Андропов не торопился отвечать и еще раз — уже внимательней — перечитал документ.

— Откуда у вас это, Леонид Ильич?

— Юрий Владимирович, — Брежнев широко улыбнулся и развел руками. — Международный отдел ЦК КПСС всегда работал неплохо. Что же мы, задарма людей кормим?..

«Естественно, — подумал про себя Андропов и внутренне передернулся. — Особенно, если учесть, что твой международный отдел консультирует мой первый заместитель».

— Что дает вам основания верить в объективность данной информации? — Этот вопрос Андропов задал очень медленно, почти по слогам.

— А она что, необъективна? — простодушие Брежнева казалось совершенно естественным, но Андропов знал, что это всего лишь привычная маска, давно уже ставшая второй натурой генсека. Когда-то, в начале 60-х годов, именно это внешнее простодушие Брежнева, его бесхитростная, простецкая манера излагать собственные мысли сыграли решающую роль в новом, послехрущевском раскладе: Брежнев — чего от него никто не ожидал — сумел сыграть на противоречиях куда более сильных соперников и оказаться на самой вершине власти.

— Насколько мне известно, за последние несколько лет ни одного нашего дипломата из Южной Америки не депортировали.

— Но там ведь ясно написано, — Брежнев потянул к себе справку и, найдя пальцем нужное место, прочел: «В самое ближайшее время».

— Леонид Ильич, — толстые губы Андропова изогнулись в гримасе, которую с большой натяжкой можно было бы назвать улыбкой. — Не так давно в «Нью-Йорк тайме» я собственными глазами читал, что в течение ближайших трех месяцев вы уйдете в отставку по состоянию здоровья, а пост генерального секретаря займет товарищ Гришин В.В.

— Ну да?! — Брежнев как-то неуверенно хохотнул. — Неужели и впрямь Гришин?

— Я переправлю вам эту статью сразу же, как вернусь на работу.

— А чем мотивируют? Почему не Суслов? Не Устинов? Не Романов? Не ты, в конце концов?..

— А Бог их знает, Леонид Ильич! — Андропов выразительно повел плечами, как бы подчеркивая всю незначительность этой информации. — Да и вообще, мало ли что можно предположить! Слух пикантный, почему не развеять настроение публики и не поднять при этом тираж?

— А Гришин об этом знает? — Брежнев заерзал в кресле и потянулся за очередной сигаретой.

— Так от Гришина эта информация и идет, Леонид Ильич, — одними губами вяло улыбнулся Андропов. — За три недели до появления этой статьи он принимал в своем служебном кабинете в МГК собственного корреспондента «Нью-Йорк тайме» в Москве Стивена Олдрича…

— Может и мне этого американца пригласить, — как- то неуверенно хохотнул генсек. — Чтобы своими глазами убедился остолоп: пока я в этом кресле, а не товарищ Гришин, а?

— Это я возьму на себя, Леонид Ильич, — внятно произнес Андропов. — С Олдричем встретятся и все объяснят. А вот вы лучше пригласите автора этой записки. Было бы неплохо довести до его сведения, что пока дипломатов не выслали, подобного рода докладные записки являются непроверенным слухом. И это в лучшем случае…

— Ну и ладно! — совсем уже мирным тоном пробасил генсек и встал. — Извини, что потревожил, Юрий Владимирович, — Брежнев протянул ему руку. — Я, кстати, хотел предупредить тебя, что на конец февраля — начало марта намечено заседание Политбюро. Один из вопросов — обсуждение работы КГБ на современном этапе социалистического строительства. Признаюсь тебе со всей откровенностью, я и сам надеюсь, что слух этот с дипломатами не подтвердится… Но разговор о Латинской Америке будет, это в любом случае.

Андропов довольно вяло ответил на энергичное рукопожатие Брежнева и направился к выходу.

— Да, кстати, Юрий Владимирович! — Брежнев не глядя ткнул догоревшую до самого фильтра сигарету в тяжелую хрустальную пепельницу и в упор посмотрел на Андропова. — А что эти дипломаты?.. Ну, те, что в Латинской Америке работают… Они и вправду твои люди?

— Они НАШИ люди, уважаемый Леонид Ильич, — процедил председатель КГБ, и его глаза холодно блеснули. — Наши с вами. И ничьи больше!..

4. НЬЮ-ЙОРК. ОТЕЛЬ «МЭРИОТТ»

Февраль 1978 года

…Юджин появился только через два дня. Не постучав (да и зачем, собственно, если тебе по определению не могут сказать ни «войдите», ни «нельзя!»), он отомкнул дверь, дважды провернул ключ изнутри и только потом обернулся — осунувшийся, небритый, в потертом черном пальто, весь из себя какой-то неприкаянный, в огромных солнцезащитных очках и без малейшего намека на былую элегантность.

Глядя на совершенно незнакомого Юджина Спарка, я совсем некстати вспомнила нашу редакционную вахтершу тетю Нюсю. Когда завотделом комсомольской жизни нашей редакции с совершенно неподходящей для столь ответственной должности фамилией Загульная (одна из двух редакционных старых дев с плечевым поясом потомственной байдарочницы и склочностью осиротевшей подколодной змеи) попала в аварию на своем «Запорожце» и пребывала в этой связи в состоянии затяжной истерики при большом скоплении редакционного люда и набежавших на крики авторов, наша уборщица саркастически хмыкнула и выдала по этому поводу совершенно убийственный по точности и выразительности комментарий: «Да что вы все дергаетесь! Не видите разве, женщину грузовик в жопу поимел! Вот она и вопит, как чокнутая…»

У меня даже тени сомнений не было, что за те дни, пока я без прописки и даже вида на жительство обитала в благословенной Америке, Юджина, используя лексику тети Нюси, как следует имели. И еще у меня было жуткое ощущение невольной причастности к этому унизительному для взрослого и самостоятельного мужчины процессу.

Жалость напополам с любовью — это, наверное, самый отвратительный коктейль, которым может угостить себя женщина при встрече с любимым человеком. Но я испытывала именно это мерзкое чувство, глядя на огромного, предельно усталого и задерганного человека, МОЕГО мужчину, напоминавшего не то шофера такси, у которого только что угнали машину с недельной выручкой, не то последовательно спивающегося жэковского слесаря-водопроводчика.

— Привет! — он улыбнулся и как-то неуверенно шагнул мне навстречу.

— Ты забежал ко мне побриться? — Я заставила себя улыбнуться и тоже сделала шаг навстречу. — В ванной есть горячая вода и лезвие. Ни в чем себе не отказывай, милый…

— Не злись, Вэл.

— И ты на меня тоже.

Я подошла к нему и ткнулась в колючее пальто, насквозь пропахшее табаком, сыростью и чужой улицей.

— Где ты был так долго?

— На работе.

— Ты от кого-то скрываешься?

— Скрываешься ты.

— А ты?

— А я пытаюсь сделать так, чтобы у тебя это получилось хорошо.

— Твои попытки что-то дали?

— Ты же жива…

— Действительно, я об этом как-то не подумала.

— Тебе не нужно думать об этом, Вэл. Это не твоя проблема.

— Это моя проблема, милый. Просто она стала твоей.

Какая разница, чьей она стала? — Юджин устало повел плечами и прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке. — Главное, что эта проблема существует, и ее надо решить. Все очень просто, Вэл. А ты по привычке все усложняешь.

— Ой ли? — Я обхватила его ладонь у своей щеки и крепко сжала ее.

— Не спорь со старшими, советская женщина! И чему тебя только учили в пионерской организации?

— Истинам.

— Истинам учит жизнь.

— Дурачок, это и была наша жизнь.

— И каким истинам вас учили?

— Сам умирай, но друга выручай.

— Потрясающе! А еще что-то умное?

— Учиться, учиться и учиться.

— Чему?

— Коммунизму, естественно!

— Здорово! Еще что-нибудь помнишь?

— А как же! Жить и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!

— С кем бороться, родная?

— Неужели не понимаешь?! С такими типами, как ты, Милый. Потому что с нашими, как я поняла с возрастом, бороться совершенно бесполезно.

— Но это же несправедливо! — шепнул он мне на ухо.

— А почему, собственно, шепотом? — тихо поинтересовалась я.