Угу, конечно. Именно для этого Ромка и проволок мне две туго перетянутые резинками пачки. В обиде никто не останется.
– И это… пацаны, сестричек там и врачей тоже развезите. Поздно же уже…
Конечно, Тём, конечно…
И:
– Глебушка, тебе тоже бы на горшок и баиньки… Плохо выглядишь…
А как я должен выглядеть после этого крейзанутого дня? Ты прав, канешн, Тёма, и мне пора на горшок и баиньки, но у меня есть ещё одно срочное дело.
Надо выяснить, что случилось с пацаном. Зря, что ли парни Яновского на поводок в подвале посадили.
Интересно, во сколько я сегодня спать лягу?
На следующий день я сижу с очень серьёзными людьми в дорогом, в очень дорогом принадлежащем мне ресторане в отдельном кабинете, когда мобила начинает беззвучно вибрировать. Не глядя, нажимаю отбой.
Через минуту мобила снова начинает вибрировать. Хорошо, что длинная скатерть прикрывает мои колени – можно вытащить мобилу из кармана и посмотреть, кому там неймётся. Ну, и какому смертнику я понадобился?
На экране жизнерадостное лицо Тёмы. Почему-то начинает звенеть в ушах… Что-то с пацаном.
Блин, как же трудно усидеть на месте, ещё и держа при этом морду кирпичом. Но так надо: я солидный человек, у меня солидное дело. Я не могу просто встать и сказать, что у меня проблемы. Поэтому ещё сорок минут я буду сидеть, делать вид, что усиленно жру водку, лапать официанток и ржать над тупыми бородатыми анекдотами. А ещё решать вопросы, осаживать охамевших старпёров и подсчитывать предполагаемую прибыль.
И сходить с ума, представляя разбитое лицо и изломанное худенькое тельце.
Но вот уже и всё – все вопросы решены, гости расходятся. Можно плюхнуться на заднее сиденье джипообразного монстра и набрать дрожащими пальцами тёмин номер.
– Глеб, почему так долго? – В голосе Тёмы явные нотки недовольства и усталости.
– Дела. – Коротко и веско. Потом вздохнуть: – Что за спешка?
– С пацаном беда.
– Уже в дороге.
С пацаном действительно беда. Достаточно увидеть, как у Тёмы подрагивают пальцы, пока он пытается сколоть скрепкой несколько листков, чтобы понять, как всё херово.
– Тём, что?
– Хреново всё. Я про судороги не подумал вчера. Из-за судорог кетгутные швы полопались, опять внутреннее кровотечение началось, его опять шить надо, а повторного наркоза он может и не перенести, и на живую его шить тоже нельзя. Понял?
– Понял… – ни хрена я не понял. – Тём, а почему нельзя будет его опять зашить, нас же шили по второму кругу?
– Гле-е-е-еб! Ты вообще, что ли не слушаешь? Почему-почему… сердечник он, вот почему! Кровь нужна, много. – Увидев, что я открыл рот, жёстко оборвал – На станции нет. Тряси своих быков, третья группа, резус отрицательный, у кого-то да должен быть – будем делать прямое переливание.
Уж конечно из моих сорока трёх бойцов у кого-то да есть этот дурацкий отрицательный резус, надо только медкарты поднять. Вот и дам распоряжение своей красавице-секретарше Ниночке, пусть займётся делом, не хрен целыми днями ногти полировать.
В ординаторскую вплывает дородная сестричка:
– Артём Александрович, операционная готова.
– Угу, пацана готовьте. – Тёма сосредоточенно грызёт ноготь, обдумывая что-то своё.
– Тём…– осторожно, – у меня же тоже третья отрицательный. Я…
– Угу, раздевайся. – Эмоций у Тёмы уже нет никаких – он весь в работе.
Стас беззлобно хмыкает, увидев меня в нелепой рубашке с больничными печатями «хирургическое отделение, второй этаж», с дурацкой шапочкой на голове и в прозрачных бахилах. У ребят, снятых с охраны VIP-клиента, насмешливые глаза:
– Чё, шеф, в вашем алкоголе кровь обнаружили?
Ничего, козлики, минут через сорок настанет очередь одного из вас. И тогда мы ещё посмотрим, у кого кровь, а у кого водица.
А мне всё равно, наплевать, как я выгляжу. Пацана надо спасать.
Ложусь на каталку и закрываю глаза. Очень хочется курить. И руки дрожат. Страшно, так страшно, как бывало в девятнадцать лет, когда ночью с СВД в обнимку в засаде сидел. С чего бы?.. Как-то уж слишком быстро мелькают надо мной длинные яркие полосы коридорных ламп…
Противный писк аппаратуры, шелест искусственного лёгкого, чёткие команды Тёмы, звяканье инструментов.
– Поработайте кулаком… Та-а-ак, хорошо…
Игла в вене. И слабость. Обморочная, вязкая, мозги словно облеплены мокрой ватой. Холодно, меня трясёт от холода. Курить хочу!
Потом смена караула – у Вадика Гаранина испуганные глаза. А я проваливаюсь в темноту.
***
Утро. В палате ещё семеро таких, как я. Все спят. У всех синяки под глазами и синюшные губы. Мда… крови действительно много понадобилось… Ну, это ничего, пройдёт… По себе знаю. Ещё с госпиталя помню.
– Стас! – тихонько, чтобы не разбудить остальных, – Стас…
Задремавший было на стуле у двери телох подскакивает, сонно бормочет:
– Да, Глеб Францыч, я сейчас.
Через полчаса я уже в машине – дела ждут. Всего-то и надо, что сменить рубашку, да галстук, побриться бы ещё, да ладно, у меня не такая уж и заметная щетина, а лёгкая небритость так даже модно. Ещё пару кубиков жвачки, причесаться, поправиться…
…Перед сверкающим зданием банка останавливается громадина чёрного с серебром «Лексуса», из которой выныривают трое: хозяин, молодой и элегантный, несмотря на свои немаленькие габариты; серьёзный молодой человек в очках в тонкой золотой оправе, скорее всего секретарь-референт; и амбал-телохранитель. Рабочий день начался.
***
Весь день в беготне и нервотрёпке – всё не так. Секретарша – тупая сука крашенная; партнёры – мудаки и падлы; и этот…, мать его, Ромка-референт всё время под ногами крутится… День не задался…
Слабость наваливается под вечер, во время ужина в ресторане. Неожиданно ноги становятся ватными, в висках шумит кровь, во рту пустыня.
Стас успевает сориентироваться первым:
– Чиф, вам плохо?
Ага, Стас, мне плохо, но в зале сидит Крот со своими ребятами и оченно внимательно буравит мне спину своими свинячьими глазками. Такому только покажи слабину – сразу без порток останешься: он уже давно приглядывается к чистой части моего бизнеса.
А вот хрен тебе по всей морде! Не дождёшься! Поэтому я иду, весь из себя такой прямой и красивый, хлопая по заду смазливеньких официанточек. Кроту остаётся только тяжко вздохнуть и заняться своим ромштексом.
Но как только мы садимся в джип, из меня словно скелет вытаскивают, сил совсем нет, почему-то тошнит. И опять курить хочется… аж руки ходуном ходят…
– Глеб Францыч, мы сейчас домой? – Стас слишком давно меня знает, а потому отлично понимает моё состояние и этот его вопрос задан скорее для проформы, а не из желания услышать ответ.
«Чё-ё-ёрт! Башка сейчас лопнет!»
– Нет, Стас, не домой. Мы сейчас к Борису Игнатьевичу поедем. У аптеки только притормозим на пару минут…
Стас присвистывает, но мне до фонаря. Плевал я на всё и всех, всё, что сейчас меня волнует – пацан. И только Скворцов, этот старый козёл-гебист может помочь мне разобраться во всей этой мутной истории. Нужно поговорить, узнать, что там нарыли Скворцовские детективы. А то, что они очень старались у меня даже тени сомнения не вызывает. Пять дней уже прошло, и если они чего-то не нашли, значит, этого и в природе не существует.
***
Уже второй час ночи, а я всё никак не могу прийти в себя. Я многое в жизни видел, многое пережил, меня резали на куски, я горел в машине, я просидел с двумя пулями в боку в вонючей яме два месяца, бежал, меня продавали и предавали, из нищего полуголодного мальчишки, третьего сына матери-одиночки, я вырос в одного из богатейших людей нашего города, я жесток, жёсток в делах и безжалостен по жизни. Но такое… Пальцы судорожно сжимаются на горлышке бутылки.