— Положил. Спасибо.

— Приятно. Тогда я вздремну, если ты не против.

Так, в необязательных разговорах, они и не заметили, как доехали до ранчо миссис Ганецки.

Глава 9. Ужин на ферме

Старая леди встречала их у ворот, напряженно вглядываясь в полумрак.

— Хвала Иисусу! — воскликнула она. — А то я уже думала, что-то случилось. За такое время можно было и с малышом приехать.

— В определенном смысле, — довольно ответил Горли, — это произошло.

Эрнестина всмотрелась в содержимое машины, и ее лицо постепенно приняло такое выражение, будто студент на зачете по ее спецкурсу спутал Брейгеля с Босхом.

— Спокойно, — мирно сказал мистер Курли, — я на одну минуту и скорее к Мэгги, чем к тебе.

— Твое время пошло.

— Ну зачем же так буквально, Несси? Ты же любишь гостей. Уверен, у тебя на веранде найдется пара бездельников, как каждый вечер двадцать восемь лет подряд. Ну же, подсуетись, подкинь мне десяток своих дерьмовых оладий с этим блевотным кленовым сиропом. Замуруй мне глотку вплоть до заднего прохода.

— Пойду посплю, — пробормотал Горли. — Норму по семейным сценам я выполняю в семье. Пойдешь со мной, Мэгги?

— Поспать?

— Нет, — скривился Томсон, — для того, чтобы с тобой спать, надо иметь язык два фута длиной и пару лет в запасе. Я имею в виду, пойдем в дом, а то здесь полно паразитов.

— Золотые слова, — отозвалась Эрнестина с глухой яростью.

— Легче, легче, старая змея. Если ты намекаешь на меня, то меня не полно. Меня ровно одно, и на один вечер с этим можно смириться. Сцеди яд в овраг. Посидим, поболтаем, как добрые друзья, а, электрический угорь?

— В дабл сходить, — предположил Томсон в какой-то гамлетовской интонации — и не сдвинулся с места.

— Как там твой коричневый бегемот, еще не околел?

— Вот, это я понимаю, нормальное любезное человеческое общение. Нет, благодарности, леди, здоровье моей супруги Барбары вполне сносное, никаких тревожных симптомов типа похудания нет. Она, кстати, постоянно интересуется твоими делами. Как там, говорит, эта…

— Чудесный вечер, Слейтон, не правда ли? — раздельно произнесла Мэгги.

— Для мужчины от двух до девяносто шести вечер, когда он знакомится с такой куколкой, как ты, не просто чудесный, а уникальный. Да, мисс, уникальный. В такой вечер звезды висят так близко, как прыщ на носу, а воздух чист, как совесть президента.

— В такой вечер, — подхватила Эрнестина, — старый скунс поет соловьем.

— Так что же в этом плохого, старая метла? Хуже, я догадываюсь, когда соловей воняет скунсом.

— Это точно, — неожиданно согласилась Эрнестина.

— Приятно! Я знал, что мы столкуемся за пять минут. Ладно, леди и джентльмены, пока у нашей хозяйки столбняк, я на правах бывшего…

— …нахлебника.

— …бывшего нахлебника проведу вас в парадную залу, где само время не течет, а цветет, как вода в поганом пруду.

Это говорилось уже на пути к веранде, где Мэгги, к своему удивлению, обнаружила Скайлза и Перкинса, да и не только их, а еще одного типа, то ли мулата, то ли латиноса, то ли просто было уже темно.

— Джерри, — занудно говорил пресловутый тип, — кончай пить, поехали. Глэдис не знает даже, где лежат бинты. Я догадываюсь, она вообще не знает, что такое бинты. Когда ты сделал ее своим заместителем, у тебя, вероятно, был небольшой инсульт.

— Оставь меня, — отвечал доктор Скайлз. — Могу я, например, умереть?

— Это сложная теологическая проблема, — вставил Перкинс, поднимая вверх длинный палец. Его патлы тускло поблескивали в неверном вечерном свете.

Скайлз поднял палец вдвое жирнее и не в пример чернее.

— Я могу умереть, — решил он на ходу сложную теологическую проблему. — Скажи там, что ты нашел на шоссе мою черную тушу, но не смог поднять и вызвал мусоровоз на пятницу. Или решил подождать, пока стервятники поработают, а мешок костей доставишь потом в учебку.

— Кончай, Джерри, — ныл агент из госпиталя. — Поехали.

— А что, еще не кончился рабочий день?

— А что, он у тебя сегодня начинался?

— Прекрасно! Вот, Перкинс, смотри, до каких намеков я дожил. Того и гляди, этот химерический профсоюзный босс выживет меня из моего собственного госпиталя. Только мой тебе совет, Мартинес, если до этого дойдет, лучше перенеси операции на пилораму. Может быть, я и не лучший хирург в мире, но в этом госпитале мне замены не найти.

— Так я же об этом тебе битый час толкую, — опешил Мартинес. — Пошли.

— О! — дико обрадовался Перкинс, различив в полумраке вновь пришедших. — Мэгги! Тебе это должно понравиться. Это чистый Чехов!

Тут он свесился за перила, и его основательно протравило.

— Да уж, — скептически отреагировала Мэгги. — Станиславский.

— Система Станиславского, — вспомнил Скайлз. — Однажды я играл в любительском театре Карла Стюарта, и наш придурок-режиссер выел нам мозги системой Станиславского. Я вжился в этого Карла так, что во сне бредил суверенитетом Шотландии и начал копить деньги на личную гвардию. И представляешь, Гленни, в конце спектакля мне намереваются отрубить башку. Начнем с того, что я обмочился. Ты видишь, я ведь вжился в этого долбанного короля. Палач, ты его знаешь, наш почтальон, кретин Таснер, видит, что я воспринимаю происходящее чересчур всерьез, шепчет мне: «Ваше величество, не ссыте, топор картонный». Зал рыдает, а первый ряд, который слышит реплику Таснера, начинает ржать. Но это еще не всё. Ты думаешь, Гленни, я поверил этому палачу? Нет, сэр. Я вообразил, что это входит в церемонию, чтобы клиент расслабился и не дергался. И я во имя любимой Англии рванулся изо всех сил, так что эта дерьмовая плаха лопнула, как пузырь от жвачки. Тут уже Таснеру стало слегка не по себе, потому что он уяснил, что должен меня ухайдакать. И он начинает лупить своим топором по мне, как леди тапком по таракану, но уже искренне, вжившись в образ по самую печень. Мы имели успех выше шекспировского «Глобуса». Ты можешь не поверить мне, Гленни, но нас с Таснером потом какой-то лузер приглашал на Бродвей. Но моя Салли заартачилась: Нью-Йорк, проститутки, богема. А я еще долго во время операции представлял себя Гамлетом.

— Ну как, дочка, — задорно подмигнул Мэгги мистер Курли, — хороший Станиславский?

— Вы ожидаете, Слейтон, что я отвечу искренне? — сухо поинтересовалась Мэгги.

— Уверен.

— Так вот. Как театральный анекдот это мило. Но к системе Станиславского имеет мало отношения. Это скорее вахтанговский театр, модернизированный Михаилом Чеховым и как бы на фоне Голливуда.

Повисла тишина.

— А что же такое настоящая система Станиславского? — спросил кто-то, кажется, Мартинес.

— Вы действительно хотите это знать?

— Уверен, — ответили американцы неуверенно и вразнобой.

— Ну что ж. Тогда слушайте.

Глава 10. Настоящий театр Чехова и Станиславского

— Театр Чехова и Станиславского начинается с того, что вы покупаете билеты. Обычно два: мужчина покупает билет для себя и своей жены. Они предвкушают этот поход в театр, как праздник. В день спектакля прибегают домой пораньше, оставляют бабушку с детьми, красиво одеваются, жена слегка красит губы и ресницы, и они едут в театр. Там вешалка, фойе…

— Театр начинается с вешалки! — вспомнил Скайлз.

— Театр, — ледяным голосом напомнила Мэгги, — начинается с покупки билетов. А если какой-нибудь кретин орет в театре, на него шипят.

Скайлз выставил ладонь в знак того, что больше не будет. Мэгги продолжала:

— Вы бродите по фойе, смотрите на фотопортреты знакомых артистов, на душе у вас светло и легко. Потом всех приглашают в зал. Вы находите свое место. Все сидят, шепчутся и ждут. Так подходит время начала и проходит еще пара минут. Потом медленно гаснет свет, а когда он снова загорается, на сцене стоит человек. Один человек в обычном костюме, хорошем, но не лучше, чем у зрителей. Немного выше среднего роста, обыкновенный человек, средних лет, не красавец, но без видимых недостатков…