверх — и, даже ещё хуже, последовавший спуск — дались им чрезвычайно тяжело. Берри, при всех её героических попытках, была просто слишком слаба и изранена, чтобы двигаться самостоятельно. А её брат, при всей его несгибаемости, был слишком мал и слаб, чтобы оказать существенную помощь. Поэтому на практике получилось, что Хелен была вынуждена проделать путь, достаточно трудный и для неё самой, отягощенная грузом ещё одной девочки, привязанной к её спине.

Когда они наконец добрались до своей цели, Хелен была вымотана сильнее, чем когда-либо в жизни. Если бы не годы суровой подготовки у мастера Тая, она наверняка бы не справилась.

Рассеянно, борясь с вызванным усталостью головокружением, она попыталась изучить окрестности. Но увидеть хоть что-нибудь было практически невозможно. Два маленьких светильника, которые они прихватили с собой из логова бродяг, были слишком слабы, чтобы разогнать темноту.

Они лежали на широких нарах под навесом. И нары и навес, как сказал Ларс, были сделаны ими с сестрой после того, как их мать пропала (он не уточнил, как давно это было — по оценке Хелен получалось несколько месяцев назад) и они нашли это место. Навес примыкал к какой-то древней каменной лестнице. Точнее говоря, к основанию лестницы. Они, по дороге сюда, спустились по очень широкой лестнице на платформу, где лестница разделилась на две, расходящиеся в противоположные стороны под прямым углом к первоначальному направлению. По указанию Берри Хелен пошла по левой, а затем, внизу, повернула направо. Там, с радостью, она обнаружила навес и наконец смогла отдохнуть.

Теперь она лежала без сил на нарах, а Берри прижималась к ней справа. Мгновением спустя Ларс вытащил из темноты грязное и рваное одеяло и набросил его на них на всех. А затем прижался к Хелен слева.

Та прошептала благодарность. Одеяло для тепла ей на самом-то деле было не нужно. В глубине Петли температура, похоже, колебалась в очень узких пределах, и эти условия были достаточно комфортными. Но в том, чтобы укрыться, было что-то исконно уютное, даже если одеяло было таким грязным.

“Ну уж не грязнее, чем я сама! — подумала Хелен с оттенком юмора. — Чего бы я не отдала за душ!”

Но эта мысль подвела её опасно близко к мыслям об отце и их теплой квартире. Всегда теплой. Не столько в смысле температуры, — по правде сказать, её отец предпочитал настраивать климатизатор на изрядную прохладу, — сколько в смысле сердечности.

Ох, папочка!

Призвав остатки сил, Хелен отогнала эти мысли. Она не могла позволить себе слабость. Не сейчас. Но, хотя мысли и отступили, кое-что осталось. И Хелен осознала, лежа в темноте и обнимая двоих найденных ею детей, что наконец полностью поняла отца. Поняла, впервые, как отважно он боролся все эти годы, чтобы не позволить собственной потере испортить жизнь дочери. И сколько же любви было в их браке, что это дало ему такую силу. Там где другой, более слабый человек мог почувствовать себя ещё слабее в результате самопожертвования жены, её отец просто зачерпнул новых сил.

Люди, в том числе и она сама, неправильно оценивают его, поняла Хелен. Они приписывают его стоицизм обыкновенной флегматичности. Сопротивлению грифонских гор разрушительному воздействию природы, способности камня переносить ветер, дождь и грозу. Они забывают, что горы не просто пассивные объекты. Горы формируются, куются в жаркой топке. Они не просто “стоят” — они поднимаются под воздействием мощнейших сил планеты. Каменное лицо формируется бьющимся сердцем.

Ох, папочка … Хелен провалилась в сон, лежа как будто не на нарах, а на целом материке. В безопасности и с уверенностью. Не в сложившейся ситуации, но в надежности самого камня. Отец скоро найдет её. В этом у неё не было никаких сомнений.