Первое время мы с женой ночи спать не могли – боялись, а вдруг ночью со мной что-то случится? То я не засну, то она – лежит, за руку меня держит. Со временем как-то обвыклись…

А потом жена сказала, что беременна. Сколько вместе прожили – ни одной беременности, а тут – нате. Кинулись по врачам. Все плечами пожимают: «Противопоказаний никаких, но… не советуем!»

В общем, родился у нас сын. Нормальный ребёнок, самый обычный. То есть болел, конечно, капризничал, но как все. С ним мы и про мой случай как-то забыли. И всё было нормально, пока ему двенадцать не исполнилось. А в двенадцать всё и началось. Сначала у него ни с того ни с сего волосы выпали, вообще все, даже брови и ресницы. А потом самое главное началось. Не знаю, как описать, чтобы вы поняли. Он нормальный парень, кто его только не обследовал, ничего не находят. Но есть одна странность – время от времени он как бы отключается на секунду-другую, вроде как засыпает без снов, а потом опять всё нормально. И этих отключений он не помнит…

У жены первый инфаркт случился, когда ей про меня сказали, второй – когда парень… ну, волос лишился, а третий последним был.

Так что теперь мой сын – всё что у меня осталось, это мой крест, моя вина. И я везде с ним. И я не стукач и не провокатор… – он криво усмехнулся.

Я молча разлил остатки водки.

Гость взглянул в наши вытянувшиеся физиономии и спокойно сказал:

– Не принимайте близко к сердцу, это проблемы мои, а не ваши, но знать вам всё-таки надо. Я, пожалуй, пойду, но на всякий случай: я живу в этой же гостинице – (он назвал номер) – и если будет нужна помощь…

– Подождите! – вдруг сказал я. – Есть одна проблема, – и рассказал про стрельбы.

– Если бы все проблемы были такими… – засмеялся он. – Этот вопрос я беру на себя. Спокойной ночи.

На следующее утро после полкового развода ко мне подошёл капитан с кирпичными петлицами:

– Товарищ подполковник, я начальник стрельбища учреждения номер такой-то! Разрешите получить указания на предстоящие стрельбы.

– Вот приказ на проведение стрельб… – я полез в папку за документами.

– Ничего не нужно, команда прошла из Москвы, всё организуем своими силами, как положено. Назовите только дату, время, количество стреляющих и номера упражнений…

На стрельбах я решил присмотреться к сыну чекиста.

Издалека ничего особенного. Рослый, весёлый, по виду – совершенно нормальный парень. Вблизи, конечно, выглядит страшновато: лицо без бровей и ресниц, пилотка на абсолютно лысой, блестящей, как полированная слоновая кость, голове… В ухе, кстати, кольцо. Этакий киберпанк в стиле «милитари» или джинн, Алладинов дружок… Однако на свою странноватую внешность студент не обращал ровно никакого внимания, его товарищи, привыкшие к ней за пять лет, тоже. Как все нормальные студенты, они дурачились, над чем-то хихикали, а то ржали во весь голос, постоянно бегали в курилку, и вообще вели себя непринуждённо.

На огневом рубеже я на всякий случай встал за студентом, однако он отстрелялся без происшествий, не проявив особой меткости, но и не промазав. Вообще, никаких странностей я за ним не заметил, хотя и старался не упускать его из виду. «Нормальный-то он нормальный, – думал я, разглядывая студента, – но как его на аэродром выпускать? Заснёт там на секунду, и привет мартышке. Нет, нафиг-нафиг, опасно. Надо от этого воина избавляться».

Вечером я зашёл в номер к ГБ-шнику, чтобы поблагодарить его за хорошо организованные стрельбы. Потом сказал:

– Я подумал и принял решение. После присяги заберёте сына в Москву. В армии ему всё равно не служить, а на аэродром я его выпустить не могу. Боюсь. Думаю, что начальник центра возражать не будет, а с начальником кафедры я попробую договориться.

– Не надо, – сказал он.

– Что не надо?

– Договариваться не надо. Я с вашим начальником разговаривал ещё до отъезда. Он сказал – на ваше решение.

– Чего же вы мне раньше не сказали?

– Ну… Я хотел, чтобы вы сами решили, а не выполнили приказ начальника.

– Но-но, вы это прекратите! Бросьте свои гэбешные штучки! – засмеялся я. Он тоже улыбнулся и достал уже знакомую бутылку коньяка. – Ну, теперь-то можно?

После окончания Присяги отец и сын уезжали в Москву. Я пошёл проводить их до КПП.

Парню уезжать явно не хотелось, и я его понимал. Невольный страх гражданского человека перед армией у него уже рассеялся, впереди у его товарищей была интересная работа на аэродроме, а по вечерам – волейбол, преферанс втихаря, а то и бутылка водки на троих. И не ради опьянения, а ради спортивного интереса, потому что нельзя, но все пьют!

Они оставались, а он уезжал.

Парень несколько раз оглянулся на казарму, штаб полка, высокие белые кили самолётов за деревьями, до которых он так и не добрался. Он понимал, что больше здесь никогда не будет, и старался всё запомнить получше.

Отец не оглядывался. Обо мне он, казалось, забыл, и смотрел только на сына. Случайно я поймал его взгляд. В нем был любовь, многолетняя, тяжёлая усталость и, казалось, безысходная тоска.

Бутылка «Мартини»

Речных вокзалов в Москве два – Северный и Южный – и они совсем не похожи на вокзалы железнодорожные. Даже новый, сверкающий полированным мрамором, Павелецкий или тихие, дачные Рижский и Савеловский вокзалы неуютны. В них всегда стоит особый, слегка затхлый железнодорожный запах, в котором перемешались остывшие чебуреки, плохо убранные туалеты, человеческий пот, пыль, мусор… Пассажир железнодорожный – существо особое. Странно одетые женщины в лосинах, вязаных кофтах и туфлях на шпильках, небритые мужчины в китайских, страшно мятых спортивных костюмах и сандалиях на босу ногу и угрюмые дети потерянно бродят по залам ожидания, волоча за собой огромные сумки, набитые стальным прокатом. Между собой они почти не разговаривают, но тщательно прислушиваются к шаманскому бормотанию трансляции; подобно громадным, унылым бурундукам поедают пищу из узелков, которые держат на коленях, пьют разноцветные фруктовые воды, с громким треском выдаивая из пластиковых бутылок последние капли.

В углу зала ожидания компания таджиков курит анашу, милиция этот зал аккуратно обходит стороной. На перроне на своих тележках лежат носильщики. Иногда они срываются с места и, виртуозно объезжая столбы и зазевавшихся пассажиров, несутся на платформу. Значит, пришёл выгодный поезд, который нужно окучить. С приходящих электричек валят толпы народа, толкотня, шум, ругань. Все куда-то опаздывают, хватаются за карманы с билетами и деньгами, покупают на лотках какие-то мусорные книжки и газеты… Жизнь железнодорожных вокзалов не замирает даже ночью. Приходят и уходят поезда, гудят уборочные машины, со звоном выгружают ящики с тёплым, пенящимся, как стиральный порошок, пивом.

Главный московский речной вокзал – Северный. От Ленинградского шоссе к нему ведёт аллея, усаженная яркими цветами. Ещё сотня метров, и перед вами открывается здание вокзала, построенного ещё до войны. Лёгкая, изящная башня с часами, колонны, галереи, и… канал. В лицо сразу бьёт влажный речной ветер, отгоняя выхлопные газы и городской шум. А внизу – теплоходы. Трёх-, четырёхпалубные, громадные лайнеры и прогулочные малыши. Иностранцев к теплоходам подвозят на автобусах. Бодрые старички и старушки скачут по трапам. Кажется, они приехали с Красной площади: у одного на голове солдатская шапка с кокардой, а какая-то бабушка-японка позирует перед видеокамерами в будёновке.

Посадка на теплоход начинается часа за два до отхода, поэтому никто не спешит. Пассажиры получают ключи у добродушных, немолодых проводниц, весело чертыхаясь, тащат чемоданы и сумки по крутым и узким трапам. Щелкают замки, стучат двери кают и встроенных шкафчиков, поднимаются жалюзи в окнах (только вошли) или опускаются (переодеваются, чтобы не упустить ни минуты отдыха).

Я взял книгу и пошёл посидеть на корме, чтобы не мешать жене обживать каюту и создавать уют.