— Как насчет небольшой прогулки? — спросил Андрей. От него исходило сияние благодушия, он улыбался. — Посетим священный источник? Говорят, в округе на сотни километров нет ничего подобного.

— Разумеется! — Олег указательным пальцем приподнял шляпу. — Надо же о чем-то писать домой.

— Я с вами. — Сережа поднялся. — Одну минуту, я переоденусь.

— Идите, — сказал Борис поверх газеты. — Я лучше посплю.

Мы прошли вдоль бетонной ограды и остановились у ворот. В дощатой будке никого не было. Гуськом, очень медленно, в полном молчании мы тронулись по усыпанной гравием дорожке.

— Ни души, — тихо произнес Сережа. — Неуютно как-то... Мне кажется, нас вот-вот окликнут.

— Ну и пусть окликнут, — невозмутимо сказал Олег.

Справа от нас круто уходил в небо каменистый склон, земля слева была старательно возделана, в тени забора прятались слабенькие, недавно посаженные деревца. Жара, тишь, безлюдье. Позади была уродливая будка, впереди — скучное строение с пустой верандой. Смотреть пока было нечего, и ничто как будто не обещало новых впечатлений. Разве что деревья. Их тенистые вершины выглядывали из-за камней и крыш, и по ним можно было судить, какие это большие деревья.

Мы почувствовали в воздухе слабое движение. Это был не совсем ветер, а так, лишь легкое дуновение, застенчивая ласка, но мы успели ощутить на лицах прохладу и услышать тонкий запах речной воды.

— Родник! — крикнул Олег. — Вперед!

Мы миновали дом с верандой и по каменным ступеням стали спускаться к воде, где росли старые ивы с мощными, израненными временем стволами. На склоне холма лепились беседки, дощатые домики с галереями. Их было немного, но, расположенные на разных уровнях, разбросанные в восхитительном беспорядке, они производили впечатление маленького селения, замкнутого и таинственного мирка.

Камни, деревья, вода, крохотные беседки, совершенно игрушечные мостики — все это заставляло вспомнить традиционные японские садики.

Вода источника отливала синевой, там, где на нее ложились тени деревьев, она была совсем темной и от этого казалась еще холодней. В прозрачной глубине лениво шевелились, а то и просто стояли без движения крупные серебристые рыбы с пятнистыми спинами. Они совсем не боялись людей. Когда я опускал руку в студеные струи, рыбы мягко тыкались губами в ладонь.

На мостках сидел старик в халате и кормил рыб. Он в раздумье отламывал кусок от булки, медленно отводил руку, едва заметное движение кистью — и хлеб летел в воду. В том месте, где падал кусок, поверхность пруда мгновенно вскипала: стая бросалась на хлеб.

Мы разговаривали достаточно громко, чтобы обратить на себя внимание, но старик так и не поднял головы. Думаю, он не только нас не замечал. Скорее всего он не видел и мелькания теней у дна, и стремительных росчерков рыб у поверхности воды. Он сидел в полной прострации, взгляд его был неподвижен.

Рыбы плавали или стояли под мостами, ужи грелись на мелководье и стволах деревьев, иногда срываясь в воду с тихим всплеском, птицы качались на ветках, от воды несло свежестью. Среди песков и глины, густо замешанной на соли, этот источник, этот аквариум в раскаленной степи, выглядел заповедником прохлады, свежести, красоты, жизни. Мудрено ли, что ему поклонялись.

Из палатки через треугольник откинутых полостей были видны розовые вершины Аруктау: солнце только поднялось.

Олег с влажными после купания волосами сидел за столом и разбирал механическую бритву. Андрей с Сережей разговаривали. На кровати тихонько постанывал Борис.

Андрей тронул его за плечо.

— Перестань стонать.

Борис открыл один глаз.

— Что значит перестань? Я не высыпаюсь. Вы меня раздражаете своей болтовней.

— Ты засыпаешь раньше всех. В восемь вечера ты уже сопел.

— Я сопел от бешенства. А потом глаз... Попала какая-то дрянь. Думал, пройдет. — Борис сбросил ноги с раскладушки и сел. Глаз у него был красный, верхнее веко воспалено.

— Пустяки, — бросил Олег. — Промоешь крепким чаем — и все пройдет.

— У нас только зеленый чай.

— И слава богу! — Андрея передернуло. — Из нашей-то кастрюли... Мыслимое ли дело.

— У меня должен быть гидрокортизон, — сказал Сережа.

— Это еще что такое?

— Глазная мазь.

Сережа достал рюкзак и вытащил оттуда свитер. За ним последовали какие-то пакеты, книги, нож, пластмассовый стаканчик, зеркало, крем от загара, пачка вафель, запасные очки. Наконец Сережа добрался до картонной коробки, открыл ее и протянул Борису тюбик с мазью.

— Брат милосердия, — улыбнулся Борис. — Ну, спасибо.

— А от моих хворей у тебя ничего нет, коробейник? — спросил Олег.

— Прости, пожалуйста. Я совсем забыл. — Сережа пошарил в коробочке. — Патентованное средство. Мазь доктора Флеминга.

— Сережа — наша мама, — ласково сказал Олег. — Он захватил все.

— Да, — отозвался Андрей, — он все захватил, только веер дома оставил.

Сережа сидел на солнцепеке и читал «Жизнь в лесу» Торо. По-моему, самое подходящее чтение в пустыне. В руках у Сережи была сухая метелка какого-то речного растения. Время от времени от отрывал глаза от книги, пристально рассматривал метелку, поворачивал ее, гладил задумчиво и снова принимался за чтение. (Однажды метелка пропала. Сережа долго искал ее, перерыл все в палатке, расстроился. Через несколько дней я увидел у него в руках новую метелку, точно такую, как прежде.)

Сережу я почти не знал. Он поступил в университет тремя годами позднее нас, неожиданно быстро сошелся с Андреем, стал вроде бы своим в нашем кругу, потом заболел, взял академический отпуск... Я долго его не видел. Он пришел к нам на защиту дипломов — исхудавший, бледный, тихий. Словом, это было другое студенческое поколение, хотя я чувствовал, что Сережа мне ближе тех мальчиков, которые после нас заполнили наши аудитории.

Сейчас я приглядывался к нему и все старался понять, кого же он мне напоминает — сухонький, с бороденкой, в музейной панаме и таких же старомодных очках. Наконец я вспомнил: это был старый российский интеллигент из мужиков. Из тех чудаковатых, не от мира сего мужиков, которые читают книжки, ездят на велосипеде и вечно что-нибудь изобретают.

Сережа поднял голову.

— Хочешь выпить?

— Выпить?

— Я хотел сказать, у меня есть клюквенный сок.

Он принес полиэтиленовую фляжку и два стакана. Сок был прохладный. Я отошел в тень и сделал глоток — на меня пахнуло сырым тенистым лесом, севером, родиной...

Как из земли вырос Олег.

— Давайте прикончим, пока бродить не начало. — Он допил сок из фляжки и вытер губы. — Хуже нет — ждать да догонять. Чует мое сердце, они сегодня не приедут.

Вечером машины не было. Не пришла она и на следующее утро. Ребята заметно начали скисать. Сережа вспомнил о каких-то отравленных водоемах, Борис все пытался выяснить, почему нам не сделали прививок.

Андрей за обедом стал куражиться:

— Кто из вас мыл посуду? Скоро из наших мисок можно будет есть только с закрытыми глазами.

— Мне это нетрудно, — флегматично сказал Борис. — Один глаз я уже потерял.

Он сидел, приложив платок к переносице, и единственным глазом сверлил пространство за моей спиной. Я оглянулся. Маленькая кавалькада — таджички с детьми на осликах — направлялась в горы. Мы следили за ними, пока они не скрылись из виду.

— Заметили, — спросил Олег, — когда ишак останавливается пощипать травы, его не бьют? Все равно он не двинется, пока не перекусит.

— Вот и человека, — сказал Борис, — не надо бить, если он нагнулся за своей колючкой.

В Борисовых рассуждениях читался какой-то невеселый подтекст. Вот и вчера он долго толковал о служебных передрягах, ругал начальство...

Когда я вечером заглянул в ящик с продуктами, то ничего там не обнаружил, кроме буханки хлеба и куска сыра. Дыхание голодной смерти коснулось меня.

— Побалуемся чайком, — бодро сказал я.

— Не могу я больше пить зеленый чай... — Андрей вздохнул. — Его ведь, чай этот, после плова пьют.