— В чем же дело?

— Заткнись, Вова. Лучше смотай в погреб, сопри у бабки смальцу, яичню изжарим. С тоски мне жрать захотелось.

В другое время Вова на хамство ответил бы с достоинством, но сейчас сообразил, что приятель его в том состоянии, что никакой едкостью не проймешь, а, главное, все любопытство Курилова всколыхнулось, до смерти захотелось узнать ему, что происходит с невозмутимым оптимистом Мухой.

Поэтому он послушно спустился в погреб, захватил столовой ложкой смальца из хозяйкиной кастрюли и живо наладил на печке сковородку с яичницей. Муха тем временем отбил вилкой белую головку с бутылки (пробок из фольги тогда еще не делали) и разлил водку в граненые стаканы.

— Выпей, Вова, за мою неудачу. Ты ведь любишь, когда у людей неудачи бывают.

— Идиот! — ответил Курилов без злобы. — Просто я лучше понимаю жизнь, и знаю, что планета наша под веселье не оборудована.

— Знаешь жизнь? А откуда тебе ее знать, Вова? Из книжек?

— Книжки писали люди пережившие.

— Ну-ну… Пей, ладно.

Они выпили. Водка прошла по телу Мухина, осадила немного горечь. Стало грустно, но поспокойнее. И мысли, заторможенные хаосом событий, освободились, задвигались, однако в систему сложиться не могли, требовали чьей-то поддержки, помощи.

— А может, ты вправду знаешь что-нибудь, а?

— Что тебя заедает-то?

— Семейное положение.

— Семейное положение твое простое — холост.

— А на самом деле хуже чем женат. Ребенок у Таньки будет. Понял?

Курилов присвистнул:

— Ну, ты даешь! Нашел время.

— У меня не спрашивали.

— Да он твой-то?

— Говорит, мой.

— А ты и поверил!

— Не туда гнешь, Вова. Поверил я или не поверил, дело десятое. Важно, что она верит. И родить собирается.

— Но по закону-то ты не при чем.

— Вот именно. Торговали кирпичом и остались не при чем! Во-первых, не подлец я. И наплевать на своего ребенка не могу. А во-вторых, если об этом Ирка узнает, тогда что?

— Тогда, Муха, труба, отставка.

— В том-то и дело. Они меня приняли, как человека. Уважают. А я вдруг с хвостом таким. Люди интеллигентные, зачем им скандал? Представляешь картина: официантка, младенец незаконный!

— Сочувствую.

— Я и сам себе сочувствую. А вот как выкарабкаться?

— Не трать, кума, силы. Подписывай назначение в Вятку, женись на Татьяне, езжай. Возьмешь часов побольше, она в райцентре в столовке устроится, так и прокормитесь втроем.

— Я тебе, Вова, голову проломлю.

— Тоже выход. В тюрьму посадят, избавишься от хлопот лет на десять.

— Слушай, ну что ты издеваешься? Я к тебе, как к человеку, к другу, а ты?

И Вова понял, что Муха нуждается в нем, очень нуждается.

— Можешь ты что-нибудь придумать?

Вова поднялся и прошелся по комнате, насколько позволяли тесно сдвинутые койки. Хмель ударил ему, непривычному, в голову, и он хотел тут же поразить примитивного Муху неожиданным и исчерпывающим решением, но, как назло, решение не шло, хотя и крутилось что-то, показавшееся ему подходящим:

— Да ты хоть сказал, что решил с ней порвать?

— Нет, не могу.

— Трус, — заявил Вова высокомерно. — Но, может быть, это и к лучшему. Знаешь, это определенно, к лучшему.

— Чего ж хорошего?

И тут мозги Вовы заработали:

— Она, естественно, отношение твое чувствует, но фактов не имеет…

Обращался он уже не к Мухину, а к самому себе:

— Значит, нужно устроить так, чтобы твое отношение объяснить не твоей виной перед ней, а ее перед тобой! Гениально?

— Смутно. Чем она-то виновата?

— Не знаю. Сейчас придумаю, Не думаешь же ты, что женщина такого поведения хранит тебе верность?

— Раз с мужем живет, должна и с ним…

— При чем тут муж? Какие могут быть претензии к мужу? У нее может быть и другой человек…

— Вова, не перегибай.

— Как хочешь, в таком случае я — пас.

— Ну, ладно, черт с тобой, плети.

— Продолжаем развивать нашу теорию. Ты должен убедиться, что она была не верна тебе, изменяла.

— С кем? — взревел Муха.

— Лучше всего, с твоим приятелем.

— С тобой, что ли?

Вову передернуло:

— Кроме меня, есть еще Стас.

— Теленок наш?

— Разве ты не замечал, что он влюблен без памяти?

— В Татьяну?

Вова вздохнул:

— Неудивительно, что ты влип, Муха. Ты совершенно не способен видеть дальше собственного носа, а он у тебя невелик.

— Оставь мой нос в покое. Ну, предположим, Стас влюблен. Так он же младенец. Он мечтать только может.

— Зато о многом.

— Отбить у меня Таньку?

— Нет, на это он не способен, а вот жениться бы мог.

Несмотря на уныние, Мухин рассмеялся:

— Так за чем дело? Устроим комсомольскую свадьбу.

— Не понимаешь ты меня, Леша.

— Не понимаю. Куда ты гнешь? Говори прямо.

— Я бы постарался свести их с Татьяной.

— Тю! — Мухин налил водки в стакан. — Слушал я тебя, Вова, слушал, только время потерял. Кто ж их сводить будет? Я откуда у меня времени столько? Да и на что он ей нужен? Нет, Вова, ты не голова.

— Это ты не голова. Что я тебе предлагаю? Женить их, что ли? Я предлагаю простое. Ты должен убедиться, что они встречаются.

— То есть не убедиться, а сделать вид, что убедился? Кино устроить?

Вова разозлился:

— Может быть, и не кино. А вдруг она ему посочувствует?

— Плохо ты Татьяну знаешь.

Здравый смысл подсказывал Вове остановиться, утихомириться, но он уже не мог, заскользил по наклонной:

— Я знаю, что она женщина…

— Ладно, не наговаривай лишнего.

Вова демонстративно улегся на кровать:

— Пожалуйста, вольному воля. Только мне кажется, что пришло тебе время подумать о ком-то одном — или о Татьяне заботиться, или себя выручать.

Муха уставился в пустой стакан. Отвратительная правота Вовиных слов гасила искусственное облегчение, взбаламучивала тоску:

— Так что делать-то?

— Свести их и застать вдвоем.

— Легко сказать! Ну сведем. А они усядутся на разные стулья и будут про погоду разговаривать. Что ж я, как дурак, кинусь на них?

— Продумать все нужно, чтобы в дураках не оказаться.

Они еще долго сидели и думали, а утром Муха проснулся, вспомнил все, огляделся. Поздно вернувшийся Станислав спал, натянув до подбородка потертое байковое одеяло. Вова возился с чайником, физиономия у него совсем пожелтела, под глазами темнели отеки. Муха пригладил ладонью волосы, провел языком по пересохшему, неприятному рту.

— Ты, Вова, вот что… — Покосился на спящего Стаса. — Наплели мы с тобой вчера по пьянке. Ты это забудь.

Ему было стыдно.

Вова покачал трещавшей с похмелья головой:

— А ну тебя к черту! Нужны вы мне… Сам лез, спрашивал.

— По глупости. А сейчас решил — все скажу открыто, без фокусов.

— С чем и поздравляю. Честность — лучшая политика.

И они перекинулись недобрыми взглядами людей, поневоле приоткрывших друг другу темные уголки души.

Все утро Мухин чувствовал себя сносно. Выпил бутылку пива, приободрился и утвердился в решении: сказать Татьяне откровенно и покончить раз и навсегда. «А если не поймет, заартачится?» Выпил еще бутылку, и угроза показалась не такой уж страшной. «Ну и пусть. Пусть горит все синим огнем. Плюну и разотру! На Сахалин уеду. Один. Чтоб они все пропали, бабы проклятые, и с красотой своей и с квартирами. Одна запугать хочет, другая купить. А шиш вы с постным маслом не хотели? Сто штук найду любых… „Менял я женщин, как перчатки…“

А Вова чудаком оказался… Надо ж выдумать! Представляю, какую бы рожу Стас состроил! Нет, с Вовой не соскучишься… Шутник. Да не с Лехой Мухиным шутить. Леха шторма видал, щи флотские хлебал. Без сопливых обойдемся… Спички есть, табак найдется. Можешь, Стасик, спать спокойно. Никто тебя на Татьяне не женит…»

Однако в глубине волновалась беспокойная зыбь, и не было полной уверенности, что бодрая эта решимость окончательная, что сохранится она завтра или даже через час. И Мухин заспешил, заторопился исполнить все, что решил.