— Ну? — Тремьян посмотрел на сидящего рядом с ним Кардоне. — Неужто ты такой специалист по ограблениям?

— Не больше, чем ты, советник, — отпарировал Джой.

18

Уик-энд начался как-то натужно и неестественно — Элис чувствовала это. Может, дело в том, что голоса раздавались громче обычного, смех был более подчеркнутым.

Обычно с появлением Берни и Лейлы, когда начинались расспросы о домашних делах, все как-то успокаивались, наступало умиротворение. Разговоры о детях и их проделках, о службе, о принимаемых решениях — на это ушли первые несколько часов. Ее муж называл такое времяпрепровождение синдромом Остермана. Берни и Лейла буквально втягивали собравшихся в разговор, заставляя выкладывать все, что наболело.

Тем не менее никто, вопреки желанию, не затрагивал сугубо личных вещей. Жизненно важных проблем, которые остались в прошлом у каждого, никто не касался, если не считать, конечно, ужасного происшествия в среду днем.

С другой стороны, Элис не переставала думать о муже, пытаясь понять, почему он приехал домой из офиса, почему так возбужден в последнее время, почему со среды так странно ведет себя? Но может быть, она просто все навоображала.

Женщины присоединились к своим мужьям, и Элис отбросила сомнения. Дети уже отправились спать. Она не могла больше слушать разговоры Бетти или Джинни о своих горничных. Она может позволить себе прислугу! Но у нее никогда не было прислуги!

Горничные были у ее отца. Он называл их «послушницами». Они убирали дом, готовили, ходили за покупками и… другое. Ее мать называла их «горничными».

Элис постаралась выкинуть из головы эти мысли и огляделась в поисках своего бокала с напитком. Склонившись над раковиной, она ополоснула лицо холодной водой. В дверях кухни показался Джой Кардоне:

— Босс сказал, что если я хочу выпить, то могу сам себе налить. Не говори мне, где что стоит. Я бывал тут и раньше.

— Тогда берись за дело, Джой. Ты нашел все, что тебе нужно?

— Еще бы. Прекрасный джин, великолепный тоник… Эй, в чем дело? Ты что, плакала?

— С чего бы мне плакать? Я просто ополоснула лицо, освежилась.

— У тебя щеки еще мокрые.

— Они всегда бывают такими от воды.

Джой достал бутылку с тоником и присмотрелся к ней:

— У вас с Джонни какие-то неприятности?.. Странная история в среду… О’кей, он рассказывал, что это было какое-то дикое, несообразное ограбление… Но если что-то еще кроется за этим, дай мне знать, идет? То есть если он затеял опасные игры с крупной рыбой, то не держи это в тайне от меня, ладно?

— С крупной рыбой?

— Ростовщиками. У меня есть клиенты в его телекомпании. Даже держатели акций… Вы с Джонни живете совсем неплохо, но шестьдесят тысяч долларов после уплаты налогов — это ведь не так уж много.

У Элис Таннер перехватило дыхание:

— Джон отлично справляется!

— Все относительно. Мне кажется, Джон попал в какую-то заварушку. Сам сладить не может, но не хочет нарушать покой своего маленького королевства в поисках чего-то лучшего. Но это ваши с ним дела. Просто я хочу, чтобы ты передала ему от меня… Я его друг. Его хороший друг. И я чист. Абсолютно чист. А если что-то ему понадобится, ты скажи — пусть только позвонит мне, хорошо?

— Джой, я тронута. В самом деле. Но я не думаю, что есть нужда в этом. Ей-богу, не думаю.

— Но ты скажешь ему?

— Скажи сам. У нас с Джоном есть неписаное соглашение. Мы больше не обсуждаем его заработки. Но откровенно говоря, я согласна с тобой.

— Значит, у вас возникли проблемы.

— Ты не совсем точен. То, что может озадачить тебя, нас не удручает.

— Надеюсь, что ты права. И все же скажи ему, — Кардоне торопливо подошел к бару, взял свой стакан. И прежде, чем Элис успела что-то сказать, он вернулся обратно в гостиную.

Джой что-то хотел втолковать ей, но она так ничего и не поняла.

— Никто не давал права ни тебе, ни любому другому работнику средств массовой информации считать себя несгиба-смым хранителем истины! Меня просто мутит, я устал от всего этого! А встречаюсь с этим каждый день, — не скрывая раздражения, вещал Тремьян от камина.

— Конечно, о нашей непогрешимости не может быть и речи, — ответил Таннер. — Но никто не давал судам права мешать нам искать информацию и предельно объективно подавать ее.

— Если эта информация построена на предубеждении к кому-то, вы не имеете права выносить ее на всеобщее обозрение. Если же она носит фактический характер, то должна быть представлена суду. И остается только дождаться его решения.

— Это невозможно, и ты это знаешь.

Помолчав, Тремьян криво улыбнулся и вздохнул:

— Конечно, знаю. Если быть реалистом, то объективного решения тут нет.

— А ты уверен, что вообще хочешь найти его? — спросил Таннер.

— Конечно.

— Почему? Сегодня у тебя все преимущества. Если решение в твою пользу, ты победил. Если же проиграл, то можешь объявить, что суд подкуплен продажной прессой и подать апелляцию.

— Апелляция лишь в редких случаях приводит к успеху, — сказал Бернард Остерман, сидящий на ковре рядом с диваном. — Даже мне это известно. Да, она привлекает внимание, но редко венчается результатом.

— Апелляция к тому же стоит денег, — добавил Тремьян, пожимая плечами. — И можно попусту потерять массу времени.

— Вот и заставьте прессу сдерживаться, пусть вокруг и пахнет жареным. Ничего нет проще, — Джой допил свой бокал и подчеркнуто уставился на Таннера.

— Это далеко не так просто, — сказала Лейла, сидящая в кресле напротив дивана. — Ведь требуется вынести какое-то решение. Кто определит пределы сдержанности? Вот что Дик имеет в виду. Тут четкие определения невозможны.

— Бог простит, если я рискну возразить своему мужу, — при этих словах Вирджиния засмеялась. — Я думаю, иметь информированное общество столь же важно, как и неподкупный суд. Может, они тесно связаны между собой. Так что я на твоей стороне, Джон.

— И снова возникает необходимость в решениях, — сказал ее муж. — Пока выражается только мнение. Кто поставляет информацию и кто ее истолковывает?

— Это верно, — рассеянно сказала Бетти. Она наблюдала за своим мужем. Он слишком много пил.

— Что значит верно? Почему верно?.. Давайте представим себе гипотетическую ситуацию. Между Джоном и мною. Скажем, я полгода работал над деталями сложной сделки. Как юрист, соблюдающий правила этики, я имею дело с клиентами, которым доверяю; приходится объединять множество различных компаний, чтобы сохранить рабочие места, а фирмы, которые стоят на краю банкротства, получают новую жизнь. И вдруг появляются несколько человек, которые считают себя ущемленными — хотя, может быть, суть дела в их собственной некомпетентности, — и начинают кричать о нарушениях. Допустим, они встречаются с Джоном и принимаются вопить: «Подлость!» И лишь потому, что они выглядят — подчеркиваю, всего лишь выглядят — загнанными и затравленными, Джон уделяет их делу одну минуту, всего лишь одну минуту эфирного времени по всей стране. И тут же к моему делу начинают относиться с предубеждением. И не пытайтесь уверить меня, что суд не поддается мнению масс-медиа. Одна минута может перевесить шесть месяцев.

— И ты думаешь, что я способен на такое? Ты считаешь, что любой из нас может?

— Вам нужен материал. Вам вечно нужен материал! И наступает момент, когда вы перестаете что-либо понимать! — Тремьян все повышал голос, а теперь почти кричал.

Вирджиния встала:

— Наш Джон не имеет к этому отношения, дорогой… Я пойду сделаю тебе еще чашку кофе.

— Я сама сварю, — сказала Элис, вскакивая с дивана. Она смотрела на Тремьяна, удивляясь его внезапной горячности.

— Не будь идиотом, — бросила Джинни, выходя в холл.

— Я бы выпил, — Кардоне протянул стакан, ожидая, что кто-то возьмет его.

— О, конечно, Джой, — Таннер взял стакан. — Джин с тоником?