— И никто не встречался друг с другом? Не перезванивались? Не строили никаких планов? Я хочу знать правду!

— Если они и говорили друг с другом, то с телефонов, которые не прослушиваются. Это значит, что они должны были несколько раз прибегать к услугам платных автоматов, чего мы не зафиксировали. Они не встречались — мы следим за ними. Если у кого-либо из них и есть планы, то только свои, личные, они не скоординированы… Мы исходим из того, что я рассказал вам. Вот и все, что у нас есть.

— Похоже, они не вступали ни в какие контакты друг с другом.

— Совершенно верно. Мы тоже пришли к такому выводу.

— Но это не то, чего вы ждали. Вы говорили, что они в панике.

— Я думаю, да. В панике. Все они. Но каждый в отдельности. Наши предположения подтверждаются.

— Что это, черт возьми, означает?

— Подумайте. Одна пара кидается на встречу с влиятельным мафиози. Другая обедает с мужем и женой, которые такие же фанатики, как сами члены Политбюро. А юрист неожиданно сталкивается с международным похитителем секретов из Цюриха. Вот это и называется паника. У КГБ много щупалец. И все они сейчас пришли в оживленное движение. Нам остается только сидеть и ждать.

— Не так просто находиться в таком положении, начиная со вчерашнего дня.

— Оставайтесь совершенно естественным. Вам станет ясно, что действовать на двух уровнях общения не столь сложно. Так всегда бывает. Если даже не удастся полностью контролировать себя, никакая опасность вам не угрожает. Они слишком заняты друг другом. И помните, завтра днем вы не должны ничего скрывать. Свободно разговаривайте. Будьте раскованны. Делайте и говорите все, что приходит в голову.

— И вы считаете, я смогу их убедить?

— Да у них же нет выбора! Разве вы этого не понимаете? У вас репутация репортера-расследователя. Должен ли я напоминать вам, что расследование заканчивается, когда его субъекты приходят в непосредственное соприкосновение? Это старый прием.

— И я должен сыграть роль катализатора, как бы не подозревая?

— Лучше всего вам так себя и вести. Чем вы будете непосредственней, тем лучше все получится.

Таннер закурил. Больше он не мог отрицать правоту джи-мена. Его логика убедительна. Теперь безопасность и спокойствие Элис с детьми находились в руках этого холодного профессионала.

— Хорошо. Я встречу их у дверей как долгожданных родичей.

— Именно так и действуйте. И если вы в самом деле сможете так вести себя, позвоните им всем с самого утра и повторите приглашение. Кроме Остерманов, разумеется. Как вы обычно делаете… И помните — мы рядом. Самое сложное оборудование, какое выпускают крупнейшие в мире корпорации, задействовано в вашем доме. Даже самое незначительное, самое крохотное оружие не пересечет его порога.

— В самом деле?

— Мы узнаем, если у кого-то в кармане будет даже бритвенное лезвие.

Таннер глубоко затянулся сигаретой. Сняв руку с телефонного аппарата, он испытал ощущение, будто находится в свободном падении.

Это было странное, неуютное чувство — полного одиночества.

Поняв, в чем дело, он серьезно расстроился и обеспокоился.

Все в жизни теперь полностью зависело от человека по фамилии Фассет. Таннер всецело в его власти.

К дому Таннера подкатило такси. Песик Джона, мохнатый вельш-терьер, взлаивая, носился по дорожке, всем своим видом излучая радость. На лужайку выбежала и Джанет. Из машины выбрались Остерманы, в руках пакеты с подарками. Водитель извлек большую сумку из багажника.

Таннер смотрел на них из дома: Берни в дорогом пиджаке стиля Палм-Бич и голубых брюках; Лейла в белом костюмчике с золотой цепочкой на поясе, юбка куда выше колен, а широкополая мягкая шляпа прикрывала левую сторону лица. Она олицетворяла собой успех и здоровый образ жизни в Калифорнии. Но во внешнем облике и поведении Берни и Лейлы замечалась некоторая искусственность — большие деньги пришли к ним лет девять назад.

Вдруг их успехи всего лишь фасад, гадал Таннер, наблюдая за парой, которая сейчас обнималась с его дочерью. Или же они в самом деле долгие годы обитали в мире, где рукописи и съемки оставались всего лишь вторичным занятием — отличной крышей, как сказал бы Фассет?

Таннер посмотрел на часы: две минуты шестого. Остерманы прибыли довольно рано — в соответствии со своим собственным расписанием. Может быть, это их первая ошибка. Или, возможно, не ожидали застать его дома. Он, когда приезжали Остерманы, обычно бросал работу пораньше, но никак не мог быть дома до половины шестого. В письме Лейлы говорилось, что они прилетят рейсом из Лос-Анджелеса с посадкой в аэропорту Кеннеди около пяти. Задержка была бы нормальным явлением. Но невозможно представить самолет, прилетающий раньше срока.

У них должно быть объяснение. Интересно, выложат ли они его сразу?

— Джонни! Ради Бога! Мне показалось, что я слышала лай! Это же Берни с Лейлой приехали! Что ты стоишь тут? — Элис вышла из кухни.

— О, прости… Я хотел дать Джанет возможность пообниматься с ними.

— Иди же встречай их, глупый. Я только включу духовку.

Таннер шагнул к входной двери, а жена устремилась на кухню. И, взявшись за медную ручку, он понял, как чувствует себя актер перед выходом на сцену в трудной роли. Неуверенным, совершенно неуверенным, несмотря на все репетиции.

Облизнув губы, он вытер лоб тыльной стороной ладони. Наконец решившись, повернул ручку и толчком отворил двери. Другой рукой он распахнул вторую створку и сделал шаг навстречу гостям.

Уик-энд с Остерманами начался.

— Привет, шрайбер![3] — крикнул он с широкой улыбкой. Это было их обычным приветствием — Берни даже считал его весьма почетным.

— Джонни!

— Привет, дорогая!

Стоя в тридцати ярдах, они орали друг другу и обменивались широкими улыбками. Но даже с этого расстояния Джон Таннер видел, что в их глазах веселья нет. Они внимательно изучали его. На какую-то долю секунды Берни прекратил улыбаться и застыл на месте.

Это длилось всего лишь мгновение. Словно они заключили между собой молчаливое соглашение не касаться невысказанных мыслей.

— Джонни, я ужасно рада видеть тебя, — к нему через лужайку бежала Лейла.

Джон Таннер позволил Лейле обнять себя и почувствовал, что отвечает ей с большим энтузиазмом, чем мог даже у себя подозревать. Он понимал, в чем дело. Он выдержал первое испытание: секунды встречи с Остерманами лицом к лицу. Он начал догадываться, что Фассет, помимо всего прочего, был прав и в этом. Может, ему и удастся вынести все.

«Делайте то, что вы обычно делаете; ведите себя, как вы обычно ведете. И не думайте больше ни о чем».

— Джон, ты выглядишь великолепно, ну просто великолепно, парень!

— Где же Элис, моя радость? — спросила Лейла, наконец отступая в сторону, чтобы и Берни мог обнять Таннера своими длинными тонкими руками.

— В доме. Возится с кастрюлями. Входите же! Давай я возьму багаж… Нет, Джанет, моя милая, тебе не стоит поднимать сумку дяди Берни.

— Не понимаю, почему бы и нет, — засмеялся Берни. — Она вся набита полотенцами из «Плазы».

— «Плазы»? — Таннер не сумел сдержаться. — Я думал, вы только что прилетели.

Остерман глянул на него:

— Мы прилетели пару дней назад. Я расскажу тебе, в чем дело…

Как ни странно, все шло как в добрые старые времена, и Таннер удивлялся самому себе, осознав, что принимает ситуацию. По-прежнему они испытывали чуть ли не физическое облегчение, видя друг друга и зная, что ни время, ни расстояния не властны над их дружбой. По-прежнему присутствовало ощущение, что они могут свободно болтать о чем угодно, рассказывать анекдоты и возвращаться к историям, начало которым положено месяц назад. Рядом с ним сидел все тот же Берни — мягкий, чувствительный, отзывчивый Берни, — со своими спокойными, но точными и исчерпывающими комментариями. Замечания его были довольно язвительными, но он как-то ухитрялся никого не унижать; Берни подсмеивался над самим собой столь же охотно, как и над своим профессиональным миром, потому что это был его мир.