У Надюши был муж и двое мальчишек, но она считала своей прямой обязанностью держать мужское население кафедры в тонусе, поэтому ею наряды способны были вызвать могучие эротические фантазии у всего профессорско-преподавательского состава, а также у наиболее нахальных из числа студентов. Короткие юбки Надюше были решительно запрещены, поэтому она отводила душу с помощью лихих разрезов и декольте. Особенно любила Надюша блузку, на которой на самых экстремальных местах были нарисованы две персидские кошки – рыжая и белая. У Надюши это называлось: «Принести погладить кошек».

Надюша сидела за соседним столом, закинув ногу за ногу, и молотила штампами. Когда левая или правая грудь мешала процессу наложения печатей, Надюша небрежно отодвигала их рукой и продолжала трудиться.

Иван Александрович вздохнул, заставил себя сосредоточиться на донесении и продолжил переносить цифры из черновика, заполняя нескончаемые графы чёрной тушью.

Наконец, донесение было готово. Иван Александрович полюбовался своей работой, выбросил черновик и стал собираться на обед. Осталось только подписать донесение у начальника, сконвертовать его, и можно было нести его в Первый отдел, чтобы отправить спецпочтой.

Вернувшись с обеда, умиротворённый Иван Александрович собрался нести донесение на подпись. Но донесения на столе не было! Сначала он подумал, что донесение зачем-то взял начальник кафедры. Оказалось, не брал. Не брал его ни начальник учебной части, ни зам, ни вообще никто из офицеров. Иван Александрович заметался. Куда могло деться донесение?! Не могли же на кафедру проникнуть агенты ЦРУ и выкрасть документ, который по заполнении считался секретным? Иван Александрович обшарил все шкафы в кабинете, заглянул в ящики столов – донесения нигде не было. У него закололо сердце. И вдруг Иван Александрович заметил, что на столе лежит черновик!

В ужасном предчувствии он заглянул под стол и в корзине для бумаг весёленького голубого цвета он увидел обрывки беловика, который, отвлёкшись на надюшиных кошек, он по оплошности порвал.

Свет померк в глазах несчастного Ивана Александровича. Сердце из грудной клетки рухнуло в подвальные части организма, и он потерял сознание.

Очнулся он от того, что кто-то мокрым платком, ядовито пахнущим духами, протирал ему лицо. Постепенно слух возвращался к нему, и он как бы через толщу воды услышал:

– Иван Александрович, миленький, что с вами?! Потерпите, сейчас я… всё будет хорошо… вот неотложка сейчас приедет…

Иван Александрович открыл глаза, но над ним нависало что-то тёмное, мешающее смотреть. Он пригляделся и увидел двух кошек на бюсте. Белую и рыжую.

Железная логика

Зимой на военную кафедру я всегда ездил в шинели – сначала по привычке, а потом и из вредности, наперекор свежему, так сказать, ветру демократических перемен. А в тот раз почему-то поверх военной формы надел куртку. К тому времени военная комендатура Мосгарнизона уже сидела тихо, как мышь под веником, поэтому быть пойманным за смешение формы одежды я не боялся, да и синие брюки под синей курткой выглядели вполне нейтрально, а кант ещё нужно было разглядеть.

После шести часов аудиторных занятий я двигался в сторону дома, пребывая одним полушарием мозга в астрале, поэтому на фразу: «Извините, гражданин, можно вас на минутку?» сначала автоматом ляпнул «Да», и только потом начал потихоньку соображать, нафига и кому я это сказал.

Оказалось, что передо мной стоит младший сержант милиции, исключительно похожий на портрет Есенина из сувенирного киоска, то есть синеглазый, с русыми волосами и доброй улыбкой на румяной физиономии.

– Вы уж извините, – вежливо сказал он, – у меня тут задержанный, надо протокол составить, а никто помочь не хочет. У вас в Москве все бегом бегают…

– Пьяного, что ли, какого подобрали? – спросил я, прикидывая, как бы половчее смыться.

– Да в том-то и дело, что нет, – отчего-то затосковал сержантик и аккуратно потянул меня за рукав, – пойдёмте, сами увидите, надо разобраться. А у меня первое самостоятельное дежурство…

Проклиная свою мягкотелость, я зашёл в дежурную комнату милиции и увидел плачущего негра. Негр был не то чтобы совсем экваториально-чёрный, а так, коричневатенький. Молодой совсем парнишка рыдал в три ручья, сморкаясь в женскую варежку.

– Чего это он натворил? – удивился я.

– Да ничего вроде, – ответил сержант, – пассажиры привели, говорят, стоит на платформе и плачет. Почему плачет – непонятно, по-русски не говорит, документов никаких. Сейчас вот протокол оформим, – сержант боязливо покосился на обширный бланк на столе, – и буду звонить, чтобы его забрали.

– Погоди, сержант, – сказал я, – может, у меня получится договориться?

Английский устный я скорее не знаю, чем знаю, но спасло нас то, что парнишка владел им примерно на том же уровне. После первых фраз диалог стал потихоньку налаживаться, я его понимал с пятого на десятое, он меня тоже, но, тем не менее, вскоре основные направляющие косинусы были определены. Оказалось, что он – студент, недавно приехал в Москву, учится в «Керосинке», вчера познакомился с двумя «рашн герлз», каковые герлз пригласили его на «пати». Герлз эти были, скорее всего, проститутками, работавшими по иностранцам, но наивный африканский юноша об этом даже не подумал. В общем, поехали они в какую-то общагу на окраине города, где парня подпоили, обчистили и выкинули на улицу. Хорошо ещё не раздели. Мелочи в карманах у него хватило на то, чтобы добраться до метро, где парень окончательно и заблудился. От страха, обиды и полного непонимания случившегося он потерял лицо, расплакался и был доставлен в милицию.

Ситуация выяснилась, мой былинный ментовитязь, облегчённо улыбаясь, куда-то позвонил и попросил перевести потерпевшему, что сейчас его на машине отвезут в общагу, после чего он должен пойти в милицию с переводчиком, чтобы подать заявление об ограблении по всей форме. Как будет по-английски «потерпевший» и «ограбление» я понятия не имел, но как мог, перевёл.

Негр просиял.

– А откуда вы, гражданин, так хорошо знаете э-э-э… африканский язык? – вдруг проявил профессиональное любопытство сержант, дописывая протокол. Сам он в школе, с изучением иностранных я зыков, видимо, как-то не встретился, поэтому для него что английский-устный-военно-воздушный, что африкаанс звучали одинаково.

– Работа такая… – многозначительно ответил я.

– А паспорт ваш можно? – не унимался сержант, – а то мне в протокол надо вписать…

Удостоверение личности я носил в кармане рубашки, поэтому, чтобы до него добраться, пришлось расстегнуть куртку.

Увидев мой ромбик и серебряную инженерную птичку, сержант быстро глянул на брюки, увидел кант и произнёс фразу, смысла и логики которой я не могу понять до сих пор:

– А-а-а, ну конечно…

Звёздный миг

Нас окружает мир, который мы создали своими руками, мир вещей. И этот мир живёт по своим странным законам.

Вот, например – канцелярский мусор.

Перед началом каждого семестра я проводил в своём рабочем столе субботник, выгребая из ящиков горы планов, расписаний, рапортов студентов, отчётов по лабораторным работам и плохо отрисованных карт, но каждый раз эта канцелярская скатерть-самобранка заполнялась вновь. Под снятым бумажным дёрном обнаруживались неожиданные предметы вроде радиоламп, магнитиков, осциллографических щупов и цветных фильтров для сигнальных лампочек. На материковом базальте дна ящика валялась всякая мелочь, вроде скрепок, монет и предохранителей. Всё это вытряхивалось в урну, но мусор неизменно восстанавливался. Каким образом он попадал в стол, было совершенно непонятно, возможно, он размножался партеногенезом.

Уже через пару недель с начала семестра при попытке выдвинуть перегруженный ящик стола, он с неприятным хрустом валился на колени, норовя острым фанерным углом зацепить самое дорогое.