И он написал также Нессу, парящую над верхушками гор. На картине она была женщиной-птицей, как раз тем, чем так часто ощущала себя в юности. Как он мог знать об этом? Как он, родившийся и живший в банановом царстве довольства, мог ощутить ее потаенную, неведомую никому другому, суть? На полотне веял легкий ветер, и облака, сбившись в белоснежную пену, теснились по сторонам, а в центре, в голубой купели, в упоительном покое плыло, раскинув руки-крылья прекрасное, невиданное создание, освобождающийся от плоти серафим. Казалось, душа женщины, вырвавшись наконец из плена земной тщеты, возносилась, преображаясь, теряя свои человеческие признаки и обретая новые, ангельские, и очищаясь на пути в запредельный мир. Там Ванесса, или некий ее прототип, неслась ввысь, осветляясь от нечистот, как в самом сокровенном из всех своих снов...
Истинная любовь сродни творчеству. Она пробуждает в человеке самое лучшее. Несса наблюдала, как писалась картина, и день за днем преображалась сама, наполнялась вместе с ней новым дыханием. Через неделю, когда Артур отложил кисти, закончив с деталями и нюансами, они оба стояли возле вырвавшихся из иной реалии в здешнюю жизнь образов — в тихой, объединяющей всех в одной радости.
А под вечер решили отметить это событие, спустились в близлежащий городок, бывший некогда резервацией индейского племени Сенека, с причудливыми домишками и улочками, и полными шарма и экзотики маленькими ресторанчиками. Они выбрали один из них, что расположился в живописном уголке между холмов с видом на небольшое озерцо... Владелец ресторана встречал их у входа, широко улыбаясь и приветствуя по-английски. Несса выбрала столик у окна, рядом с огромным деревянным индейцем, который помахивал на них красным веером. Хозяин лично усадил их, поинтересовался, откуда приехали, как проходит отпуск, нравятся ли здешние места, сам принял заказ и, одобрив выбор, ушел, раскланиваясь.
— Ты был в этом месте раньше? — спросила Ванеса.
— Был однажды, в детстве, с отцом, мы приезжали в этот поселок рыбачить... — ответил Артур и задумался. — Интересно, но у меня сейчас такое ощущение, что я уже тогда знал, что буду вот так сидеть здесь с тобой, — и посмотрел на нее с нежностью. — И, кажется, уже тогда любил тебя...
Ванесса засмеялась:
— Что-то вроде «дежавю»? Со мной такое часто бывает: все знакомо, до деталей, хотя не должно быть знакомо, не случалось этого раньше... Мне тоже кажется, вот, как только ты сказал об этом, показалось, что мы уже были здесь когда-то, и индеец так же обмахивал нас опахалом, и ты вот так же говорил о своем «дежавю» и... — она не договорила, мгновенно поразившись необъяснимой ошибке воображения, смешавшегося с реальностью: в дверь входили Андрей, Майкл и с ними молодая женщина.
Майкл уже с порога прокричал им свои приветствия:
— Какие люди! Какими судьбами! Мы, как в воду смотрели, целый день о вас сегодня только и толкуем...
— Надеюсь, ничего плохого...— Ванесса, не вставая, вся вспыхнув, протянула руку.
— Нет, только замечательное. Особенно о вас, Ванесса. Разве кто-нибудь может что-нибудь сказать плохое о вас. На вас молиться надо. Андрей, правда, в разговорах не участвует. Отмалчивается. Но я-то изучил его, он уже давно покорен. Посмотрите, как он на вас смотрит... Извини, Артур, но жениться на русской женщине — большое испытание. Красоту ее, как и душу, не спрячешь.
Майкл уже был слегка пьян, и сопутствующая девушка пыталась остановить его, шептала что-то наклонившись. Андрей побледнел и, поздоровавшись, сел напротив Нессы, не знал, куда смотреть, что говорить, и опять, как тогда, в доме Деда, после смерти Вассы, когда он, не дождавшись приглашения, опустился на стул у порога, острое жало жалости укололо ее в сердце...
Артур досадовал, что вечер, который ему так хотелось провести с женой, был испорчен. Майкл — его приятель, чрезмерно шумен и порой даже бестактен, но особенно чем-то мешал этот русский... чем-то он ему не нравился. Хотя нет, не то чтобы не нравился, но вызывал непонятную настороженность. Не мог Артур, как ни старался, чувствовать себя в его присутствии свободно. Просачивалось нечто темное во взгляде, манерах неизвестно зачем появившегося в их окружении человека, и особенно в том, как он старательно избегал смотреть и говорить с Нессой.
— Да, познакомьтесь, — спохватился Майкл, обняв девушку за плечи, — Дженни, мой домашний худсовет, редактор и сердечная привязанность в одном... лице очаровательного создания... — и запутавшись в словесах, позвал официанта и заказал для всех вина.
Напитки принес хозяин, оказавшийся знакомым Майкла. У него везде, где бы он ни появлялся, были приятели: жажда общения била в нем через край, вовлекая в бурный водоворот людей, казалось, совершенно несовместимых.
— Вы только вслушайтесь в его имя — Еттока, — разглагольствовал он, представляя улыбающегося, чуть смущенного владельца ресторанчика, оказавшегося чистокровным индейцем. — Ет-то-ка, — произнес он по слогам. — Что вам слышится здесь? А мне всегда слышится радостное журчание речного потока... А знаете, что это имя означает? «Глина чистейшей воды». Правильно я говорю, Еттока?
— Почти правильно, — улыбаясь, отозвался индеец, — если поточнее — «Глина прибрежной воды»...
— Ну, как, Андрей, хотел бы ты называться «глиной прибрежной воды»? А ведь не для нашего это брата... Мы-то все предпочитаем, чтоб нас именами святых величали... Мы «глиной» никак не можем назваться... Гордость нам такого никогда не позволит... А тут вот — «глина» и никаких обид. Правда, Еттока, ты же не обижаешься на своих родителей, что они с глиной тебя породнили?
— Нет, не обижаюсь. У нас это даже очень хорошее имя. У нас все хорошо, что от земли, воды и солнца...
— Видишь, Андрей, — не унимался Майкл, — здесь ведь целая жизненная философия. «Все хорошо, что от земли, воды и солнца», то есть, что от природы. А для нас? Что для нас хорошо? Для нас все хорошо, что от разума нашего, который ту же природу стремится подчинить... Нет в нас покорности, потому и покоя нет...
Еттока удалился на несколько минут и вернулся с двумя бархатными розами и двумя большими красными яблоками — для Нессы и Дженни. Роза, объяснил он свой подарок, — символ неувядаемой любви, а яблоко — символ плодородия, и, поднесенные вместе, они предвещают женщине семейное счастье. Обращаясь к Ванессе, добавил, что она напомнила ему девушку, о которой однажды, еще подростком, он прочитал в книге местных преданий. У него до сих пор хранится рисунок из этой книжки с изображением той девушки.
— Ну, что я тебе говорил, Артур, разве хоть один мужчина пройдет мимо настоящей красоты? А все равно я тебе завидую... Трофейная жена, она ведь и мужчине славу делает...
— Нет, нет, — попытался остановить Майкла, окончательно смутившийся Еттока, — извините, я ведь не это имел в виду. Это история несчастной девушки... Очень одинокой... Она искала везде любовь и не могла нигде найти, пока однажды, гуляя вокруг вот того озера, — он показал на озерцо, темнеющее между холмов, — увидела в нем отражение лунного принца. Она поняла, что нашла то, что так долго искала, и прыгнула к нему в объятья и... утонула. Говорят, любовь девушки проросла в воде лотосом, но не таким, какие у нас растут по озерам, а очень особенным... Никто не знает, как это происходит, но тот лотос поднимается на поверхность только на один час в полнолуние. Мне еще ни разу не удалось его увидеть, хоть и сторожил его ночью возле озера несколько ночей, но всегда засыпал именно в этот час... — и Еттока засмеялся, краснея, застеснявшись тому, что открыл так откровенно свои чувства.
Несса слушала и не могла поверить тому, что слышала. Ей показалось, что время пошло вспять, и ожила Васса и присела рядом, и рассказала ставшим вдруг юным и мечтательным голосом непонятно где и от кого услышанную ею легенду, которая, оказывается, мучила когда-то воображение и далекого индейского мальчика по имени «Глина Прибрежной Воды» из племени Сенека… Как все же огромен и многообразен мир, а вращается он, в сущности, вокруг одного, всегда одного и главного — души человеческой, чаяний и отчаяний ее...