Семь лет назад, в те незабываемые напряженные дни, когда Англия шла к неминуемой и грозной развязке, когда создавался Верховный суд справедливости и решалась судьба злополучного монарха, в совет офицеров поступил примечательный документ. Это была петиция от иудейской общины, давно уже на полулегальном положении (иудеи были официально изгнаны из Англии еще в 1290 году) существовавшей в Лондоне. Вы почитаете наши книги, говорилось в этом послании, вы ссылаетесь на наших пророков. Так почему же вы продолжаете преследовать наш народ? Прекратите гонения, откройте синагоги, разрешите нам свободно торговать в вашей стране. За это мы внесем в собор святого Павла 500 тысяч фунтов стерлингов.
Соблазн был велик. Сотрудничество с иудейскими купцами сулило большие материальные выгоды. Против этого соображения мало кто мог устоять, и делом заинтересовались в самых высоких кругах офицерства. Услужливые юристы отыскали в старинных статутах соответствующую справку. Оказывается, Эдуард I постановил изгнать из Англии не всех вообще иудеев, а лишь ростовщиков иудейского вероисповедания. Известно, что в XIII веке крупнейшие богословы Европы, всесторонне рассмотрев вопрос, сошлись на том, что брать ростовщический процент с даваемых взаймы денег — не столь великий грех для христианина, как считалось прежде, во времена раннего средневековья. Однако нетрудовому доходу ростовщиков-христиан положили строгий предел: они не должны взимать более шести процентов. Если христианин-заимодавец требовал больше, против него можно было возбудить дело в церковном суде. Но ростовщики иудейского вероисповедания церковным судам не подлежали и, следовательно, могли взимать (и взимали!) куда более высокий процент (король безуспешно пытался ограничить рост хотя бы 43 процентами). Естественно, что ростовщики-христиане разорялись, а ростовщики-иудеи богатели за счет короля, крупных лендлордов, мелких и средних рыцарей, купцов и крестьян, чем вызывали всеобщую ненависть. Под нажимом некоторых влиятельных купцов из Сити Эдуард I, сам, как и другие короли, неоднократно пользовавшийся услугами иудейских ростовщиков, издал постановление о выселении их за пределы Англии.
Теперь же, в годы революции, с отменой королевской власти и епископальной церкви дела о взимании ссудного процента переданы были в ведомство гражданских судов. Поэтому теперь возвращение иудеев-ростовщиков в Англию не сулило англичанам такого разорения, как прежде: они уравнивались в правах и возможностях. В ответ на петицию Хью Питерс и Генри Мартен потребовали от иудейских представителей 700 тысяч фунтов, а в парламенте заявили, что древний акт о преследовании иудеев должен быть отменен. Но парламент в эти дни был занят иными, куда более важными делами, и петиция не получила хода.
И вот теперь, в сентябре 1655 года, глава иудейской общины в Амстердаме, ученый-теолог Манассия бен Израэль с тремя раввинами прибыл в Кромвелю, чтобы довести дело возвращения иудеев в Англию до благоприятного конца.
Кромвель был в целом сторонником широкой терпимости и, как правило, доброжелательно относился к представителям других наций. Правда, иудеи отрицали божественность Христа, и поначалу Оливер относился к ним с недоверием. Однако Терло, который встречался и имел кое-какие дела с Манассией бен Изразлем еще в 1651 году, во время своей поездки в Амстердам, убедил протектора в выгодах — как политических, так и экономических — союза с этим народом. Государственный секретарь, кроме того, давно использовал испанских евреев, нелегально живших в Англии, как осведомителей и шпионов, умевших ловко проникать во все тайны европейских дворов, во все заговоры и интриги. Протектор поэтому согласился принять иудейского посланца: дружба с ним, быть может, послужит к славе Британии.
4 декабря Кромвель выступил в совете с речью, в которой доказывал, что закон 1290 года об изгнании иудеев из Англии — это акт королевской прерогативы, и его можно и должно отменить.
Однако многие возражали. Тогда Кромвель прекратил дебаты и отложил рассмотрение дела. Никакого законодательного постановления на этот счет издано не было, но иудеи с этих пор почувствовали себя в Англии более свободно. Они перенесли из Амстердама в Лондон свои конторы и стали активно участвовать в британской торговле. На протектора они смотрели с надеждой и верили в его покровительство. Но лишь восемь лет спустя, когда Кромвеля уже не было в живых, а на английском троне правил Карл II Стюарт, им было наконец официально разрешено жить и пользоваться свободой в Англии.
Летом 1654 года, после заключения выгодного мира с Голландией, Оливер Кромвель заявил в Государственном совете, что теперь следует подумать о войне с Испанией. Англия имеет значительный флот, и его надо использовать; «потому что бог не требует от нас сидения на месте; мы должны прикинуть, какую работу мы можем сделать в мире — так же, как и дома». Вера Кромвеля не была пассивной и самоотверженной, как у каких-нибудь квакеров. Нет, протестантизм его имел характер воинственный, завоевательный. Первой обязанностью англичан, как следовало из его слов, было позаботиться об утверждении протестантизма, и здесь главным врагом была Испания.
Ламберт возразил:
— Но у нас достаточно забот дома; далекие и опасные предприятия окажут плохую услугу протестантизму. К тому же они слишком дороги.
— Снарядить корабли для экспедиций, — ответил Кромвель, — не многим дороже, чем содержать их в бездействии. А выгод такие экспедиции принесут много — испанские владения в Новом Свете богаты — мы можем захватить их. А испанский серебряный флот? Он тоже может попасть к нам в руки.
Ламберт колебался. Война повлечет за собой усиление налогов; завоевание далеких колоний вряд ли принесет большие выгоды. Где найти людей для далеких походов и для возделывания земель за океаном? Помимо того, прибыльная торговля с Испанией прекратится.
— Почему? — отвечал Кромвель. — Совершенно необязательно рвать сношения с Испанией в Европе, если воюешь против ее колоний в Америке. Пример тому — славные деяния королевы Елизаветы.
— Но это будет слишком дорого стоить, — не сдавался Ламберт. — Казна истощится.
— Игра того стоит. — Смелость Кромвеля напоминала славную отвагу елизаветинских адмиралов Рэли и Дрейка. — Шесть быстроходных фрегатов, избороздив Мексиканский залив, привезут добычу.
— Но голландцы! Они захватят в свои руки испанскую торговлю, а Англия ее потеряет. Они обогатятся и потребуют реванша!
— Deus providebit, — ответил Оливер по-латыни. — На все воля божья.
Внешняя политика Кромвеля представляла собой причудливую смесь отвлеченных мечтаний о крестовом походе протестантов против всех католических сил, трезвого делового расчета на прибыль для своей нации, для своего класса и стремлений к мировому господству. Он намекал Ламберту на необходимость «постучаться в ворота Рима»; он говорил: «Если бы я был на десять лет моложе, не было бы короля в Европе, которого я не заставил бы дрожать». Но выгода, материальный «интерес», — это было, пожалуй, главным. Новая Англия, казнившая короля, освободившая своих купцов и предприимчивых сквайров от феодальных ограничений, требовала выхода на мировую арену, стремилась к развитию торговли, предпринимательства, к колониальным захватам и господству на море. Ее целью стало добиться преобладания в мире — военного, политического, торгового. И Кромвель со всем размахом своего недюжинного таланта способствовал достижению этих целей.
Первой его задачей было установление нерушимого союза протестантских стран — Англии, Голландии, Швеции, Дании. Англия в этом союзе должна играть первенствующую роль и направлять его против Рима и католических государств. Мир с Голландией, договоры с Данией и Швецией обеспечивали английским торговцам свободный доступ в Балтийское море.
Но Голландия продолжала оставаться соперником. Тогда Кромвель цинически предложил ей поделить мир: в Европе и Африке они будут пользоваться равными торговыми возможностями, Восток — сфера голландской торговли, а Вест-Индия и Америка отходят к Англии. «Интересы обеих стран, — сказал он, — заключаются в расцвете торговли и навигации. Мир достаточно просторен для обеих. Если бы оба народа смогли только как следует понять интересы друг друга, их страны стали бы сокровищницами мира».