— Мама! — рыдала Сэрва, опустившись на колени. Оторвав кусок ткани от своего кенте, она пыталась забинтовать сильно кровоточащую ранку на ноге матери.

— Мама, очнись же, о мама!

Джато бросился в лес и быстро вернулся с пригоршней разных листьев. Он разжевал их и, промыв рану, приложил к ней зеленую кашицу.

Женщина с трудом раскрыла глаза. В них стояла боль. Прежде чем веки ее снова сомкнулись, мать слабо улыбнулась дочери. Больше глаза не открывались.

— Беги к лекарю, отцу Ламили. Приведи его сюда, скорее!

Сэрва неохотно оторвалась от матери, неуверенно поднялась с земли. Шагнула прочь, остановилась, обернулась. Снова глянула матери в лицо. О, если бы она снова хоть на мгновение открыла глаза! Как была, с обнаженной грудью, девушка бросилась через лес к дому лекаря. Бежать нужно было километра полтора. Она бежала быстро. Но отца Ламили не оказалось дома. Правда, сама Ламиль уже встала и с утра пораньше подметала двор. Сэрва рассказала подруге о несчастье, прежде чем та успела хоть слово вымолвить: говорить о новых прическах сейчас не хотелось. Вместе девушки побежали назад, к дому Джато.

Мать Сэрвы по-прежнему лежала на земле у поленницы, край ее кенте намок от крови.

Услышав во дворе шум, Джато выбежал из дома, где он снова, преклонив колени, молил богов-покровителей о защите Увидев Ламиль и Сэрву одних, без лекаря, он горестно ударил себя в грудь.

— Где твой отец, дочка?

— Еще до света он ушел в Анкобру, отец мой.

— О горе нам!

Все трое бросились к лежавшей на земле женщине. Мать Сэрвы судорожно вздохнула, пальцы ее разжались, руки безжизненно упали на землю. Сэрва не сводила глаз с дорогого лица. Ламиль сжимала ладони подруги.

Мать так больше и не открыла глаз. Когда наконец пришел отец Ламили, лекарь, женщина была уже мертва.

— О брат мой из Анкобры, я горюю вместе с тобой!

Три ночи подряд в доме Джато раздавались рыдания и вопли. Джато сначала не хотел и слушать уговоров лекаря как можно скорее похоронить покойницу. Однако в конце концов он сам понял, что это необходимо сделать. Мать Сэрвы похоронили на маленьком деревенском кладбище, и в доме Джато остались двое: отец и дочь.

Каждый день Ламиль приходила к Сэрве рано утром, помогала готовить кенке на продажу. Из Анкобры, с рынка, они обычно возвращались к вечеру. Не только Ламиль, даже Сэрва вскоре оправилась от потрясения и уже не так горевала об умершей матери. Но Джато — Джато жил как бы в вечном трауре. Он ушел в себя, уединился, замкнулся, другого такого отшельника на берегах Анкобры было не сыскать. Если бы не Сэрва и Ламиль, дом казался бы нежилым. Но Ламиль вечером уходила к себе домой. Правда, каждое утро, пораньше, она приходила снова. По вторникам, когда рынок закрывался в полдень, девушки возвращались раньше, чем в другие дни, и усаживались плести друг другу косички. Прихорашиваясь, подружки болтали и смеялись, перемывали косточки знакомым и незнакомым, встреченным на рынке и у переправы. Заводилой всегда была Ламиль.

— Сегодня выдался хороший денек, — сказала она Сэрве в один из таких вторников.

— Почему?

— Ну-ну, не притворяйся, сестричка!

— И не думаю!

— Уж не хочешь ли ты сказать, что сегодня самый обыкновенный день?

— Для тебя, может, и необыкновенный…

— Если уж честно говорить, день был удачный для нас обеих, разве нет?

Сэрва не отвечала. Она подумала, что подруге лучше бы помолчать. Можно ведь обо всем поговорить и по дороге, когда пойдут вдвоем через лес.

День был облачный. Казалось, ветер дует одновременно со всех сторон, сотрясая ветви деревьев и заставляя шептаться кусты. Сэрва еще утром хорошенько вымела двор новой метлой, но теперь ветром несло мусор отовсюду. Двор Джато со всех сторон окружен был низким кустарником, который постепенно становился все гуще и выше, переходя в лес. Джато давно уже ушел из дома, прихватив бутылку джина: у него вошло в привычку каждый день уходить в холмы. С вершины одного из них, говорил он, можно видеть колонны рабов, которых гонят к парому.

А во дворе его между тем подружки продолжали болтать. Сэрва, младшая, сидела на низенькой скамейке, а Ламиль стояла над ней, искусно заплетая бесчисленные косички, разделяя волосы Сэрвы артистически размеченными рядами.

Ламиль заговорила снова:

— Ты ведь весь кенке продала?

— Да.

— И считаешь, день не был удачным?

— Если ты об этом, то да, он был удачным, — улыбнулась Сэрва.

— Конечно об этом, сестричка, конечно об этом. Неужели ты могла подумать, что я имею в виду этих бойскаутов?

Сэрва состроила гримаску, притворяясь, будто подружка слишком сильно потянула прядку волос.

— Бойскауты? Эти мальчишки с побережья, в зеленых рубашках и кепках? Ты о них?

— Точно!

— Они весь рынок обошли, от лавки к лавке. Тоже мне работа! Топать сюда от побережья только затем, чтобы разбить лагерь на Анкобре! Бездельники, только и знают, что бродить по деревне да по лесу. Чего им тут надо?

— Ну, тебе-то, по-моему, как раз известно, чего им надо! Они ведь от тебя и не отходили почти что… Целый день около тебя провели. А… один из мальчиков и после других остался, правда ведь? Да какой красивый! Или, может, он тоже кенке покупал?

— Не говори глупостей, Ламиль! А я, думаешь, не заметила, как ты пересмеивалась с этим длинным, а?

— Да, мы с ним хорошо посмеялись. Между прочим, он спросил, как меня зовут.

— И меня тоже. Тот, который около меня стоял…

— И где я живу.

— И меня!

— И знаешь, я объяснила ему, как сюда пройти… — призналась Ламиль.

— Как, сестричка, зачем? А я отказалась.

— Почему?

— Потому что не захотела, вот и все.

— Ну, это твое дело. А я вот объяснила. Его зовут Джек. И он обещал взять с собой того, что стоял у твоего прилавка, и придет сюда вечером.

— Что ты говоришь?! — воскликнула Сэрва, вскочив со скамейки. — О боги!

— Не будь ребенком, Сэрва.

— А как же отец?

— Что-нибудь придумаем, сестричка. Ну-ка садись, а то не успею прическу твою закончить.

Ламиль сумела уговорить подругу, что ничего страшного не случится, если парни к ним зайдут. Такое бывает раз в жизни, твердила она. Ведь все девчонки мечтают выйти замуж за парней с побережья и жить, как живут белые.

Девушки приготовили ужин к тому времени, когда Джа-то вернулся с холмов. Все вместе они поели, и Ламиль стала собираться домой.

— Мы тебя проводим немного, дочка, — сказал Джато, когда Ламиль прощалась. — Когда, говоришь, отец твой вернется от больного из Анкобры?

— Еще до заката, — ответила она.

— Это хорошо.

— Можно мне попросить вас о чем-то?

— Конечно, Ламиль, говори!

— Сегодня около дома главного жреца музыка и танцы, — начала Ламиль, заглядывая в лицо Джато. — Мне очень хочется, чтобы Сэрва пошла туда со мной, отец мой.

Джато задумался:

— Это ведь кончится очень поздно?

— Может быть.

— Может быть… Ну ладно. Тогда Сэрва пусть у тебя заночует.

— Хорошо.

— Но ведь вам завтра нужно очень рано быть здесь. Может, подождем до следующего раза? Вы же знаете, через лес ходить теперь небезопасно.

— Мы знаем, отец, — в один голос ответили девушки. В конце концов Джато удалось уговорить, и он проводил их до дома Ламили. Вернувшись, он разжег очаг и сел перед огнем, попыхивая трубкой. Чувство одиночества овладело им. Ему так хотелось увидеть новые постройки, выросшие у переправы на реке Анкобре. Вдруг он услышал шум позади себя. Он вскочил. Обернулся. Это вышла на вечернюю охоту его любимая кошка. А не сходить ли в Анкобру, скрываясь под покровом ночи? — спросил он себя. Взвесил ружье на руке. Подумал немного. И отказался от этой мысли. Решил пораньше лечь спать и ушел в свою комнату.

Лежа на циновке, он думал о том, что пора уже сделать пристройку к дому: ведь в нем всего две комнаты. Однако Джато недолго предавался раздумьям. Сон быстро сморил его.

В это время сквозь лес к селению шла группа бойскаутов. Их отряд остановился на берегу Анкобры всего на два дня. Кое-кто из ребят узнал, что вечером в селении будет музыка и танцы, и несколько человек украдкой удрали из лагеря. По дороге двое отстали от группы. Один из двоих, Джек, знал, что Ламиль будет ждать его в условленном месте. Его друг надеялся, что удалось уговорить и Сэрву и что обе девушки придут на свидание.