— Великая Богиня сама выбирает вместилище, чтобы вещать его голосом, и никто не может противиться её воле, — промолвила Дэйра и надолго замолчала.

Наконец, она продолжила:

— Мне тоже был знак о грядущей беде. Мои деревья подали мне этот знак. Но я не смогла его разгадать. Теперь мне понятно…, - она встала и, шелестя одеждами, словно ива листьями на ветру, подошла к Асму-Никаль. — Я пойду к царю Кносса. Неотвратимая Адрастея не велит откладывать. Великие посвящённые древности говорили: для того, кто рассказывает свои сны, они становяться явью…

Дэйра была одного роста с Асму-Никаль, и её широко расставленные зелёные глаза горели изумрудным огнём из-под прямых широких бровей прямо напротив глаз Асму-Никаль.

Женщины долго смотрели друг на друга, затем жрица священного дерева сбросила на пол синее покрывало и осталась лишь в белоснежном древнем пеплосе. Она вышла из дома, оставив открытой ветхую дверь, приглашая Асму-Никаль следовать за ней.

Она направилась к жертвеннику меж двух дубов, что стояли неподалёку от дома. В листве, на могучих ветвях дубов, висели бронзовые, похожие на трубки, сосуды. На крыше громко ворковали голуби.

— Величие Богов невозможно заключить внутри стен, — изрекла жрица, отвечая на немой вопрос Асму-Никаль. — Им можно посвящать дубравы или рощи, нарекая их именами богов, только эти святилища отмечены благочестием.

Асму-Никаль внимательно следила, как жрица развела огонь на грубом жертвеннике, бросила в него несколько зёрен ячменя, конопли и листьев лавра, воскурила кусочек ароматной смолы. Затем подняв обеими руками чашу с чёрно-белыми полосами, слегка плеснула из неё тёмного критского вина на алтарь.

Огонь на мгновение ярко вспыхнул, выбросив охапку оранжевых искр, и тихонько затрещал. В тот же миг короткий, но яростно сильный порыв ветра качнул ветки дуба и до слуха Асму-Никаль донёсся не то отдалённый стон, не то меланхолическое стенание, похожее на пение сирен, тоскующих на далёких островах.

Асму-Никаль подняла голову. В зелёной листве блеснули, качаясь, бронзовые сосуды. Она заворожено наблюдала за сакральным танцем белых голубей на крыше дома, ритуальной бронзы и огня на алтаре, за феерией разлетающихся искр и ароматного дыма, пока всю её не окутал зелёный туман. И тогда она услышала шёпот деревьев. Деревья шелестели, предупреждая о гибели города: «Спеши, спеши. Нужно успеть, можно успеть…»

Какие злые силы разбудили древний вулкан острова Фера, сотрясший прекрасную землю, разгневав Потрясателя Земли Посейдона, критяне так и не узнали. Минуя тысячелетия, люди найдут следы разрушений и пепел, но не найдут останков людей и животных, дети Миноса не оставили после себя ни одного надгробия. А у этрусков найдут керамические и ювелирные изделия, похожие на минойские. Опустевшие руины древнекритских святилищ найдут и на западе Ливийской пустыни, оттуда во все эллинские страны распространился культ Гекаты, богини-змеи, чьи жрицы станут демонами ночи.

Флот Крита, его опора и защита, увозил критян далеко от их прекрасной родины. Жители Кносса и других дворцов Крита покинули остров, найдя пристанище на побережье, рассеясь и расселившись по нему. Там, взамен прекрасной, но исчезнувшей минойской культуры, ушедшей в недоступное даже богам прошлое, возникнет загадочная культура эструсков.

Лазуритовый Жезл, подарок или кара Богов, продолжал свой путь на север.

Глава 18. Сокровище Этрурии

Марк Лавиний Флав считал себя поэтом. Он слагал вирши и находил их красивыми.

Патриций любил всё красивое.

Лавиний с удовольствием поправил идеальные складки белой прозрачной «стеклянной» тоги, сквозь которую была видна туника, украшенная двумя широкими полосами пурпура, и спросил у молодой рабыни, обычно прислуживавшей за столом:

— Крития, готово ли угощение для гостя?

— Да, господин. Всё, как вы приказали.

— Хорошо, — улыбнулся римлянин и погладил красивую девушку по щеке.

Лавиний любил дни, когда в его дом приходил купец Полидеукес.

Купец был весёлым человеком. К тому же, после его посещений в доме Лавиния появлялось много красивого — ткани, вазы, украшения, лошади, рабы и рабыни, и непременно снисходило поэтическое вдохновение.

Пробковые подошвы греческих сандалий-коттурн из цветной кожи, привезённых для него Полидеукесом, мягко и упруго понесли римлянина по нумидийскому мрамору пола к столику, на котором как всегда лежала подготовленная на случай вдохновения восковая табула. Марк Лавиний сел в резное кресло из слоновой кости, взял в руку хорошо заострённый стиль, обмакнул его в чернила из виноградной лозы и сажи и начертал несколько строк. У Лавиния был очень красивый почерк, и он с удовольствием полюбовался ровными буквами, только что вышедшими из-под его руки.

Табула с недописанным стихотворением лежала на мраморном столике — это было так красиво…

— Господин, к вам купец Полидеукес, — доложил раб и посторонился, пропуская гостя.

Вошедший человек был невысок, толст и так лоснился от пота, что казался без меры умащённым. Лавиний заметил, что хитон слишком плотно облегает полное тело купца, но по достоинству оценил красивую пряжку-фибулу и накинутый поверх хитона роскошный, настоящего пурпурного цвета, длинный и со множеством складок, плащ-гиматион из дорогого египетского полотна. Такие гиматионы обычно носили аристократы.

Коринфянин Полидеукес, изгнанный со своей родины во время правления тирана Кипсела, нашёл убежище в Этрурии, стране, с которой долгое время торговал. Он знал содержимое всех караванов, следующих через эти места, вел счёт золота и слоновой кости в кладовых финикийских купцов. Казалось, лукавый взор его проникал всюду, где можно было чем-нибудь разжиться — тканями или зерном.

— Приветствую тебя, мой дорогой друг, — Лавиний встал навстречу гостю.

— Уважаемый Лавиний, рад видеть вас здоровым и в прекрасном расположении духа, — голос купца был высоким и таким же масляным, как и его толстое лицо.

Марк пригласил гостя к столу, на котором были живописно расставлены серебряная ваза с фруктами, блюдо со сладостями и амфора с благоухающим вином.

— Что ты привёз мне сегодня, любезный Полидеукес? — Лавинию не терпелось увидеть товары. — Тебе всегда удавалось удивить меня!

Купец хитро улыбнулся:

— Не сомневайтесь, уважаемый Марк Лавиний, я удивлю вас и на этот раз, — и, не томя благородного друга долгим ожиданием, добавил. — Несколько прекраснейших этрусских ваз, дорогое кипрское вино, несколько листов великолепного александрийского папируса — я поклонник вашей поэзии — и… рабыня, которая поразит вас красотой.

Глаза Лавиния загорелись:

— Жду с нетерпением! Скорей же покажи мне их!

Полидеукес сделал знак рабам, и через некоторое время перед Лавинием стоял кованый сундук. Раб открыл его, и купец собственноручно извлёк несколько бронзовых статуэток, среди которых была одна, замечательная по своей пластичности и правдоподобности статуэтка борцов, игральные кости, искусно выточенные из слоновьего бивня, свиток белоснежнейшего дорогого парируса, янтарный амулет и этрусская ваза тончайшей работы.

Лавиний осторожно крутил в руках чёрную отшлифованную до блеска вазу буккеро, рассматривая узор, украшавший изящные стенки сосуда, и цокал языком. Потом были ещё золотые украшения, одно из которых немедленно украсило красивые белые пальцы аристократа. Затем Полидеукес извлёк из сундука странный предмет из синего лазурита с золотыми вкраплениями, напоминающий царский скипетр. Он протянул его Марку Лавинию.

— Что это? — Лавиний не сразу принял странный цилиндр, но затем, побуждаемый собственным любопытством, взял и повертел в руках.

— Думаю, этот предмет говорит о самом знатном происхождении его владелицы, — купец уже чувствовал особый интерес аристократа. — Если она и не дочь царя Этрурии, то, по крайней мере, принадлежит к царскому роду.

Полидеукес снова сделал знак рукой, и раб вытолкнул на середину комнаты девушку.