В США, Великобритании и многих других странах с некоммунистическими правительствами криминальная литература, безусловно, читается гораздо больше, чем какой-либо иной вид беллетристики. В 1940 году Хейкрафт утверждал, что в США криминальные истории составляют примерно четверть от общего количества книжной продукции и что большинство экземпляров приобретается платными библиотеками. Это соотношение, судя по всему, сохраняется, в общем-то, и сегодня, хотя платные библиотеки в Великобритании практически прекратили свое существование и теперь главный покупатель романов о преступлении в твердых обложках — это система публичных библиотек. Но ситуация заметно изменилась в связи с увеличением изданий в мягких обложках. Не существует точных цифр, но практически любой сколько-нибудь известный автор может рассчитывать на то, что его детективы появятся в бумажных обложках, причем особо популярные названия снова и снова переиздаются. Читательская аудитория тут состоит из представителей самых разных классов и социальных групп. Уютные детективы и кровавые триллеры читаются школьниками и домохозяйками из рабочих семейств, маклерами и их клерками, докторами и медсестрами, политическими деятелями и священнослужителями. Последние особенно охотно прибегают к романам о преступлении в виде средства отдохнуть и отвлечься (весьма, надо сказать, двусмысленный комплимент жанру!). Авраам Линкольн восхищался Эдгаром По в 1860 году, а Иосиф Сталин — совсем недавно. Вудро Вильсон, по слухам, «открыл» творчество Дж. С. Флетчера, лорд Розбери гордился тем, что обладал первым изданием «Записок о Шерлоке Холмсе», Стенли Болдуин обожал «Левенуортское дело», а Джон Кеннеди, судя по всему, предпочитал Яна Флеминга всем прочим авторам этого типа. Перечень поклонников детектива не ограничивается президентами и премьер-министрами. Хотя и было бы явным преувеличением утверждать, как это сделал один писатель, что «криминальная литература — фаворит наиболее интеллектуальной части читающей публики», заметим по крайней мере, что Фрейд любил детективы Дороти Сейерс. На самом поверхностном уровне причины, побуждающие читателей обращаться к такой литературе, связаны с желанием получить удовольствие через отвлечение от проблем окружающей их реальности. Но почему же весьма уважаемые люди обращаются именно к детективам, связанным с преступлением и его расследованием, почему их привлекают триллеры, герои которых нередко совершают поступки, вызывающие у читателей решительное осуждение, столкнись они с ними в действительности?

Как ни странно, психоаналитики совершенно не интересовались мотивами, по которым мы обращаемся к такой литературе, да и историков жанра этот вопрос интересовал как-то мало. Наиболее любопытным психоаналитическим разбором детективной прозы мне показалась статья д-ра Чарлза Райкрофта в «Сайколоджикал куотерли» за 1957 год. Райкрофт начинает с того, что рассматривает гипотезу, выдвинутую другим психоаналитиком, Джералдиной Педерсен Крагг, согласно которой детектив уходит корнями в раннее детство. Убийство символизирует половые сношения между родителями, один из которых — жертва, а «улики» — это «символическое отражение таинственных ночных звуков, пятен, загадочных шуток взрослых». Читатель, согласно Педерсен Крагг, удовлетворяет детское любопытство, превращаясь в расследователя, и таким образом «полностью компенсирует беспомощность, страх и чувство вины, существующие в подсознании со времен детства».

Райкрофт делает весьма любопытное дополнение к этой концепции. Если жертва — один из родителей, то кто же преступник? Он должен олицетворять неосознанную читательскую враждебность по отношению к фигуре родителя. Таким образом, «читатель не только сыщик, он также и преступник», и в идеальном детективе сыщик должен прийти к выводу, что он и есть тот самый злоумышленник, в поисках которого пребывал». Райкрофт пытается подкрепить свои гипотезы примерами из детективной литературы, причем не всегда удачно, хотя среди его иллюстраций немало того, что может быть названо «психоаналитическими репликами в стиле Холмса» («Здесь вовсе необязательно… указывать на символику ящика в индийском шкафу, декоративной картины и пятна на ночной рубашке, а также того обстоятельства, что Франклин, ухаживая за Рейчел, перестал курить сигары»). Но самое интересное в рассуждениях Райкрофта, о чем сам он, может быть из-за недостаточного знакомства с тем, что такое детектив, и не подозревает, состоит в том, что криминальная проза и в самом деле использовала предложенную им модель. В ранних образцах жанра герой и в самом деле нередко отождествляется с преступником, а в новейшей литературе — от Патриции Хайсмит и Дэшилла Хемметта до Джеймса Хедли Чейза и Микки Спиллейна — герой и есть преступник (или прикидывается преступником, или ведет себя как таковой).

Если не считать Райкрофта, ценные размышления которого заслуживают самого пристального внимания, то мы располагаем еще рядом любопытных, но достаточно разрозненных высказываний авторов, интересовавшихся проблемами как криминальной литературы, так и психологии человека. Профессор Рой Фуллер указал на параллели между детективом и некоторыми местами мифа об Эдипе: «Знаменитая жертва, загадки, предваряющие Основное действие, второстепенная любовная линия, постепенное раскрытие событий прошлого, неожиданный преступник» — и предположил, что «детектив — это безвредный, производящий очистительное воздействие суррогат мифа об Эдипе, имеющего свое отражение в жизни каждого писателя или читателя». У. X. Оден в своем эссе, являющем фейерверк гипотез, говорит, что детектив наделен «магическими функциями», а также что его зеркальное отражение — миф о поиске Святого Грааля. Согласно Одену, действие идеального детектива должно разворачиваться в идиллической (лучше сельской) обстановке, с тем чтобы появление трупа шокировало, как шокирует собака, «нагадившая на ковре в гостиной». Такие детективы имеют волшебное свойство облегчать наше чувство вины. («Типичный читатель детективов — человек, который, как и я, страдает от чувства греховности».) Мы живем, подчиняясь и, собственно, вполне принимая диктат закона. Мы обращаемся к детективу, в котором человек, чья вина считалась несомненной, оказывается невиновным, а настоящим преступником — тот, кто находился совершенно вне подозрений, и находим в нем способ уйти от повседневности и вернуться в воображаемый мир безгреховности, где «мы можем познать любовь как любовь, а не как карающий закон».

Содержательное, хотя и весьма субъективное эссе Одена написано с христианской точки зрения, рассматривающей понятия греха на личностном уровне. На мой взгляд, можно развить тезисы как Одена, так и Фуллера, связав удовольствие, получаемое нами от чтения детективов, с обычаем, принятым у первобытных народов, по которому племя достигает очищения, перенося свои грехи и беды на какое-либо конкретное животное или человека. Во многих обществах убийство выступало тем проступком, который делал убийцу лицом асоциальным. Его уделом могло быть изгнание или смерть, но никогда — прощение. Даже в обществах, где по отношению к преступлениям, не связанным с насилием (например, воровство), порой наблюдалось снисхождение и не применялись карательные санкции., убийца неизменно представал перед судом и ему воздавалось по всей строгости. Убийца тем самым оказывается наиболее ярким воплощением злодейства, выполняет роль всеобщего козла отпущения. Свершилось зло, причинены страдания, а потому необходимо жертвоприношение. Убийца выступает воплощением дьявола, и его гибель очищает племя от вины. Николас Блейк в 40-х годах заметил, что, возможно, у детектива когда-нибудь появится свой Фрейзер и назовет исследование о нем «Народный миф XX века».

Вначале была вина. Главный мотив, побуждающий нас читать детективы, носит религиозный характер: вина одного из многих искупается через ритуальное жертвоприношение. Это, впрочем, редко увенчивается полным успехом: истинный любитель детективов — своеобразный манихеец, и в его душе темное и светлое начало — преступник и сыщик — находятся в вечном противоборстве. Человеческие жертвоприношения носят сакральный характер, причем нередко жертвы перед смертью появлялись в личинах, изображая те самые нечистые силы, которые надлежало прогнать. Детективный сюжет повторяет этот ритуал в обратном порядке: поначалу преступник выступает в облике нормального, нередко уважаемого члена общества. В финале с него срывается личина и открывается его истинное дьявольское лицо. Сыщик — вариант сакральной фигуры шамана, который умеет распознать зло, наносящее вред всему обществу, и преследует его, разоблачая все уловки и отбрасывая «видимости», пока не докапывается до корня. Возражения читателей, возникающие в тех случаях, когда детектив сам оказывается преступником, носят отчасти социальный (это подрывает веру в закон), отчасти религиозный характер, поскольку смешивает воедино силы тьмы и силы света.