«Ну и уйди к тому, кого любишь...» — услышала она чей-то голос.

Ванесса подошла к телефону, не рассуждая, не анализируя, и, в каком-то неотвратимом наваждении, набрала номер... Послышался долгий, протяжный гудок, потом другой, третий, за ним включился автоответчик: Андрей не поднимал. Она положила трубку почему-то с облегчением. Так тому и быть. Но через две минуты телефон зазвенел, и, вздрогнув от неожиданности, не ответив сразу, она смотрела на кричащий аппарат в ступоре и страхе. Звенело и требовало чего-то и сердце ее.

— Алло... Кто это? — подняла и спросила, уже зная, кто это был.

— Ты звонила?

— ... ... ...

— Я знаю, что ты звонила. Мой домашний подключен к сотовому, твой номер высветился минуту назад. Я — сейчас не дома, у Майкла... Как ты? Я с ума схожу, скажи, что мне делать? Я уже все передумал, мне нужно увидеть тебя. Давай уедем домой. Как долго ты будешь мучиться так? И меня мучить... Прошу тебя, не клади трубку... скажи, хоть что-нибудь.

— Я жду ребенка.

И воцарилось молчание. Потом, не думая о последствиях, не думая вообще ни о чем и движимая одним только отчаянием, сказала:

— Я — беременна...

— Это — мой ребенок? — и голос сжался, задрожал.

— Твой. Забери нас.

— Я буду у тебя через полтора часа, самое многое,— и Андрей положил трубку.

* * *

Гроза в горах — прелюдия к концу света. Содрогаются от могучих раскатов грома и выстрелов слепящих молний небеса и будто рыдают над трагедией рода человеческого, как и в день его первого грехопадения. Гневается небо на людей, обративших любовь в низкую страсть, жертвенность — в эгоизм, смирение — в гордыню. Смыкаются в сплошном потоке ливня спины гор, и набухает влагой земля и скользит в неизвестность. Кажется, стихия не кончится, а продолжится до того самого дня, пока не растопится до последней капли зло вокруг. Неуютно смятенному путнику-водителю в грозу, подстерегает его каждую минуту опасность. Машина не едет, а плывет, как в аквариуме, хотя дворники напрягаются до предела и стонут от натуги и тщетности: не смыть им со стекол безостановочные потоки, хлесткие и беспощадные, как волны океана. Дорога — черная змея, то изгибается под колесами, то исчезает совсем, не создавая трения, необходимого для движения, и тогда путник отдается на одну лишь милость Божью. Тогда понимая, как ограниченна и ничтожна его воля, затихает он, как послушный школьник, постигая мнимость и иллюзорность власти своей.

Андрей спускался по горному хайвэю в город. Сердце его колотилось бешено, в такт дождю, и разряжалось вместе с молниями. Он сам как будто превратился в природное бедствие, в голове звучало: «Твой ребенок... забери нас... твой ребенок... я жду ребенка... забери нас...». Есть судьба, все суждено, от первого вздоха, до последнего... И он, зная это, приехал сюда за судьбой своей. Как теперь все будет? Будет так, как и должно быть. Я увезу их. И от мысли, что у него появится ребенок, защипало в глазах. Ведь это такая радость — ребенок, твое продолжение... И вспомнил об уже рожденной своей дочери, и совесть уколола: никогда он не испытывал к ней отцовских чувств. Теперь он все поменяет, и, конечно, Ивана примет первую его дочь тоже. Отныне он все поправит в своей жизни, потому что обрел новый смысл, понял, что значит потерять любовь и найти ее снова.

Гроза не унималась, но машина послушно держала ровную, хорошую скорость, всего час отделял Андрея от счастья, и уже чувствовалась его близость, как поздней затянувшейся зимой вдруг ощущается враз всеми чувствами приближение весны. Дорога круто пошла вниз, завиляла между скалистыми холмами, по обеим сторонам ее поднялись огромные металлические сетки, преграждающие доступ горным животным к хайвэю. Андрей изучил за последние месяцы этот спуск, как пять своих пальцев, возил Майкла, который всегда находился во хмелю, сам ездил к нему часто, два-три раза в неделю. Единственное, что мешало ему прибавить скорость — непрекращающийся ливень. Он думал, что сейчас, наверное, уже вернулся домой Артур, и ситуация окажется гораздо более сложной. Не был он пока готов к разговору с ним, не из-за трусости, нет, а из-за неопределенности, в которой оказалась его любимая, хотя верил, что выяснение рано или поздно должно состояться. Андрей впервые сочувствовал Артуру, даже завидовал ему за его способность любить, сильно и жертвенно. Он даже отчасти признавался себе, что любовь Артура открыла и ему самому глаза на то, каким должно быть настоящее чувство — не рассуждающим и не спрашивающим ничего взамен. Так, говорят, и Бог любит, думал он, и почему-то при этом вспоминал бабу Пашу, ее избу с Образами на стенах и ее наивную уверенность, что «Господь ей правильную жизнь уготовил, а несчастья случились от того, что она себе лучше вздумала устроить»: странные воспоминания для закоренелого атеиста. А ведь баба Паша права: и ему было дано все, что нужно, та, единственная женщина, которую только и следовало беречь. Но он не оценил. Не понял. Ведь, как, оказывается, мало знал и понимал! Членил все на части, сравнивал, подгонял, а целого не видел. Стремился изведать новый успех, новые впечатления, новые страсти и пропустил главное — себя. Но теперь все будет иначе, теперь есть у него, во имя чего стоит меняться и жертвовать собой...

Опять зажглась и страшно зашипела молния, напряглась судорожно, осветив вспышками — одной, второй, третьей — дорогу, и вдруг в самом центре пути, в нескольких метрах, Андрей увидел мокрого, заблудшего, отбившегося от матери, олененка, может того же самого, за которым они с Иваной наблюдали летом из окна индейского ресторанчика. Он притормозил, колеса взвизгнули — видимо, задние попали в небольшую ухабину — олененок испугался, метнулся в сторону, и, растерявшись окончательно, вдруг побежал навстречу и ударился о капот... От тяжелого столкновения машину резко развернуло, и бросило к придорожному ограждению, от силы броска прорвалась железная сетка, посыпались камни, и мгновенно в крошку разлетелись передние стекла. Андрей ощутил, как что-то острое, чужеродное прошило голову, и в долю секунды, превозмогая нечеловеческую физическую боль, которая будто поглотила всего его, успел осознать, что произошло нечто непоправимое, конечное, и пожалел о незавершенности, краткости своей жизни, прежде чем уйти из нее навсегда...

Глава 21Лишь помяни меня в молитвах...

Я не могу не оглянуться на город мой, пылающий в долине, Содом, погрязший, падший во грехе. Мой бедный Лот, мой муж невинный, оставь меня осолонеть от слез и обернуться камнем. Спеши спастись! Лишь помяни меня в молитвах, как поминают совершивших преступленье.

О, если бы не искать его лица и не вздрагивать от телефонных звонков, не просыпаться по утрам в слепой надежде, что все то было лишь нелепым бредом. Если бы начать вчерашний день заново и не поддаться отчаянию, не искать избавления от своих страданий ценою жизни и смерти другого.

О, если бы стать птицей и улететь туда, где нет потерь...

Мысль о том, что это она подтолкнула Андрея к концу, сводила Ванессу с ума. Бессчетное число раз прокручивался перед глазами нелепый сюжет — последний час его жизни — как мгновенно он принял решение, выскочил из дома в сплошной дождь, добежал до машины, нервничая, завел мотор и еще с минуту сидел без движения, слушая, как от внезапной, полосной волны нахлынувшего счастья бешено колотится сердце, и Майкл вышел вслед и кричал ему что-то, пытаясь остановить, но мощные раскаты грома заглушали слова, и ничего нельзя было разобрать. Андрей лишь махнул рукой. Так известна ей эта его жажда крайности во всем, чтобы он ни делал. Но разве и она не такая же? Разве не утомляют и ее предсказуемость и размеренность? Хотя не сама она искала жизненных катаклизмов, они находили ее. Андрей же, с каким-то безрассудным азартом, добровольно и неистово, всегда стремился к экстремальности. И зная это, она все же позвонила. На что надеялась, когда сказала ему о ребенке? Конечно, в том, что произошло, только ее вина. Не олененок, потерявшийся в горах, оказался в тот вечер роковым препятствием, а она, заблудившаяся в своей подлой страсти, преградила дорогу — он бы со временем одумался, вернулся к своей маленькой дочери, ведь попрощалась она с ним навсегда в последнюю их встречу, зачем же было звонить... А теперь — нет его, нет нигде. Как это понять? Как с этим смириться? И продолжать жить — дышать, есть, спать, как? Ведь и часть ее самой тоже погибла, разбилась вместе с ним об острый уступ скалы.