— Была… Её больше нет.

Кристиан помрачнел.

— Она была необыкновенной, — тихо продолжал он. — Она умела лечить и излечивать. Как она это делала, не знаю. Я врач, но не понимаю природы дара, которым она обладала. Её руки делали то, чего не могли сделать мои лекарства. Люди приходили к ней, она исцеляла их, и, казалось, что все благодарны… Но эта суеверная ненависть местных крестьян, угрозы пустить красного петуха и выжечь скверну… Мы жили, готовые в любую минуту отразить удар.

Йоханн Ранк встал.

— Кристиан, мой дорогой мальчик, не хочешь ли ты сказать, что твоя Марта была… ведьмой? С ней расправились как с колдуньей?

— И да и нет, дядя Йохан, — поморщился Кристиан. — Я не могу называть эту женщину ведьмой. Это был… дар. Божественный дар. Ведь она делала добро.

Кристиан схватился за голову руками, словно старался этим жестом остановить поток страшных воспоминаний.

— Я бежал с маленькой Евой. Дядя Йоханн, позвольте мне оставить её у вас ненадолго. Я должен ехать к отцу. Он настаивает на том, что бы я продолжил обучение в академии Стефана Батория в Вильно. Бог знает, что может случиться со мной по дороге, — Кристиан смотрел на девочку, спокойно лежащую в своих пелёнках, полными слёз глазами.

Старик положил свою руку на руку Кристиана Берга:

— Хорошо, Кристиан. Я позабочусь о девочке, пока ты не вернёшься за ней.

— Спасибо, дядя Йоханн, я постараюсь забрать её как можно скорее, — он встал и в последний раз поцеловал маленькую дочь.

Когда рыжая Агнесс появилась в комнате с едой и питьём, молодого гостя уже не было. Её старый хозяин стоял у стола, на котором копошился в пелёнках младенец. Едва не выронив поднос, Агнесс подошла ближе. Крошечная девочка чмокала губками и сжимала пухлые ручки в кулачки.

Путь лежал по Белозерскому тракту через заснеженные, дремучие русские леса. Дикие места. Высоченные ели и тишина… Только свист ветра да волчий вой ночами….

Но ямщики народ бывалый — и через лес, и через степь. Лишь бы доехать до постоялого двора, а там поменять лошадей и… дальше.

Зима выдалась морозная, снежная, ясная.

В четыре часа после полудня чёрная наёмная карета остановилась у постоялого двора. К карете немедленно подбежал расторопный служащий и помог выйти грузному старику, одетому в немецкое платье. Следом показалась молодая женщина. На её руках тихо плакал спелёнутый ребёнок.

Старик едва двигался, и женщина, в одной руке держа закутанного ребёнка, другой поддерживая старого господина, повела его в дом.

— Как прикажете записать? — спросил у гостя хозяин постоялого двора.

Но старик едва переводил дыхание. Женщина, сопровождавшая его, ответила по-немецки:

— Господин Йоханн Ранк из Свободной Риги. Едет в Новгород по делам торговли.

Огненные локоны Агнесс выбивались из-под шали. Она то и дело поправляла их.

Хозяин бросил взгляд на ребёнка.

— Это приёмная дочь господина Ранка, Ева Ранк. А я служанка, — Агнесс уже оттаяла, большая печь хорошо отапливала дом.

Сидевший за столом дородный купец, с трудом оторвался от скамьи. Пыхтя, поднялся, и набрасывая на плечи тулуп, задел рукавом лампу на стене. Лампа покачнулась, и пламя внутри задрожало, меняя очертания окружающих предметов. В этот миг дверь открылась, и в помещение вошёл человек. Это был молодой рослый ямщик.

Горячая кровь Агнесс просто закипела. Она широко улыбнулась, и бросила долгий пронизывающий взгляд в его сторону, глядя немного исподлобья. Ямщику тоже явно приглянулась румяная белолицая путница. Он подбоченился, стащил с русой головы шапку и подмигнул красавице.

Господину Ранку отвели большую комнату с двумя маленькими окошками, деревянным столом и большой кроватью с мягкой периной, на которой он теперь и лежал, тяжело дыша и не переставая стонать. Агнесс, опустив руки на колени, сидела на скамье у одного из окошек и смотрела то на кровать, то в окно. Комната была заставлена неразобранными сундуками.

Маленькая Ева, словно чувствуя что-то неладное, пищала и копошилась в своей постельке. Агнесс поняла, что если так будет продолжаться и дальше, то никто из них не уснёт сегодня ночью. А она так устала за все эти дни утомительного путешествия.

Она поднялась со стула и подошла к Еве. Девочка морщила носик и словно пыталась вырваться из тесного кокона пелёнок. Агнесс как следует укутала малышку и поспешила выйти с ней на улицу, чтобы дать хозяину заснуть.

Ранние зимние сумерки уже окрасили всё вокруг тёмно-голубым. Заснеженные островерхие ели подпирали верхушками лоскут синего неба. Ели плотной стеной окружали постоялый двор и стояли навытяжку, как караул. Полная луна щедро поливала перламутром тихую землю. Крупинки сухого снега переливались в лунном свете, отчего казалось, что она искрится, посыпанная серебряной пылью.

Агнесс медленно, слегка покачивая ребёнка на руках, зашагала вдоль дома по присыпанно снегом тропинке. Снежная крупа под ногами тихонько поскрипывала, и, казалось, что это единственный звук в округе. Рождественский мороз пощипывал её и без того румяные щёки.

Маленькая Ева скоро успокоилась и заснула.

Агнесс подняла глаза к небу, где, словно крошечные дырочки на источенном молью тёмно-синем бархате, светились далёкие звёзды. Агнесс стала считать:

— Viens, divi, tris, setri… — тихонько бормотала девушка.

Вдруг дверь постоялого двора широко и шумно распахнулась.

Агнесс оглянулась и увидела молодого ямщика, которому улыбнулась утром.

Он посмотрел в её сторону долгим хмельным взглядом, не сразу узнавая.

Сердце Агнесс заколотилось, ей сделалось жарко.

Парень узнал красавицу-путницу. Медленно, вразвалочку он подошёл к ней.

Какое-то время молодые люди без слов смотрели друг на друга. Наконец, молодой ямщик усмехнулся:

— На звёзды смотришь?

Агнесс улыбнулась ему, а он, кивнув на Еву, спросил:

— Твоё дитя?

И хотя Агнесс не понимала по-русски, ответила, отрицательно покачав головой:

— Ne, ir meita mana magistra.

— А-а… — протянул парень, поняв, по крайней мере, что ребёнок не её.

Он приложил огромный кулак к груди, где неистово стучало его сердце, и назвался:

— Меня Яковом зовут.

Агнесс поняла его и ответила:

— Agnes.

Потом они ещё долго говорили каждый на своём языке. Агнесс немного знала по-немецки, и они всё же смогли договориться.

— Агнеса, звёздочка моя…

— Jacob…

Утром следующего дня, невольно ища друг друга, они столкнулись в сенях. Пунцовые щёки Агнесс ещё ярче заполыхали, когда она увидела Яшку.

— Постой, — сказал молодой ямщик, схватив Агнесс за локоть. — Через семь дней, если дождёшься, отвезу тебя к себе в деревню, под Тверь. Ты не думай, я и под венец с тобой… Уж больно ты мне по сердцу.

Агнесс что-то лопотала в ответ, а Яшка, словно хмелея от её воркованья, снова и снова говорил:

— Дождись меня, дождись.

Через семь дней господин Ранк умер.

— Jesus, — в невыразимом отчаянии стояла Агнесс возле тела человека, много лет бывшего для неё не только господином, а почти отцом.

«Никогда больше мне не найти такого хозяина, — думала она, глотая слёзы. — Теперь придётся вернуться к мачехе и сводному брату, этому отвратительному Петеру. Нет, лучше уж убегу с Якобом».

Внезапно и окончательно решившись, Агнесс стала торопливо собираться. Когда узел был завязан, она вдруг на мгновенье задумалась о чём-то неясном, тревожном, что не смогла бы объяснить и самой себе, но потом решила, что будет лучше сейчас ни о чём не думать.

Схватив узел, она решительно направилась к двери.

Но что-то вдруг заставило её оглянуться. Девушка испуганно повернула голову, ища причину этого движения, и встретила синий взгляд маленькой Евы.

Нет, она всё-таки не понимала, почему оглянулась, ведь ребёнок даже не плакал. Малышка смотрела ей прямо в глаза так, что Агнесс выронила узелок на пол.