...Патруль идет по городу, тщательно проверяя документы у редких прохожих. Квартал... два... три. На углу, у здания банка — фигура с винтовкой. Пароль? «Затвор», отзыв — «Змеев». И дальше — в гулкую тишину чутко спящих улиц.

Сегодня их в патруле двое: высокий пожилой сержант и совсем молодой парень. Они изредка перебрасываются словами. Говорит, в основном, молодой. И не потому, что ему скучно, а чтобы еще раз почувствовать, что он не один в этой тревожной темноте. Ему жутковато с непривычки.

— Вы раньше где работали? До войны?

— Все время в милиции.

— А! А я учился в школе.

И снова молчание. Старший не словоохотлив. Он на посту. Надо быть внимательным.

Ворошиловский. Из-за тучи выскальзывает луна, осветив улицу. Сзади раздается шум приближающейся машины. Она идет с незажженными фарами. Сержант быстро выходит на дорогу, бросив товарищу:

— Стой здесь. Проверю документы. Не нравится мне что-то эта таратайка.

Он пытается остановить машину, преградив дорогу, но та на повышенной скорости мчится вперед, едва не сбив милиционера с ног. Номера в темноте не видно. Почему не остановилась машина? Вывод может быть только один — ее хозяин ехал не с добрыми намерениями. Надо немедленно задержать.

Сержант подбежал к товарищу:

— Быстрее в управление. Доложи дежурному, покажи вот это. Машину видел?

— Видел!

— Опиши, значит.

Весть о машине моментально облетела комнаты. Заработали телефоны. Во все концы города полетел приказ задержать неизвестный автомобиль. К утру пришло сообщение, что машину видели в поселке Берберовке. И в ту же минуту от ворот управления в сторону Берберовки рванулся грузовик с оперативной группой. А спустя три часа перед начальником управления предстал низенький плешивый человек с бегающими глазами. В подвале его дома нашли чуть ли не целый склад награбленного имущества.

Немцы бомбили Ростов. Воздушные тревоги следовали одна за другой. В перерывах между ними в управление милиции шли люди, сдавали боеприпасы, личное, а также боевое и учебное оружие, что хранилось в организациях Осоавиахима.

В те дни каждая винтовка была на вес золота. Боевым оружием оснащались ополченцы, а учебное мы отправляли в цеха заводов на переделку. И тоже — на фронт.

Во время очередного налета фашистов я поднялся на крышу здания. Здесь и на других постах круглосуточно дежурили люди, следя за воздухом, устанавливая направление движения вражеских самолетов, очаги поражения. Каждый такой наблюдательный пост был соединен телефонной связью с командным пунктом управления.

Внизу надрывно выла сирена, предупреждая граждан об опасности. Наряды милиции на улицах помогали горожанам укрываться в бомбоубежищах. Дежурная — сотрудница управления Наташа Хоронько передавала что-то по телефону. Вой сирены заглушил грохот первого взрыва. На город падали фугасные бомбы. Потом посыпались зажигалки.

Я взглянул на молодую женщину. Она сидела все так же прямо и, стараясь перекричать грохот, передавала в трубку данные. Только что в трех метрах от нее, проломив толстое кровельное железо, на крышу упал кусок рельса, которые иногда сбрасывали фашистские стервятники. Я знал: там, внизу, в бомбоубежище, у Наташи лежит тяжелобольной сынишка. Товарищи предлагали заменить ее сегодня на дежурстве. Но Наташа отказалась наотрез.

Самолеты двигались в сторону Театральной площади. Туда же уходила волна взрывов. А Наташа с другими девушками уже металась по крыше, гася зажигалки.

На перекрестке Буденновского проспекта и улицы Энгельса — одинокий постовой милиционер как ни в чем не бывало регулировал движение редкого транспорта. Он не ушел с поста ни на минуту.

Наконец взрывы бомб прекратились. Стих и гул самолетов.

— Кажется, все. Отбомбились. — Дежурная устало присела на табуретку. Снова загудела сирена, возвещая отбой.

— Может, сбегаешь сына проведаешь, я пока подежурю?

Она благодарно взглянула на меня:

— Да, я сейчас.

Люди выходили из бомбоубежищ. Опять ожили вымершие было улицы. И в этот момент снова раздался вой падающей бомбы.

Новый взрыв потряс воздух. Бомба упала на главной улице, возле гостиницы. Упала в самую гущу людей, только что вышедших из убежища.

Начальник приказал мне с группой товарищей срочно ехать на Верхне-Нольную линию. Там взрывом фугасной бомбы разрушило большое здание, в подвале которого завалило много людей. Машина уже ждала у подъезда.

Мы помчались на предельной скорости по изуродованной улице к месту завала. На Верхне-Нольной, возле разрушенного дома, кипела работа. Не дожидаясь специальной группы, все, кто оказался поблизости, приступили к расчистке завала. Неизвестно откуда появились лопаты, ломы... На помощь поспешили жители соседних уцелевших домов, случайные прохожие. Никто не командовал, не руководил этим добровольным спасательным отрядом, но люди действовали быстро, четко, без суеты и сутолоки.

Лом переходит из рук в руки. Вот он у высокого широкоплечего солдата в промокшей от пота выгоревшей гимнастерке. Удар! Еще удар... В стене подвала зияет дыра. Оттуда, из черноты тянутся чьи-то руки. Кто-то кричит: «Спасибо, братцы!». А мы уже прямо руками выламываем кирпичи, расширяя отверстие. Рядом со мной ворочает глыбы тот же солдат.

В образовавшееся отверстие первым просовывают грудного ребенка. Солдат бережно принимает малыша в большущие ладони и, осторожно повернувшись, отдает кому-то, стоящему сзади. Один за другим из подвала выбираются люди. Они полны благодарности своим спасителям.

Стояла глубокая осень. Деревья тревожно тянули к небу оголившиеся ветви. Чувство тревоги переползало из дома в дом, из улицы в улицу. Город ждал. Он готовился к встрече с врагом. Она была неминуема, потому что фронт неумолимо надвигался.

20 ноября 1941 года личный состав работников 6-го отделения милиции получил приказ покинуть территорию отделения и отходить на левый берег Дона: Ростсельмаш уже заняли фашисты. В полном боевом порядке мы отходили к Дону. Тяжелый это был день. Даже сейчас, после стольких лет, трудно вспоминать о той горечи, которая охватила нас всех, уходивших из родного города, уже захлестнутого грохотом боев.

Вечер. По-осеннему густая тьма окутала улицы. У самой реки нашему отряду милиции было предложено вновь выйти на центральную улицу и в полном составе влиться в подразделение Красной Армии, которое вело бой у Темерницкого моста. Заместитель начальника отделения Илья Дмитриевич Боровинский и армейский офицер повели нас к вокзалу.

Грохот близкого боя накатывался волной. Потом все затихало, ночные улицы заполняла настороженность. Мы шли торопливо, уже не заботясь о соблюдении правил передвижения по ночным улицам. Враг был здесь, рядом, может, вон за тем поворотом.

Халтуринский. Прямо на тротуаре человек. Наш офицер. Раненый.

— Братцы... Назад... — слова захлебываются. Ему трудно говорить. — Там немцы... Немцы.

Трясем за плечи:

— А наши? Где наши?

Боровинский приказывает остановиться. И вместе с армейским офицером, совсем еще безусым мальчишкой, уходит вперед. Затихают шаги по асфальту. Снова напряженная тишина заглатывает звуки. И вдруг совсем рядом — гортанная немецкая речь и голос нашего командира громкий, предупреждающий. Мы понимаем, это для нас...

Происходит что-то непонятное. Почему фашисты здесь? Где же наши? Отчего не бьются? Но думать некогда. Отряд быстро рассредоточивается по обе стороны улицы. И в ту минуту, когда тяжелые тени домов скрывают нас, рявкает немецкий пулемет. Ему вторят автоматные очереди. Над улицей вспыхивает осветительная ракета. За ней другая. Кажется, в ярком свете можно найти даже иголку на мостовой.

Команда передается от одного к другому шепотом?

— Отходить к Островскому переулку: неравны силы.

Да, тогда они действительно были неравными. Немцы перли лавиной, задавшись целью во что бы то ни стало взять Ростов.