— Тебе наверняка не больше шестидесяти, правда ведь? А мне самому уже пятьдесят два, — возразил Ломо, положив руку на плечо друга.

Они медленно шли через поросшую кустарником равнину. Далеко перед ними простирались холмы, уходившие за горизонт. Через некоторое время Джато заговорил:

— Тебе бы наших стариков послушать. Они много чего могут обо мне рассказать…

— А мне только одно хочется узнать, друг.

— Что же? Спрашивай, брат мой с побережья.

— Знаешь, брат мой из Анкобры, я все удивляюсь, почему ты не живешь дома, с женой. Иногда ты упоминаешь о своей единственной дочери. Может, познакомишь меня с ними? Окажешь мне такую честь?

На это Джато ответил, опустив глаза:

— Твоя правда, брат мой с побережья, ты — мой друг, и тебе надо больше узнать о моих женах и познакомиться с единственной дочерью. — В голосе его зазвучала скорбь. — Моя первая и самая любимая жена покинула меня много лет тому назад: она умерла странной смертью; смерть эта так и осталась для меня непостижимой. А потом кто-то пустил слух, что я сам принес ее в жертву богам ради почета и славы. А ведь и слава, и почет — все у меня тогда уже было, я добился этого задолго до ее смерти. Но… нет, не могу больше говорить об этом… Не могу.

Он резко остановился, не отводя взгляда от тропы, по которой шел. Деревня осталась далеко позади. Тропа уводила их все дальше в густой кустарник.

— А дочь твоя — от этой жены?

— Дочь? Ах, ну да, ты ведь хотел знать о дочери! — Джато снова замолчал. Лоб его прорезали глубокие морщины. Он двинулся дальше. — Дочка моя, ее зовут Сэрва, — самое дорогое, что есть у меня в жизни. Ей всего шестнадцать, она от третьей жены. Они живут на краю деревни и почти все время проводят на своем поле. Не хочу, чтобы жена и единственная дочь работали на стройке. Не хочу, чтобы они на себе испытали влияние новых, отвратительных обычаев, другого, чуждого нам мира, зловонное дыхание которого уже ощущается повсюду. Мы должны воспрепятствовать этому, пока не поздно!

Джато говорил и говорил. Ломо хранил молчание. Без обиняков, ничего не опасаясь, Джато признался, что трудится на переправе только для того, чтобы побольше заработать — раз уж с приходом белых все стало строиться на деньгах. А новые люди и новые веяния, воцарившиеся на берегах Анкобры, ему отвратительны.

— Но разве ты ненавидишь белых? — прервал его Ломо.

— Сам не знаю. Слушай, брат, кто, по-твоему, принес нам все это — куренье, пьянство, проституцию? Мне совсем не хочется, чтобы у меня в семье рождались цветные, я все сделаю, чтобы Сэрву уберечь от этого позора. Поэтому я и не пускаю их обеих на берег Анкобры, заставляю целыми днями работать в поле. Будь моя воля, бросил бы эту проклятую деревню и ушел бы подальше, в глубь страны, жили бы там втроем и горя не знали…

Хлопнув друга по плечу, Ломо сказал:

— Брат, не так уж все мрачно на самом деле. Потерпи, все наладится. Мир меняется, принимай его таким, какой он есть.

Солнце стояло высоко над головой. Джато шагал впереди, уводя приятеля все дальше и дальше от реки и деревни.

— Хочешь поглядеть на мои ловушки?

— Очень. Мне всегда казалось удивительным, как это вы, лесные люди, ухитряетесь так ставить ловушки, что в них попадаются самые разные звери. Говорят, вы всегда с мясом.

— Чего же тут удивительного? Ведь недаром говорят: «Кому ж и знать свою жену, как не мужу?» Наверняка твой народ тоже знает о море больше, чем самый умный из лесных людей, пусть он хоть целый век проживет на побережье.

— Правда твоя, брат, — согласился с ним Ломо. Теперь друзья свернули с широкой тропы и вошли в густой лес по более узкой и извилистой тропинке. Кое-где путь преграждали толстые стволы упавших деревьев. Подлесок становился все гуще. Джато, шагавшему впереди, приходилось то и дело раздвигать низко нависшие ветви, цеплявшиеся за волосы идущих.

Вдруг Джато резко остановился. Ломо, не ожидавший этого, налетел на него сзади. С минуту они молча смотре-ли, как тропинку пересекает небольшая зеленая змея. Ломо был поражен: Джато, храбрец Джато, испугался какой-то маленькой змейки! Не удержавшись, он сказал:

— Такая маленькая?

— Маленькая, по-твоему? — улыбнулся Джато. Ломо промолчал. — Ты думаешь, маленькая, значит, не страшно? Ты смотришь, да не видишь. Думаешь, это обыкновенная змея?

— А что же это еще может быть, брат? — спросил Ломо, все еще не оправившись от удивления.

— Брат мой с побережья, глаза твои способны видеть душу вещей на берегу океана, но у них нет силы заглянуть внутрь вещей в лесной деревне. Сейчас ты в лесу Анкобры. Помни, во всем, что открывается взгляду, заключен свой скрытый смысл…

— Прости, брат. Я понял тебя…

— Тебе не за что просить прощения. Можно за один день узнать все, что творится у реки, овладеть искусством и приемами белых мастеров, но для того, чтобы изучить повадки лесных обитателей и жизнь самого леса, нужны десятки лет. Пойди поговори с человеком, что служит вождю переводчиком. Он расскажет тебе, как гнался за белкой, а она обернулась змеей и укусила его. Спроси у него об этом, когда представится случай, непременно сделай это, брат!

Долго шли молча. Ломо не сомневался, что друг сказал ему правду. И все же, казалось ему, Джато порой слишком осторожен. Они зашли уже глубоко в лес. Джато внимательно вглядывался в заросли, чтобы не пропустить ловушки. Вскоре подошли к первой — она была не тронута. Зато в силки, поставленные всего в нескольких шагах от нее, попался кролик. Джато высвободил убитого зверька и вручил добычу Ломо — неси! Проверили остальные ловушки, но они были пусты, а одна оказалась сломана. Нетрудно было понять, что здесь прошло какое-то крупное животное. Друзья выбрались на тропу и кратчайшим путем вышли к полям. Из деревни до них доносилась музыка, гремели барабаны — там, видно, танцевали. Но они спешили добраться до поля Джато.

Слева и справа от дороги на своих полях работали женщины Анкобры. Они выдергивали из земли сорную траву и опускали в образовавшиеся ямки зерна маиса. Сорняки сносили к краю поля. Сплетничали, не разгибая спины; то и дело со всех сторон слышались веселые возгласы и смех. Вскоре подошли к полю Джато, где работали его жена и дочь.

— Айикуу, — в один голос почтительно приветствовали их мужчины.

— Йаайии, — в унисон ответили они.

— Как вам сегодня работается?

— Очень хорошо.

— Благодарение богам!

— Мы скоро уходим, сегодня ведь воскресенье, — сказала мать Сэрвы.

— Да, разумеется, — ответили мужчины.

Сэрва, шестнадцатилетняя Сэрва, гордость отца, снова склонилась к земле, возобновляя работу. Прелестное детское лицо, но вполне созревшее тело. Яркая набедренная повязка спускалась от талии до колен. На обнаженной груди играли солнечные лучи. Ломо, который рядом с нею почувствовал себя стариком, не мог оторвать от девушки восхищенных глаз.

— Вот кролик, дочка, это тебе, — сказал Джато, указывая на пушистое тельце убитого зверька на плече своего спутника.

— Спасибо, отец, а вот ямс — это тебе, — прозвучал в ответ голос юной королевы лесов.

Джато вытянул стебель сахарного тростника из груды на краю поля и уселся вместе с Ломо под большим деревом. Разломил тростник пополам и предложил другу. Они молча жевали сладкую мякоть, пока мать и дочь заканчивали работу в поле. Затем помогли женщинам уложить клубни ямса и собранные плоды в корзины. Вскоре друзья уже шагали по направлению к реке. Ломо все еще жевал сладкий тростник. Поля остались далеко позади, когда Джато остановился и указал на холм в стороне от дороги.

— Если встать на вершине этого холма, можно разглядеть Дорогу крови, — сказал он. — По этой дороге в Анкобру гонят рабов, захваченных далеко на севере. Их гонят и гонят, они прибывают в Анкобру каждый день. Им не дают отдыха, ни срока. Они должны все время идти вперед, идти и идти, молча, словно бараны, которых гонят на убой. Скоро на Анкобре появится паромная переправа. Она ускорит доставку рабов к побережью. А мы, лодочники, будем уже не нужны. Говорят, паром принесет в нашу деревню процветание и богатство. Как тебе это нравится, а? — Ломо увидел глубокое презрение в глазах друга.