– Тимох, в чём дело?

– Ни в чём. – А глаза пустые и мёртвые.

– Тимош…

Я едва успеваю увернуться от тяжёлой хрустальной пепельницы, летящей мне в голову.

– Сволочь! Зачем?! Зачем ты это сделал?!

Да что такое-то?! В чём дело?! Чё за дурдом?!

А пацан не унимается – у него уже форменная истерика:

– Гад! Гад! Зачем?! Господи, за что?!

Анечка не может справиться с бьющимся в истерике мальчишкой. На мою зверскую гримасу она пожимает плечами. Понятно… она тоже не в курсе…

Пощечина обрывает вопли и ставит жирную точку в истерике. У меня ладонь горит, а вот мальчишку, похоже, переклинило…

На это больно смотреть: Тимоша сжимается в комочек, судорожно пытаясь свести ноги вместе, трясущимися непослушными руками прикрывает пах, в лице ни кровинки, только на щеке пламенеет отпечаток моей ладони, глаза зажмурены, губы побелели от страха.

– Не-е-ет… Не надо…Пожалуйста, не надо… Не трогайте меня… не надо… не надо…

Ёпт! Я всё же придурок, ведь психолог мне ясно сказал – ни в коем случае не проявлять по отношению к мальчику агрессию… Что ж я наделал?!

– Тимоша… Тимочка… Тимофей… – Мальчик шарахается от моей руки при попытке погладить по голове, словно от ядовитой гадины.

Анечка деловито готовит какие-то шприцы и попутно стучит себя кулачком по лбу.

Да знаю я! Виноват…

– Тимочка… – Попытки достучаться до затуманенного ужасом мозга ни к чему не приводят. – Тимофей…

Анечка долго не может попасть в вену, приходится крепко держать истыканную иглами тонкую руку. Тимофей ещё больше сжимается от этой боли. А я почти пропускаю момент, когда он теряет сознание.

– Тёма! – Бросаюсь к Синеглазке, как к родному. – Тёмочка, расскажи мне, что с Тимофеем.

У Тёмы что-то непонятное с лицом.

– Тимофей ещё не приходил в себя.

Это я и сам знаю.

– Тёма, а…

– Глеб, пошли покурим. – Он решительно тянет меня на лестницу.

Не успеваю ни закрыться, ни руку перехватить, когда щёку обжигает хлёсткий удар:

– Сволочь!

На автомате дёргаюсь ответить и тут же шиплю от боли в заломленной за спину руке – Стас взбешён не на шутку:

– Только дёрнись, с-с-ука…

Стас слишком хорошо знает своё дело – я даже выпрямиться не могу, малейшее движение, и рука будет выломана из сустава. От неожиданности хриплю:

– Ребят, вы чё?! Вы охренели?! Тёма?! Стас?!

– Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – Тёму аж перекосило от злости и отвращения. – А я думал, ты – человек… – Он презрительно сплёвывает мне под ноги. – Отпусти его, Стас, ему хватит. Пошли.

Два удара по корпусу и один в зубы, и я ошалело мотаю головой, пытаясь встать с пыльного пола. На давно не мытый мрамор глухо шлёпается кобура, сверху бейджик и удостоверение с правом на ношение оружия:

– Я уволился. – Стас, не глядя, уходит. Красиво так, не боясь схлопотать пулю в спину.

Тёма кивает головой:

– Только попробуй ещё хоть раз подойти к Тимохе. Ты Стаса лучше меня знаешь. Потом не жалуйся.

Ничего не понимаю… и только, открыв рот, смотрю, как два самых надёжных человека в моей жизни, не спеша, уходят из неё.

– Глеб Францевич… Глеб, подождите! – Анечка, запыхавшись, несётся по больничному коридору. – Подождите!

Минуту она приходит в себя, пытаясь отдышаться и поправить халатик. А потом хватает меня за руку:

– Артём не прав! А ещё и Стаса втравил. Они же думают, что вы… – Анечка от души краснеет, – что вы…

– Что я пытался трахнуть Тимофея. – Устал. От тупизма окружающих в первую очередь.

– Ну… да. – Анечка краснеет ещё больше. Хотя куда уж больше… – Я говорила им…

Устало машу рукой:

– Тём всегда был упёртый. Ладно. – С силой тру виски – у Стаса отлично поставлен хук с левой, голова гудит до сих пор. – Что с Тимофеем?

– Тимошу сегодня переведут в палату.

– А сейчас-то он где?

– В интенсивке. – Не успеваю открыть рот. – Да, снова. Говорили же вам, что ему волноваться ни в коем случае нельзя.

– Я…

– Да я понимаю, что это не из-за вас, а из-за Валентины. Так вот… придёте часам к пяти, с кардиологом поговорите. Александр Альбертович очень грамотный специалист. Он даст необходимые рекомендации. Больше пока Тимоше ничем не поможешь.

Ловлю Анечку за руку:

– Тём…тебя…

Она отмахивается:

– Знаю! – Упрямо поджатые губы и непримиримость во взгляде. – Но после такого… я ещё сто раз подумаю. Ну всё, я побежала.

Снова едва успеваю поймать Анюту за руку:

– Спасибо.

Она пожимает плечами:

– Да пока не за что. Не забудьте – в пять часов!

Ну, в пять, так в пять… Подумаешь, встречу перенести придётся. Заказчики могут и подождать!

***

Следующие четыре часа прошли, как в тумане. Перво-наперво извиниться перед фрицами и попросить о переносе встрече в связи с «ну очень чрезвычайными семейными обстоятельствами». У начальника вообще всегда много дел, а тут, как прорвало всех – бумаги на подпись, разобраться с юристом о правомерности применения оружия при охране клиента, надавать по башке зарвавшейся бухгалтерии и т.д. и т.п.

Спасибо Роме-референту – половину всей этой головной боли с чистым сердцем можно сгрузить на него – он мужик старательный и исполнительный. И грамотный. А ещё – очень честный. Когда он только появился у меня восемь (мать моя женщина! восемь лет уже прошло!) лет назад я всё ждал подвоха, гадости или подставы и наказал своим верным ребятам присматривать за ним повнимательнее. Балбес!

А потом Рома как-то подошёл ко мне и прямо спросил:

– Глеб Францевич, у вас какие-то вопросы к моей работе? Я вас чем-то не устаиваю?

И очень подробно и аргументировано объяснил, почему ему невыгодно меня продавать. Пришлось извиняться…

А в голову долбится «Как пацан, что с ним?».

А ещё старательно затаптываемая подлая мыслишка про «отомстить». Козлы, да как им только в голову могло такое прийти?! Ладно Стас с его низким лбом и примитивными инстинктами, но Тёма… Тёма, который меня знает половину своей жизни и за которого я всю жизнь врубался! Гадёныш! Увижу, придушу голыми руками!

Нет, работать сегодня конкретно не получится. На хрен всех!

Со злостью плюхнулся в своё большое шефское кресло, дёрнул верхний ящик стола.

Сигарет не было.

Мля-я-я, да только ж вчера сам пачку «Captain Black» шоколадного сунул!

Чувствую, что начинаю звереть:

– Я… я щас… Нинка! Твою мать!

Секретарша влетела аж зелёная.

– Да, Глеб Францевич? – Она и так сегодня старалась не попадаться мне на глаза и даже дышать в моём присутствии забывала. А сейчас и вовсе обмерла, как кролик перед удавом.

Дурища чёртова, я ж тебя счас…

– Где сигареты?

– Я убрала… Вы ж сами…

– Я что – просил их убирать?!

– Но Артём Алекс…

Вот теперь точно – писец!

– Какой на хрен «Артём Александрыч»?! Ты чё, – девка шарахнулась от моего рыка в сторону, – тебе кто зарплату платит?!

– Но Вам же…

– Пшла! И чтоб я тебя больше не видел! Уволена на хрен!!!

– Но…

Нинка едва успела выскочить за дверь, когда я схватился за красивую такую хреньку на столе, пресс-папье называется, тяжёлая вещица…

В кабинет вплыл Рома, не торопясь, спокойно, подошёл, молча протянул руку. Обалдев от такого, я молча отдал ему пресс-папье. Так же молча, Рома потянул меня за руку из кресла, поправил на мне галстук, одёрнул пиджак, подтолкнул к комнате отдыха.

– Хорош истерить, иди умойся, припадошный.

Нет, Ром, конечно прав… Но, блин, не так же бесцеремонно! Я ж, блин, шеф!

Хотя… вот эта перекошенная зверская рожа в зеркале… явно принадлежит не человеку.

– Ромаш, – задумчиво так, предостерегающе, – я ж те ща…

Гадёныш только ухмыльнулся и сунул мне полотенце:

– Да ни хрена! – И потянул опять в кабинет. Подтолкнул к креслу, накапал капель из маленького пузырька, дал выпить. – Угомонись.

Глотаю мятную дрянь махом, морщусь: