— К какому еще господину?! — Мое возмущение было мгновенным и чисто рефлексивным. В принципе я не очень-то и вслушивалась в сбивчивые объяснения незваного визитера. В тот момент меня по-настоящему интересовали только две вещи: можно ли каким-то образом покинуть ванную через узкое оконце-бойницу, выходившее на четырнадцатый этаж, и какой природный, рукотворный звук сможет убедить Стеймацки в том, что я, потеряв терпение, взвожу затвор мифологизированного автомата Калашникова. — Кроме господина Спарка я никого в Америке больше не знаю. Мало того, и знать не хочу. Понимаете, сударь, большую часть своей жизни я провела в католическом монастыре, а там, если вам это неизвестно, такие…
— Вы встречались с этим человеком три месяца назад в Буэнос-Айресе, — все с той же поспешностью сообщил незнакомец.
— А вам откуда это известно?
— Юджин сказал мне об этом сам.
— Эта наша личная тайна. Он не мог вам ее раскрыть.
— Тем не менее это так, мисс.
— Хорошо. В чем я была на этой встрече?
— О таких деталях речь не шла.
— Опишите человека, к которому вы должны меня отвезти! — потребовала я тоном комендантши женского общежития при крупной ткацкой фабрике. — Только будьте осторожны, господин Стеймацки: одно неверное слово, одна неточность в описаниях и я…
— Знаю, вы открываете по мне огонь из автомата Калашникова, — пробурчал Стеймацки. — И забрасываете гранатами… Итак, мэм, человек, который послал меня за вами, — пожилой мужчина за шестьдесят, невысокого роста, седой, говорит хриплым басом и часто курит зловонные сигары. Хотя по части запаха я, возможно, заблуждаюсь. Видите ли, мисс Мальцева, я принципиальный противник никотина…
— Господин Стеймацки, а вы знаете, кто я?
Естественно, я не поверила ни в одно его слово. Впрочем, надо было обладать реакцией сельского милиционера в предпенсионном возрасте, чтобы не узнать в описании мужчины, курящего зловонные сигары, юджиновского шефа Генри Уолша. В то же время у меня не было ни малейших гарантий, что эти пикантные подробности неизвестны даже постовому на проходной Лубянки. С другой стороны, мне очень не хотелось, чтобы Стеймацки все это понял и перешел от дипломатических переговоров к форсированным агрессивным действиям. И потому с фанатизмом ленинского стипендиата на последнем этапе подготовки к летней сессии я пыталась направить нашу совершенно идиотскую беседу через дверь в светское русло.
— Да, мэм, я знаю, кто вы.
— Вы женаты?
— Господи, а это вам зачем?
— Господин Стеймацки, вы женаты?
— Д-да.
— Так вот, представьте себе на секунду, что на моем месте, вот в этой ванной, находилась бы ваша супруга…
Стеймацки что-то быстро забормотал на латыни. Я разобрала только «Иисус Христос» и «Пресвятая дева Мария».
— Вы что-то сказали, сударь?
— Нет, я просто представил себе эту картину, мэм.
— Мне почему-то кажется, что ваша жена, господин Стеймацки, женщина умная.
— Возможно, мэм, — как-то неохотно согласился Стеймацки.
— Следовательно, на моем месте она бы задала себе вопрос: «А что, собственно, такого сообщил тебе этот явившийся без спроса мужчина, чего не мог бы знать человек, специально направленный КГБ?»
— Я понимаю ваши сомнения, мисс Мальцева.
— А раз так, то, пожалуйста, извините, что не могу принять вас надлежащим образом — я, знаете ли, никого в гости не ждала. До свидания, господин Стеймацки!..
— Минуточку! — по тому, как в голосе Стеймацки прорезались визгливые нотки, я сразу же поняла, что светская часть нашей так мирно складывавшейся беседы близка к завершающему аккорду. — Мне аттестовали вас, как умную женщину…
— Вы даже не представляете себе, господин Стеймацки, как прекрасно работает отдел дезинформации КГБ СССР. Не в пример отделу планирования операций. Они…
— Перестаньте меня перебивать, черт бы вас подрал! — неожиданно взревел голос непрошенного гостя. — Вы трещите без умолку, болтаете откровенную чушь и проявляете элементарное неуважение к старшему по возрасту!..
Сообразив наконец, что мирные переговоры зашли в тупик, я поняла, что терять мне больше нечего, и решила, не теряя темпа, не отсиживаться в пассивной обороне и перейти в решительную контратаку:
— А почему, собственно, вы на меня орете, сударь?! Кто вам дал на это право? Какого хрена, в конце-то концов?!
— Я старше вас на двадцать три года! — не унимался очень ранимый, судя по болезненной реакции, Стеймацки. — Имейте уважение к взрослому человеку, который, кстати, находится при исполнении служебных обязанностей, и извольте выслушать меня до конца!
— Дяденька, извини засранку, — пробормотала я по-русски, рефлекторно пытаясь соорудить на поясе банного халата четвертый узел.
— Что вы сказали?
— Я извинилась перед вами на родном языке моей матери.
— О'кей! — Тон непрошенного визитера чуть смягчился, но по-прежнему сохранял интонации классного руководителя самого отстающего класса в школе. — Если бы я был тем, за кого вы меня принимаете, вас бы уже не было в живых, мэм. Я выломал бы эту хлипкую дверь и утопил бы вас в ванной. И без кретинских разговоров о моей супруге, о которой вы возомнили черт знает что. Причем сделал бы это так тихо, что господин Онассис, на которого вы тут ссылались, ничего об этом не узнал. Вместе с администрацией вашего долбаного отеля. И перестаньте, ради Иисуса, грозить мне автоматом. У вас там, в ванной, кроме зубной щетки и тампонов ничего нет…
— Не хамите мне, сударь! — вновь повинуясь рефлексам, вяло взвизгнула я. Я понимала, что безнадежно проигрываю этот раунд задверных переговоров, и пыталась, наподобие опозоренных жен японских самураев, сохранить напоследок лицо. — В конце концов, я женщина, а не угол от бани, на который мочится всякий, кому не лень!..
На этот раз Стеймацки замолчал на добрую минуту. Очевидно переваривал только что услышанное.
— Прошу прощения, мэм, — пробормотал он примирительно. — Вы меня просто вывели из себя…
Наступило томительное молчание. Порезвившись вдоволь, я поняла, что пришло время выбрасывать белый флаг. Где-то в глубине души я чувствовала, что этот самый Стеймацки не врет. Впрочем, даже если бы и врал, что я могла сделать? Изображать героя «Трех поросят» с хижиной из соломы? Решив про себя капитулировать не сразу, а постепенно и с достоинством, я возобновила прерванный диалог через дверь:
— Ну, хорошо, ваша осведомленность в вопросах женских… м-м-м… мелочей выдает в вас цивилизованного человека.
— Слава Иисусу!
— Но кто сказал, что цивилизованный человек не может состоять на службе у КГБ? У них тоже есть супруги, а некоторые из них уже давно перешли с ваты на тампоны. И потом…
— Да вы что, мэм, издеваетесь надо мной?!
— Хотите доказать мне свою лояльность, сударь?
— А что, у меня есть другой выход? — судя по имени и фамилии, мой визитер явно происходил из итальянской семьи, однако свой последний вопрос задал с неподражаемой еврейской интонацией, сделавшей честь моей покойной бабушке Фане Абрамовне.
— Тогда выйдите, пожалуйста, из моего номера. Дайте мне десять минут. Я оденусь, приведу себя в порядок, после чего я в вашем полном распоряжении.
— И это все?! — судя по облегченно-восторженному возгласу, Стеймацки ожидал, что я потребую от него в качестве гарантий слетать в эту саму «заграницу», куда так экстренно отправили моего единственного на данный момент мужчину, и привезти с собой Юджина в качестве парламентера.
— Это все! — торжественно подтвердила я. — Ваше счастье, сударь, что у меня мягкий, доверчивый характер.
— Ага. Мягкий. С таким характером в серпентарии надо работать! — прошипел визитер. — Со змеями-девственницами!..
Ровно через минуту после того, как дверь за Стеймацки захлопнулась, я вышла из ванной, быстро оделась, навела на лице некое подобие косметического марафета, которое практически все советские женщины осуществляют в жестком цейтноте и под девизом «Домажусь на работе!», после чего плюхнулась в кресло с сигаретой и стала ждать. Кем бы на самом деле не был этот человек (хотя после того, как незваный визитер так убедительно доказал мне инженерную несостоятельность моих защитных бастионов в виде хлипкой двери ванной, я чувствовала, что, скорее всего, Стеймацки именно тот, за кого выдает себя), у меня все равно не было выбора. Как ни странно, но то ли от того, что я впервые за эти долгие две недели оделась «на выход», то ли в предчувствии хоть каких-то перемен в своем беспросветном бытие заложницы развитого капитализма, настроение у меня заметно улучшилось.