«А вдруг не успею? — встревожилась она, но тут же успокоила себя. — Успею, должна успеть».

Влажный лес серебрился поутру. Подрагивали деревья, сбрасывая с листьев ночную испарину. Первые лучи пробивались сквозь ветки и поджигали чешуйчатые стволы — они вспыхивали там и сям иссиня-красным, как в начинающемся пожаре. Жаворонки начинали петь заливисто и звонко, до звона в ушах. Ванесса добралась до первой опушки и поразилась ее ослепительной, новорожденной зелени. В шелковой неге перешептывались бабочки. Росистый запах травы ударил в голову, напомнил о родном и далеком, захотелось остаться здесь на несколько секунд, на час, на день, на вечность... Но нужно было идти. Сколько времени она в дороге? Минут двадцать, не больше... Значит, в запасе еще по меньшей мере тридцать. Только бы не сбиться... «Держись правой стороны», — напомнила она себе, и сразу же увидела свежую змейку тропы, будто только что специально для нее вытоптанную. Она последовала.

Лес постепенно редел, и можно было лучше разглядеть грандиозные дубы- исполины, раскинувшие гигантские ветви-крылья вширь и ввысь. Откуда-то выскочила олениха и сразу же скрылась: небезопасно выводить оленят на прогулку — человек в лесу. Несса пожалела, что помешала, сразу вспомнив о серне, о письме и ускорила шаг, почти побежала. Пугливые тени выпрыгивали прямо из-под ног и слепо, безумно взмывая к свитым кронам, разбивались там о стрелы окрепшего света.

Внезапно все прервалось, как бы утомилось, и, словно для отдыха и услады, распростерлась впереди — вся в пене ярко-голубых цветов пленительная поляна с единственным деревом — великолепно развесистой елью посреди.

«Это о ней говорила матушка, — обрадовалась Несса. — Значит, где-то здесь, где-то совсем рядом почта».

Она обошла ель с правой стороны и остановилась. Было тихо и ясно. Но никакой почты...

— Вы стоите в очереди? — вдруг услышала она голос за спиной, и от неожиданности вздрогнула. — Я буду за вами, не возражаете?

Молодая женщина с красивым усталым лицом стояла рядом и смотрела на нее вопросительно.

Видно, что она тоже торопилась, и в руках у нее тоже был небольшой пакетик.

— Слава Богу, не опоздала… — сказала она, переводя дыхание.

— А который час? — спросила Несса.

— Без восемнадцати шесть, — ответила женщина и протянула ладонь для знакомства, — Эмма. Меня зовут Эмма. А вас?

— Ивана… Ванесса... У меня два имени...

— Звучит, как одно и то же... Вы неподалеку живете?

— В женском монастыре. Временно.

— А вы?

— Не близко. И тоже временно, — грустно пошутила женщина — Из дома в четыре вышла, и то едва успела... Вот сынишке хочу передать, — она показала на аккуратный пакетик. — А вы про это место от кого узнали?

— От матушки Агафии, от монахини, у которой живу... А вы?

— От сына. Он, крошка моя, хоть и девять лет минуло, а часто ко мне приходит, не забывает и все время спрашивает: «Мама, зачем ты это сделала?», — тут голос Эммы задрожал, — но вот последний сон был совсем необычный, — тихо продолжала Эмма. — Вроде и не сон вовсе. Сынок мой увиделся мне в этот раз светлый, как ангел, и уже ничего не спрашивал, а только сказал, чтобы написала ему письмо, а в письме все о себе, чем жила, чем живу, и принесла в лес к старой ели. «Почтальона пошлю», — сказал. Уж я и не знала, что подумать... сама себя пугаю: «Не сошла ли от горя с ума?». Но сердце подсказывало — пойди. Вот вчера села и всю ночь писала. Писала и плакала. Но под утро задремала и потом, пока дорогу отыскала, — опоздала, никого не застала… Не успела... А все равно чуть легче на сердце стало, может, простил меня сыночек? Я-то себя никогда не прощу. Да и что такое — себя простить? Перед Богом такое прощение не имеет силы. А он, если просил написать письмо, значит, пожалел...

— Так, это я по вашим следам шла?

— По моим... Слава Богу, хоть чем-то кому-то пригодилась.

От рассказа женщины у Нессы закружилась голова, и чувство вины с новой силой поднялось в ней.

«Скорее бы шесть, — поторопила она время, — скорее бы все началось», — хотя не знала, что именно должно начаться и с чего взяла, что это «что-то» непременно должно начаться.

Едва успела подумать, как увидела летящую с востока и быстро приближающуюся стаю голубей безупречной белизны. На крыльях их переливались изящнейшей выделки бриллианты — капли прозрачнейшей влаги.

Ах, вот оно что! Голубиная почта! Дед рассказывал, что в старину именно голуби разносили письма, и тогда, ребенком она удивлялась, как птица угадывает, куда лететь, как распознает адресата.

Но теперь все представилось естественным и возможным, единственно возможным и объяснимым. Кому еще доступны места, где живут райские серны?

Один из голубей отделился и полетел по направлению к Ванессе, другой — к Эмме. Что же остальные? Напрасно прилетели? Как жаль! Почтальонов много — отправителей мало. Она протянула руку с конвертом, и вдруг какая-то сила потянула, понесла ее вверх. Несса не сопротивлялась и, легко преодолевая притяжение времени, полетела. «Так, вот, оказывается, что испытывают птицы в воздухе!». У нее захватило дух от восторга...

* * *

«Здравствуй, Томас! Здравствуй!» — послышался совсем рядом мягкий голос матушки Агафии. Несса оглянулась. И... открыла глаза.

Окошко распахнулось настежь, впуская в комнату пряный, горный ветер с благоуханиями цветов, трав и свободы.

Оказывается, приходил Фома взять несколько книг из матушкиной библиотеки, в том числе и Блаженного Иустина. Значит, и мальчик узнает о райской серне, людьми изгнанной из рая.

Глава 38Исповедь

То время кончилось — я разбросала камни, окаменевшая, стою на перепутье и милости прошу: «Подай мне... Подай мне, Господи, вкусить Твой хлеб терпенья и укрепить елеем слабый дух, сменить гордыню на уничиженье, роптанье — на молитву, речь — на слух. Подай мне, Господи, познать Твои желанья, свои — снести Тебе на суд, спасительного покаянья не осквернить благую суть...

Душа просит исповеди, как нищий милостыни.

— Неужели отложишь и в этот раз?

— Не знаю... Что-то не пускает меня... Мне кажется иногда, будто я — на привязи. Стараюсь идти вперед, но, как ни оглянусь — все на том же месте.

— Знаешь, когда в зоопарк привозят маленьких слонят, их держат на поводках, и поначалу они изо всех сил сопротивляются. Но потом вырастают в больших, выносливых слонов и тогда легко могут преодолеть любые препятствия, но уже не пытаются.

— Люди — не слоны...

— Разумеется, люди — не слоны: им вера дана.

— Но разве у верующих нет сомнений и страхов?

— О каких страхах ты говоришь?

— О страхе смерти, например?

— Для верующих есть нечто пострашнее смерти.

— Что это?

— Смерть без покаяния...

— Бог и так читает в сердцах. Зачем же выговаривать вслух, зачем эта мука и унижение?

— Затем, чтобы самой признаться, признание очищает. Помнишь свою последнюю исповедь? Сколько тебе было? Одиннадцать? Двенадцать? Ну какие там грехи у малолетки, а подходила к аналою и говорила, как мама учила: «Грешна, батюшка…», и священник — с выплаканными до небесной белесости глазами — улыбался и крестил, и потом вдруг становилось необыкновенно легко и хотелось всех обнимать и целовать...

— Но теперь-то... что сказать... С чего начать?

— А ты к Слову прислушайся...

И при тусклом свете настольной лампы всю ночь Ванесса читала Евангелие:

«...Иисус же сказал им: Я есть хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда.

Но Я сказал вам, что вы и видели Меня, и не веруете.

Все, что дает Мне Отец, ко мне придет; и приходящего ко Мне не изгоню вон, ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю Пославшего Меня Отца.

Воля же Пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он мне дал, ничего не погубить, но все воскресить в последний день.