— Ну и жук ты, Титов! Меня же, моим же приказом укоротил! Павел, зачем тебе это надо? Пойми, ты уже на совершенно другой должности! На тебе море ответственности, куча обязанностей, а ты по небу гоняешь, да еще такие опасные испытания проводишь.

— Товарищ Сталин, вы тогда в 43-м очень хорошо сказали: я дышу этим. Времени, действительно мало. У машины есть штатный испытатель: генерал Стефановский, и два заводских. Летают, в основном, они. Я третий раз поднял эту машину.

— Необычный самолет! Очень красивый.

— Хорошие машины всегда потрясающе красивы, товарищ Сталин.

— Сколько времени понадобится на доводку и испытания? Нас крепко поджимает время.

— Еще полгода. В ней собрано все новое. Ни у кого в мире пока нет таких машин.

— К Ноябрьским успеете? А еще лучше к Августовскому воздушному параду!

— Товарищ Сталин! Я считаю, что ее нельзя показывать на параде. И вообще, нельзя показывать. Это наш козырный туз в рукаве, как у шулеров. Я четыре дня назад был у Нудельмана, который по моему заданию делает новую пушку со скорострельностью 3–4 тысячи выстрелов в минуту. С поворотным лафетом. Углы, правда, небольшие, но позволяют устранить неточности в наводке. Планируем установить ее на этой машине. Парадами американцев не остановить. Их можно остановить только потерями.

— А что будем показывать на параде?

— "Гадких утят" Яковлева и Микояна. По десятку их успели нашлепать. Я даже Мессершмитту не показал ее.

— Обидеться может!

— Может, но, пока он не гражданин СССР, приходится с ним действовать именно так: не допускать к новейшим нашим разработкам. В конце концов, труба у него есть. Пусть сам разбирается.

— В этом вы правы. Что по проекту "РДС"? Время готовности?

— Не ранее середины 46 года.

— А у них?

— Лаврентий Павлович говорит о середине лета этого года.

— Самолет будет показан в июле в Париже. И не возражай!

— Есть. Покажем.

— Не надо провоцировать американцев, Павел Петрович. Нам требуется удержать их от применения по нам этого оружия, до тех пор, пока сами такое не сделаем. Понятно?

— Копировать начнут.

— Пусть копируют.

— Товарищ Сталин. У них нечем доставить атомную бомбу на такое расстояние. Более-менее реальный бомбардировщик для этого появится не раньше 47 года. Единственное место, откуда могут что-то достать: Гренландия и Япония.

— Товарищ Титов. Они ударят не по нам! Они ударят по Европе. А мы не сможем ее защитить.

— Сможем. Но, с англичанами надо договариваться о том, что они просят: создать объединенные вооруженные силы.

— Вот упрямец! Ну, хорошо. Создаем объединенные силы, а дальше? Все равно эта машина уже создана, и шила в мешке не утаишь. Завтра, кто-нибудь, увидит ее в воздухе, ребенок, и нарисует.

— Нет, товарищ Сталин. Поверьте, это гораздо сложнее, чем просто рисунок. Это 15–20 лет работы. Мы сейчас впереди всех на этот срок.

— А как же вы смогли это сделать за полгода?

— Я не могу вам этого сказать, товарищ Сталин. Иначе меня в "психушку" упекут.

— С какой стати?

— Дело в том, что я родился в 1950-м году. Служил в авиации, генерал-лейтенант запаса. По состоянию на 2012 год. Именно поэтому, эта машина в воздухе на 15–20 лет раньше, чем она могла появиться, товарищ Сталин.

— А как ты здесь оказался?

— Не знаю, товарищ Сталин. Играл в компьютерную игрушку, а оказался в теле лейтенанта Титова 21 июля 1941 года в воздухе над Кингисеппом. Доказать ничем не могу. Поэтому молчал и воевал.

— Хорошо воевал, Павел Петрович.

— Сергей Петрович, товарищ Сталин.

— Так получается, что ты знаешь все, что будет?

— Уже нет. В той истории еще шла война, американцы и англичане высадились не в Южной Франции, а в Нормандии. Затем они создали Федеративную Республику Германия и начали Холодную войну с нами. Эту войну мы проиграли. Я ушел из армии в 1991 году в должности командующего 17-й воздушной армии в городе Алма-Ата.

— И что произошло?

— Советский Союз распался на 15 республик. К власти пришла буржуазия.

— Как такое могло случиться? Где был народ, армия, партия?

— Партия переродилась, армии и народу внушили, что ничего ужаснее коммунизма нет, и все время вами пугали. В итоге, начиная с 2011 года, в стране проводится "десталинизация". Вы – самый популярный политик в России.

— Чушь какая-то, Титов, или как тебя там.

— Найтов. Все началось сразу после вашей смерти. К власти пришел Хрущев. При помощи армии, он убрал Берию и расстрелял его. Потом провел ХХ съезд, где навесил на вас все репрессии 30-х годов, культ личности и объявил первую десталинизацию. Его отстранят от должности в 64-м. Вместо него будет Брежнев.

— Это который из Политуправления флота?

— Да, он.

— И что потом было?

— Состарилось Политбюро, начали умирать, народ разуверился во всем, потом пришел молодой ГенСек, из крестьян, с Краснодарского края, Горбачев, начал "перестройку", провозгласил "гласность" и сдал нас всех американцам. Потом и его "ушли", как раз 91-м, вместо него сел Ельцин из Свердловска, он начал "приватизацию". Республики между собой передрались еще в конце 80-х. Нищета, выживали, как могли. Но нефти у нас много, газа много, постепенно выкарабкались, но растеряли все, что только можно было растерять. Пугаем всех ракетами, но сами их уже разучились делать.

— Так ты поэтому посоветовал мне не настаивать на втором фронте?

— Да. Ход войны мне был известен. Но разница уже была очень заметной. Блокаду Ленинграда мы сняли на 8 месяцев раньше, Паулюса разгромили много быстрее. Хребет люфтваффе переломили тоже быстрее и с меньшими потерями. "Там" Курск длился на много дольше и очень кроваво. Больше совпадений не было, потому, что по-другому стали планировать ход операций. В итоге, мы заняли всю Европу, а не пол-Германии.

— Об этом кто-нибудь знает?

— Кроме вас, никто.

— Страшно с такими знаниями жить?

— Уже нет, товарищ Сталин. Уже все идет по-другому. Той истории больше не будет.

— Уверен?

— Вы не допустите, Иосиф Виссарионович.

— Сколько мне осталось?

— 6 марта 1953 года.

— Семь лет. Не много. Как же ты столько лет это в себе нес?

— Я работал. Для меня, в общем, уже старика, это – вторая жизнь. И она более удачна, чем та, которую я покинул. Творю историю, — улыбнулся я.

— Ступай, мне надо подумать. Будь дома. Я – позвоню.

Сталин позвонил через день, задал вопрос об Академии Генштаба:

— Вы в Академии Генерального Штаба учились?

— Да.

— Кто у вас тактику вел?

— Маршал Захаров.

— Совпадает… Зайдите ко мне, я – в Кремле, — сказал Сталин, и повесил трубку.

В кабинете он показал мне 7 доносов на меня: два от "физиков", два от авиаконструкторов и три от военных, в том числе и от маршала Захарова, в каждом из них говорилось о том, что я слишком много знаю, но эти знания не подтверждены соответствующим образованием, опытом, встречами и знакомствами. О том, что все это очень странно выглядит.

— Это, косвенно, конечно, подтверждает ваши слова. То, что человек вы необычный, было всегда заметно. До сих пор это приносило определенные плоды. Итак, Павел Петрович, я буду называть вас именно так, расскажите о себе, подробно.

Я начал с самого детства. Подробно описывал все, что помнил о том времени. Он не перебивал меня, лишь изредка задавал вопросы, уточняющие некоторые моменты или термины. Время от времени что-то записывал у себя в блокноте. Прошлись и по службе в армии, и по боевому опыту, и по образованию. А так же и по боевому опыту отца.

— Так много конфликтов? И все с участием США.

— Да, товарищ Сталин. Мировой жандарм.

— Поэтому вы их так "любите".

— Их и китайцев.

— А эти здесь причем?

Рассказал об отношениях с Китаем. Сталин фиксировал имена политиков, узловые моменты в политической ситуации.

— В прошлый раз вы упомянули, что у нас много нефти и газа. А у меня совершенно другие сведения.

Я рассказал и о нефти, и об алмазах, и о золоте в Узбекистане. Он попросил отметить все на карте, которую он достал из стола.

— Это, конечно, очень весомый вклад, товарищ Титов. Катастрофически не хватает ресурсов и золота. Ведь полстраны разрушено. Если все это подтвердится, это будет просто бесценно. Так вы говорите, что мы постоянно отставали в развитии электроники и вычислительной техники? И что, в конечном итоге, именно это обстоятельство все и решило не в нашу пользу? Что можно предпринять?

Я рассказал об уже созданных проектах.

— То есть, Павел Петрович, вы, втихомолку, уже приступили к ликвидации этого отставания?

— В той истории, именно вы объявили "кибернетику" лженаукой.

— Я, вообще-то, не ученый, и не могу объявить что-то наукой или лженаукой. Видимо, кто-то из наших ученых дал мне такую характеристику этой науки. А уж потом к ней приклеили мое высказывание о ней.

— Не спорю, товарищ Сталин. Скорее всего, именно так и было.

— Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Возьмите на контроль и это направление.

— Требуется вводить это в образовательный процесс.

— У вас достаточно полномочий, чтобы сделать это, товарищ Титов. Пишите обоснование, я подпишу.

В тот день Сталин старательно обходил вопрос о партии. Было видно, что этот вопрос его очень мучил, но он решил извлечь вначале экономическую прибыль из случившегося, а уж потом, глядя на результаты, предпринимать кардинальные решения в политической области.

Мы проработали с ним больше семи часов. Так долго у него редко кто задерживался. Поэтому, когда я вышел из его кабинета, на меня с очень большим интересом посмотрел Поскребышев. Вышедший со мной Сталин увидел этот интерес, поэтому перезвонил мне домой, когда я вернулся, и сказал, что все последующие наши встречи будут происходить у него на даче. Фактически я получил разрешение заниматься обычными делами, а не просто сидеть в ожидании телефонного звонка. Даже Людмила, которая одной рукой держала присосавшегося малыша, а второй рукой писала диплом по квантовому генератору когерентного света, который она собрала в лаборатории физического факультета МГУ, обратила внимание на то, что я сутки не выходил из квартиры. На самом деле, такие дни были невероятной редкостью.