Тополев молча кивнул.

— Что ты рассказал обо мне американцам?

— Ничего такого, что могло бы повредить вам, Юрий Владимирович!

— Вот так, да?

— Вы мне не верите?

— А ты что, Матвей, привез с собой из ЦРУ в качестве подтверждения стенограммы собственных допросов с подписью директора ЦРУ и печатью президента США, чтобы я мог проверить твою искренность?

— Почему вы мне не верите?

— А почему я должен тебе верить?

— Потому что я почти пятнадцать лет в органах. Потому, что мне известно столько всякого, что развяжи я по- настоящему язык, рухнуло бы очень многое.

— Тебя проверяли на полиграфе?

— Да.

— Тебе вкалывали химию?

— Д-да.

— Значит, ты сказал все, что знал, Матвей Тополев, — негромко произнес Андропов и, словно ставя восклицательный знак в конце предложения, воткнул изящный серебряный ножичек для фруктов точно в серединку крупного крымского яблока. — А известно тебе было, к сожалению, действительно немало. И знаешь, Матвей, в чем заключается действительно большая проблема? В том, что ныне, по твоей милости, все мы обречены на пассивное ожидание. Мы даже подумать не можем ни об одном из наших проектов двух-трехгодичной давности — ты о них все сказал в Лэнгли. Согласен: ты этого не хотел, так получилось. Но что это меняет? Отныне мы можем только начинать ЗАНОВО. Ты понимаешь, Матвей, что значит для серьезной внешней разведки, каковой, собственно, является наша организация, все начинать заново? Ты хоть представляешь себе, во что это обойдется нам с тобой, нашим товарищам за границей, нашей стране?

Тополев молчал, опустив голову.

— Но не из-за этого мне хотелось поговорить с тобой… — Андропов точными движениями разрезал яблоко на дольки и отправлял их в рот, тщательно пережевывая. — Есть еще один важный вопрос. Лично для меня важный… Скажи, Матвей, тебя навещал в камере генерал Цвигун?

— Нет, Юрий Владимирович.

— А генерал Цинев?

— Навещал.

— Когда?

— Позавчера.

— О чем вы с ним говорили?

Тополев запустил обе пятерни в свои жидкие волосы.

— Неужели это было так давно? — грустно улыбнулся Андропов, расправляясь с последней долькой яблока. — Неужели, чтобы вспомнить разговор с первым заместителем председателя КГБ СССР тебе, Матвей, необходимы такие титанические усилия? Да и к тому же, как я понимаю, Цинев был единственным представителем руководства КГБ, который встречался с тобой в нашей тюрьме, не так ли?

Тополев кивнул.

— Так о чем он с тобой разговаривал?

— Понимаете, Юрий Владимирович…

— Матвей, — Андропов аккуратно промокнул губы льняной салфеткой и швырнул ее в мусорную корзину под столом. — Либо ты говоришь ВСЕ, либо возвращаешься в камеру. Я ясно выразил свою мысль?

— Вполне.

— Отвечай только на мои вопросы, Матвей, — голос Андропова стал жестким. — Рассуждения твои пока мне не нужны. Ты сейчас не мой помощник. Ты находишься под следствием.

— Понятно, Юрий Владимирович.

— Ты рассказал ему о латиноамериканской операции?

— Да.

— В деталях?

— Нет.

— Ты назвал имя Кошты?

— Да.

— Ты рассказал Циневу, как именно вербовали Кошту?

— Да.

— Он тебя спрашивал, кому принадлежала идея провести вербовку непосредственно в международном аэропорту Шереметьево?

— Спрашивал.

— Что ты ответил?

— Я сказал, что это была ваша идея.

— То есть, ты солгал первому заместителю КГБ СССР, — уточнил Андропов.

— Но решение действительно принимали вы, Юрий Владимирович…

— Ты рассказал ему о Мишине?

— Только то, что он находится в бегах.

— Он спрашивал, при каких обстоятельствах тебя взяли американцы?

— Да.

— Что ты ответил? Собственно, зачем я спрашиваю? Ты наверняка постарался выгородить себя и изобразить все таким образом, чтобы представить провал в Волендаме как грубую ошибку Центра, верно?

— Я вообще не вдавался в детали, — пробормотал Матвей и покраснел.

— Короче, Матвей, практически ты рассказал Циневу все, что знал?

— Нет, Юрий Владимирович, я только отвечал на его вопросы.

— А Цинев умеет их задавать, — медленно, словно напоминая об этом самому себе, проговорил Андропов.

— Умеет, — унылым эхом откликнулся Тополев.

— Скверно. Очень скверно, Матвей… — выражение лица Андропова оставалось бесстрастным и только глаза как-то неестественно заблестели. — Зачем ты это сделал?

— Он сказал мне, что я покойник, — быстро проговорил Тополев, не глядя на своего бывшего шефа. — Что я — свидетель, которого вы без колебаний уберете сразу же после того, как основательно выпотрошите. И только он может гарантировать мою физическую неприкосновенность. Что только он является гарантом моей безопасности. Идея противовеса, Юрий Владимирович… Его доводы показались мне логичными. В самом деле, Юрий Владимирович, ИМ я необходим как живой свидетель, в то время как для вас я — отработанный материал, мусор, живое напоминание о серии катастрофических провалов… То, что я так о многом рассказал Циневу — это ужасно, я понимаю. Но, с другой стороны, меня тоже можно понять! После того как я очутился в одиночке, со мной практически не разговаривали, меня забыли, Юрий Владимирович!

— Тебе известен характер моих отношений с Цвигуном и Циневым, не так ли?

— Да, Юрий Владимирович.

— Тебе известно, КАКУЮ именно функцию выполняют два этих, с позволения сказать, генерала в центральном аппарате КГБ?

— Да, Юрий Владимирович, мне это известно.

— Так как же ты, умница, аналитик, человек, участвовавший в разработке стратегических операций советской внешней разведки, мог купиться на такую туфту, а?! — Губы Андропова сжались в брезгливой гримасе, — Неужели ты не понимаешь, Матвей: идет борьба за высшую власть в стране, война против меня лично. И тебя, трусливый мальчишка, сопляк, использовали в этой кремлевской междоусобице как дешевую провинциальную проститутку за коробку конфет и обещание московской прописки…

— Я боролся за свою жизнь, — без особой уверенности в голосе возразил Тополев. — Мне нужно было что-то предпринимать…

— А что ей, собственно, угрожало, твоей жизни? А, Матвей? Смотреть мне в глаза! — голос Андропова сорвался на крик и тут же вновь стал сдержанным, негромким. — Ты был включен в список людей, подлежащих обмену, надеюсь, ты это помнишь? Из-за тебя, паршивца, отпустили на вольные хлеба редкую в наших краях птицу — кадрового агента Моссада, а еще одного человека, кстати, немало сделавшего для нашей страны, сдали американцам просто так, в качестве нагрузки. Хотя теперь я понимаю, что куда проще и правильнее было выронить тебя, Матвей, из того самого самолета, который специально из-за тебя гнали в Цюрих и обратно!

— Меня две недели держат в одиночной камере…

— А где, по-твоему, тебя должны были держать? Особенно, после того, как тебя, Матвей, словно мешок с Дерьмом, переправили в Лэнгли, вытащили из тебя всю информацию и вернули обратно из-за предложенного нами же, твоими товарищами по работе, обмена? В санатории? В сауне с березовыми веничками, водкой и бабами? Или в твоей пятикомнатной квартире на Кутузовском в окружении жены и тещи?..

Уперев локти в колени Тополев сидел, обхватив руками голову и чуть заметно покачивался из стороны в сторону.

— Переизбыток адреналина в крови полностью нейтрализовал, уничтожил твои блестящие мозги, Тополев, — Андропов говорил ровно, уже без всяких интонаций, словно зачитывал текст приговора. — Ты трус, Матвей Тополев, и, очутившись в тюрьме, повел себя как самая настоящая истеричка. Думаю, что даже у обслуживающего персонала в столовой КГБ больше мужества, чем у тебя. Если бы животный страх не парализовал твои хваленые извилины, то ты сообразил бы, что, после возвращения в Москву, ничего твоей драгоценной жизни не угрожало. Ни-че-го, Матвей! В противном случае тебя бы закатали в асфальт там, в Женеве, сразу же после того, как американцы передали тебя в наши руки, а не везли спецсамолетом в Москву. Тюрьмой он, видите ли, недоволен! — Андропов так сильно стукнул кулаком по столу, что верхнее яблоко из фруктовой пирамиды, заботливо уложенной в хрустальной «лодочке», гулко скатилось на полированный стол и, побалансировав самую малость на краю, бесшумно упало вниз, на толстый ковер. — А ты рассчитывал на апартаменты в «Национале», сопляк?!