— Постройки.

— Правильно! А висячий замок — это постройка?

— Нет.

— Значит, можно допустить, что исключить нужно именно его?

— Можно.

— Значит, напишем, что Вы так и ответили?

— Я ответил по-другому. Так ответили Вы. Я только согласился.

— Так я напишу, что Вы согласны?

— Я, как Герасим, на все согласен. Но это необъективно.

— А что объективно?

— Объективно: написать два правильных ответа, Ваш и мой. На самом деле их больше.

— Хорошо, хорошо. Так и напишем. Вот следующая карточка.

Из четырех предметов: ракеты, автомобиля, воздушного шара и свечки я решительно убрал автомобиль, т.к. единственно он содержит огонь внутри мотора, а свеча, ракета и воздушный шар характеризуются наличием от-крытого огня. Лена отложила карточки и больше к ним не возвращалась.

— Давайте проведём игру. Но на самом деле это не игра, а очень серьёзное дело. Вот карточки, — девушка придвинула ко мне большую стопу картинок, как в детском лото. — Вам нужно их разложить по категориям. Постепенно. Всего должно получиться две стопы.

Что ж, поехали. Овцу и собаку в одну стопку. Кирпич и бревно в другую. Весы и складной метр в третью. Потом предметы одушевлённые к одушевлённым, неодушевлённые к неодушевлённым. Когда, под одобрительным взглядом психолога, осталось три карточки: ребёнок, градусник и кровать, я задумался.

— В чем затруднение? — участливо спросила девушка.

— У Вас ошибка. Стопок должно быть три.

— Нет, две.

— Или убрать три карточки. Они не подходят.

— Нет, подходят.

— Точно?

— Точно.

— Тогда ясно. Вы нарочно так сказали. В этой задаче только один ответ. Стопок должно быть три.

— Но что общего в этих предметах!?

— Как что. Ребёнка мы посадим на кровать и поставим ему градусник.

— Вы действительно так думаете? — опечалилась Лена.

— Я могу думать так, как захочу.

— Что это значит?

— Это значит, что мир таков, каким его делаете Вы.

— Но есть истина.

— Истина экзистенциальна.

— Это как?

— Как Вам больше нравится. Как захотим, так и будет.

— Сомневаюсь.

— А я нет. Хотите, докажу?

— Конечно!

— Я вам задам задачу, Вы будете уверены в своём правильном ответе, а прав окажусь я.

— Этого не может быть, — улыбнулась Лена.

— Попробуем?

— Да, давайте.

— Ответьте мне на вопрос: куда ходили мы с Пятачком?

Девушка подумала и, смущённо улыбнувшись, спросила:

— К Винни-Пуху?.. Или к Ослику?.. — и приободрившись, обобщила: «К кому-то из них».

— Нет. С пятачком мы ходили в метро, — ласково пояснил я. Думаю, девушка помнит, что изначально метро стоило пять копеек.

Елена Владимировна сразу стала строга:

— Скажите, что значит «шила в мешке не утаишь»?

— Пса его знает.

— Что? Кто знает?

— Пса.

— Кто это?

— Пёс.

— Почему же пса, если пёс?

— Потому что пёс — это он, а пса — это она.

— Все-таки, как Вы думаете?

— По-разному. Можно так думать, можно этак.

— Хорошо. Вот другая пословица: цыплят по осени считают. Что это значит?

— Всему своё время.

— Хорошо. Вы так считаете. Правильно считаете. Почему же эту пословицу можно объяснить однозначно, а «шила в мешке не утаишь» можно понимать по-разному. Есть разница в этих пословицах?

— Нет.

— Как нет?

— А Вы сомневаетесь?

— Да, сомневаюсь.

— Ну, так я докажу?

— Сделайте одолжение. Так почему?

— Потому что я так хочу. А захочу, чтобы была разница, — будет.

— Объясните, в каком случае есть разница, и в каком нет.

— Разницы нет в первом случае. Разница есть во втором. В первом случае шила не утаишь, значит, в определённое время тайное станет явным, несмотря на то, что имела место попытка нечто утаить, т.е. всему своё время. Здесь и произошло слияние двух пословиц. Во втором случае цыплят считают, хоть и по осени, а шило утаивают. Считать и утаивать — вещи разные, но если захотеть, чтоб все было одно и то же, то утаивать — значит контролировать, определять в размере, весе и качестве, с тем чтобы соотнести параметры утаиваемого с прогнозируемой угрозой, т.е., как Вы, несомненно, уже догадались, — это то же самое, что считать. И так до бесконечности: истина экзистенциальна. Ну, как? Похоже, доказал?

— Вы знаете, у меня голова кружится. Вы наркотики употребляете?

— Нет. Я сторонник чистого разума. Однако курю, предпочитая табачный дым религиозному дурману.

— Вы не верите в бога?

— Давайте, Елена Владимировна, я Вам докажу что-нибудь ещё.

— Минуточку. Посидите, я сейчас приду.

Повеяло чем-то угрожающим: натурально, я остался в кабинете один. Впрочем, куда ты с подводной лодки денешься.

Стремительно вошла молодая, злая как фурия еврейка, за ней как школьница за учителем, моя психологиня.

— Что общего между ботинком и карандашом? Немедленно отвечайте, без паузы!! — заорала еврейка.

— Оба оставляют следы. Ботинок на полу, а каран-даш на бумаге, — без запинки отрапортовал я.

— Какая разница между чернильницей и луной?

— Нет разницы, — смиренно ответил я.

— Че-во? — угрожающе заявила фурия.

— Луна отражает свет, и чернильница отражает, — пояснил я.

— Что — нет никакой разницы? — фурия внимательно смотрела мне в глаза.

— Вы не сердитесь, — не отводя взгляда, миролюбиво попросил я, — есть разница.

— В чем?

— Луна отражает свет солнца, а чернильница — и солнца, и луны.

— Все ясно, — констатировала учительница.

Больше со мной никто не разговаривал. Почему не дали главного теста, который положен всем и является ключевым. Причин могло быть несколько. Первая: досрочно признали симуляцию; вторая: досрочно убедились в шизофрении; третья: никто не убеждался ни в чем, и результат будет один, благодаря вмешательству: а) Косули, б) следствия. Вот где настоящая шизофрения.

Через несколько дней опять привели в отделение психологии. Долго ждал в коридоре, сидя на обыкновенных человеческих стульях, прямо как в каком-нибудь вольном учреждении в ожидании аудиенции, практически без всякого присмотра (охранник то и дело отлучался) и старался удержать себя от безрассудного действия: привели сюда длинным путём, собирая по пути психов из разных отделений, и в какой-то момент на первом этаже прошли мимо приоткрытой двери кабинета, в котором окно выходило на обычную улицу, решёток не было, а сквозь открытую форточку проникало московское лето; замок на двери был определённо захлопывающийся. Рядом шагал здоровенный охранник. Несмотря на нахлынувшее стремление к волшебной форточке, к счастью, хватило ума понять, что единственно слабым местом противника в этой ситуации могут бытьтолько глаза, а они на двухметровой высоте, и шанс на точный и быстрый удар слишком мал. Теперь же хотелось броситься вниз по лестнице, бежать к заветной приоткрытой двери, чтоб все получилось и случилось немедленное чудо. Ах, Артём, как я тебя понимаю, ты говорил, что уйдёшь в бега в любом случае, рано или поздно. Тогда я тебя призывал к благоразумию, а теперь тоже понимаю, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. От таких мыслей оторвала появившаяся Елена Владимировна, которая, сухо поздоровавшись, сказала, что мне забыли предложить анкету; нет, не в кабинете, можете здесь, в коридоре, вот анкета, карандаш, тетрадь у Вас есть, подложите под листок и пишите, а в кабинете нет необходимости. Анкетой оказался даже не тот, главный, тест, а другой, второстепенный. Предстояло закончить начатые предложения. Например: «До войны я был…» «Танкистом» — дописал я. Или: «Если бы у меня была нормальная половая жизнь…» — «То я был бы половым, и духовную жизнь называл бы духовкой». И так далее.

— Давайте сюда, — потребовала психологиня, проходя мимо.

— Я не закончил.

— Неважно. Давайте.

Как говорят в народе, вот тебе бабушка и юркнула в дверь. Опять шизофрения.

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся» — думал я, возвращаясь в палату в сопровождении вертухая. Повеяло грозным дыханием предстоящей комиссии. Надо решаться. Задел есть, и если грамотно приплести глюки — диагноз будет. Но какой… Снова череда старых вопросов налетела душащим сомнением и непреходящим ощущением предательства. Вдруг персонал отделения всполошился: Павлова вызывают к адвокату. Есть на Серпах у подследственного такое право, но все знают, что оно только на бумаге. Случай исключительный. После каких-то попыток свидание отменить,споров врачей, пускать или не пускать, наконец повели. Ах, как вовремя. Так нужна ясность, так хочется верить, что Косуля больше не обманет. В конце концов, это для него опасно, ведь выйду я когда-нибудь на свободу, да и не может такого быть, чтобы совести в человеке не было совсем.