Андрей ухмыльнулся и вдруг запел, страшно фальшивя:

А книжка и впрямь забавная. Особенно интересно там написано про змей.

— Ну, Андрей, змеи... Гадость ведь.

— Автор на этот счет другого мнения. Послушай, как он описывает детей гадюки: «Изящные, ярко раскрашенные змейки, лишь вчера появившиеся на свет, энергично сновали возле матери. Они были настолько красивы, что их невольно хотелось взять в руки».

— Не знаю, не знаю... Я бы ни за что не взял.

— Змеи не так страшны, как многим кажется. Профессор утверждает, что они вообще не нападают на человека, а если укус произошел, большая часть вины падает на пострадавшего.

— Странная книжка, — задумчиво произнес Олег. — Я открыл ее в аэропорту: «Ядовитые животные». Ну, думаю, речь пойдет о том, как от них защищаться, как бороться с ними, с ядовитыми... Заглянул в конец. Там такие главы: «Враги змей», «Как защищаются змеи»...

— Мне тоже показалось, что книга написана с позиции змей. — Сережа придвинулся к столу и раскрыл книгу. — Почитаем еще? «Принято считать, что змеи питают лютую ненависть к людям. На самом деле это совсем не так. Змеи питаются грызунами, птицами, насекомыми, птичьими яйцами, а человек им безразличен».

— Безразличен? — вяло спросил Борис. — И на том спасибо. А что там пишут про скорпионов?

— Погоди, — сказал Олег. — Змеи! Прежде всего змеи. Это не просто специальность. Планида у него такая, у профессора. Удел, рок. Судьба глядит на него даже из мусорных корзин.

— Из корзин?

— Ну да! Что, ты думаешь, профессор увидел первым делом, когда приехал в Нью-Йорк? В первое же утро на Таймс-сквере он стал свидетелем ловли полутораметровой змеи. Это рок. Понимаешь?

— Понимаю. А все-таки что он говорит про скорпионов?

— Что говорит, что говорит... — Олег полистал книжку. — Про них здесь сказано коротко: укус скорпиона в жарких странах смертелен.

— Да-а... Незатейливый лаконизм.

— Для нас с вами это черный юмор.

— Самый большой юмор в том, что автор посвятил книгу своей жене, — сказал Андрей.

— Там есть очаровательное место про пауков писуриде. — Сережа потянулся за книгой. — Ты не возражаешь, Борис, если я прочту несколько строк?

— Пошел к черту! Вы могли бы избрать другую тему для вечерних бесед? Я вздрагиваю от каждого шороха.

— Ладно, — сказал Андрей. — Поговорим о прекрасном. Но прежде я хочу лечь. Где у нас простыни?

— В одном из спальных мешков, — сказал я. — Там, снаружи. Ты ведь не пойдешь их искать?

— Отчего же. Обязательно пойду.

— Только не заблудись, — сказал Олег. — Ты отравлен культурными запросами, Андрей. Одну ночь можно было обойтись и без простыней. Мы в пустыне.

— Что из того, что в пустыне! Не надо делать уступок лени и потакать собственному разгильдяйству. Надо блюсти себя в мелочах. — Андрей поднял палец. — Берегите пенсы, а шиллинги сами себя сберегут. Надо блюсти себя, надо бороться против внутреннего свинопаса... Впрочем, не настаиваю. Живите как знаете. Но говорю вам: вас погубит привычка к лени, вы скоро опуститесь, потеряете человеческий облик...

И пошел, и пошел.. Едва его уняли.

— Хорошо, закругляюсь. Но если бы я не боялся оступиться и утонуть в этой самой Чашме, то обязательно пошел чистить зубы.

Андрей еще что-то бубнил за стенами палатки, гремел складными стульями и наконец явился с простынями.

— Счастье, Борис, видишь ли...

Они продолжали спор, начатый еще, наверное, в Ленинграде. «А-а, — подумал я, — разговоры о счастье в степи, при свете мигалки, классика, XIX век, знаем...»

Когда я проснулся, они уже разговаривали. Олег сидел поверх одеяла и курил.

— Горазд же ты спать, — сказал он.

— Я хотел послушать, но незаметно уснул.

— Не отчаивайся. Наши мудрецы все равно договорились до бессмысленности человеческого существования.

— Меня всю ночь мучили кошмары, хотя я уснул с мыслью о счастье, — сказал Борис.

— Ничего странного. Ты просто увидел, какое оно, счастье.

— Нет, это, по-видимому, отголоски вчерашних разговоров о змеях.

В палатку заглянул Сережа. В руках он держал полотенце, панама его съехала на ухо, глаза блестели.

— Птица, — прошептал он.

— Что там стряслось? — нервно спросил Борис.

Я выглянул из палатки. Метрах в семи от нас на кусте сидела рыжеватая птица с белыми полосами на черных крыльях. У нее был тонкий, как шило, длинный изогнутый клюв, а на голове большой веерообразный хохол.

— Это удод.

Птица лениво взмахнула полосатыми крыльями и полетела короткими нырками.

— Удод, — едва слышно повторил Сережа. Он поправил очки и вдруг заговорил, сбиваясь и отчаянно жестикулируя: — Я что подумал? Наши птицы... Ведь городские воробьи и голуби — это в некотором роде и не птицы даже. То есть как бы и не природа. Мы видим их с детства, мы привыкли к ним, они давно стали деталью городского пейзажа. Как крыши, трубы, шпили... А тут удод! Знаешь, Зевс превратил фракийского царя Терея в удода.

— За что он его так?

— Плохо вел себя.. Гнусничал с барышнями.

— Сам-то Зевс тоже был хорош.

— Да, грешили они на всю железку. Непонятно, как греки могли поклоняться таким волокитам и пьяницам... Слушай, какой у него хохол красивый, а по верху — черный бордюр!

Воды в Чашме было по пояс. Никому из нас не приходилось раньше купаться в такую пору. Трудно было даже представить, что где-то сейчас идет снег, а все русские реки лежат подо льдом.

Олег уже покрылся гусиной кожей, но не хотел вылезать из воды. Наконец и он вышел.

— Ну что, нагулял аппетит? — спросил Андрей.

— Нагулял. Я бы сейчас съел яичницу.

Олег растянулся на песке и закрыл глаза. Борис, изнуренный ночным бдением, дремал уже давно.

— Поднимайтесь, сони! — Андрей растолкал Бориса. — Если вы думаете, что вас скоро позовут к столу, вы ошибаетесь.

Олег получил пинок по ногам и поднялся.

— Что я должен делать? — торопливо спросил Сережа.

— Добывать топливо.

— Топливо?

— Ну да. Колючки, сухие ветки...

Мы соорудили из камней очаг, и скоро костер затрещал, разбрасывая искры. Я открыл консервы и вывалил гречневую кашу с тушенкой в кастрюлю. Жир зашипел, раскаленные стенки подернулись румяным налетом, но каша не хотела развариваться. Андрей ругался, мял комки ложкой, подливал воду, а потом, проговорив: «Маслом каши не испортишь», — бросил в кастрюлю брикет сливочного масла.

Я подумал, что столь широкие жесты в пустыне, пожалуй, неуместны.

— Все равно масло негде хранить, — сказал Андрей.

Белая эмалированная кастрюля, совсем новая, с фабричной маркой на крышке, скоро закоптилась так, что стала неузнаваемой.

Олег расставлял миски, Борис резал хлеб, а в двух шагах от них Сережа боролся с раскладным стулом.

Это был единственный стул со спинкой. Хитроумная конструкция из металлических трубок и парусины оказалась Сереже не по зубам. Он складывал стул, бросал его на землю, бил ногами, ухал, поднимал, растягивал на груди, снова складывал, отстегивал крючки, пристегивал крючки...

— Борьба Давида с Голиафом, — заметил Андрей. — Как бы Сережа не надорвался. Помоги ему, не то он и стул изуродует, и себя порешит.

Запахло едой. Мы сняли кашу и поставили на огонь воду для чая.

— Я не буду вас кормить, пока вы не оденетесь, — сказал Андрей. — К столу принято являться в штанах.

Солнце было в зените, на горизонте синели горы, а посреди пустыни стоял стол, за которым восседали мои друзья. Чаепитие уже кончилось. Сережа, прикрыв глаза ладонью, наблюдал за стервятниками: две большие бурые птицы парили над нами на неподвижных крыльях. Олег уронил голову на грудь, шляпа его сползла на нос, из-под полей торчала сигарета. Борис читал позавчерашнюю газету.