Салли, обладавшая из всех троих наиболее сильным характером, первая догадалась по наступавшему иногда молчанию, что положение становилось невыносимыми и что ее жених любит ее сестру. Печальная и уже безропотно покоряющаяся, она подумала: «Это очень естественно… Она красивее, живее, приятнее меня… Моя серьезность докучает ему, но я не могу избавиться от нее. Я к нему не испытываю даже влечения».

Почти каждый вечер, когда утомленная Мария ложилась спать, Салли приходила к ней поболтать. Они обе любили эти долгие беседы. Под конец одного такого разговора Салли нежно спросила свою сестру, уверена ли она в том, что не любит Лоуренса. Мария сильно покраснела, и ее глаза на момент отвернулись от взора Салли. Этого объяснения им было вполне достаточно.

Когда Салли сказала Лоуренсу, что дает ему свободу, он искренно разыграл сцену большого отчаяния. Он протестовал, затем признался. Она предложила ему пойти к миссис Сиддонс и просить руки Марии.

VI

Когда Мария убедилась в своей победе, ею овладело чувство торжества, показавшееся ей восхитительным; она не могла сдержаться и танцевала, пела и улыбалась перед всеми зеркалами, Мысль о горе, которое, может быть, испытывала Салли, едва смущала ее радость. «Бедная Салли, — говорила она себе. — Она его никогда не любила. Узнает ли она хоть когда-нибудь, что такое любовь? Она так холодна, так рассудительна!» И она прибавляла: «В сущности, моя ли это вина? Что я делала, чтобы привлечь Лоуренса? Я была такая, как всегда, больше ничего. Разве надо было прикидываться дурочкой?»

Салли же, размышляя о своем поступке и о своем душевном состоянии, спрашивала себя: «Как могла я вынести потерю того, кого люблю больше, чем себя саму? Неужели Мария права, считая что я не способна испытывать страсть? Но, однако, если бы я могла, отдав свою жизнь, вернуть хоть на час, хоть на десять минут любовь Лоуренса, я с радостью согласилась бы умереть. Нет ничего на свете, чего бы я не могла для него сделать; я чувствую, что, удаляясь, я думала только о его счастье. Мария никогда бы этого не сделала. Я думаю, что люблю его сильнее, чем она. Это как с мамой: ее считают холодной, но я-то знаю, как глубоко и сильно она нас любит».

Иногда она себя упрекала в том, что недостаточно показала Лоуренсу сперва свою любовь, а потом страдание: «Нет, — думала она, — я не могла ни жаловаться, ни вздыхать, мне свойственно покоряться и молчать. Когда дело сделано, уж поздно плакать».

Влюбленные не знали, как объявить миссис Сиддонс о невероятной перемене; Салли взяла все на себя и выполнила это с твердостью и благоразумием. Миссис Сиддонс была в одно и то же время удивлена и недовольна. Она знала о непостоянстве Лоуренса, теперь это только еще раз подтвердилось; какой муж выйдет из этого человека? Она согласилась отдать за него Салли, которую считала в силах обуздывать его и переносить, если случится, тяжелые обстоятельства, — но как уживется с ним это капризное и своевольное дитя?.. С другой стороны, Мария была очень слабого здоровья; ее постоянный кашель беспокоил врачей. Было ли разумно отдавать ее замуж?

«Счастье, — говорила Салли матери, — окажет хорошее влияние на ее здоровье; прошло только восемь дней, с тех пор, как она чувствует себя любимой, а она уж совсем другая, веселее и даже крепче.

— Никогда ваш отец, — сказала миссис Сиддонс, — не согласится на этот брак. Ты знаешь, как много значения придает он тому, чтобы его дочери были обеспечены состоянием, а долги Лоуренса довольно значительны, я это знаю, Мария не способна к экономии, и они будут несчастны.

— Лоуренс будет работать, — сказала Салли. — Все говорят, что он станет скоро лучшим портретистом нашего времени, а Мария очень молода и она будет разумнее.

Она ясно чувствовала, что не должна была дать себя убедить аргументами, которые могли бы укрепить ее страсть, и доходила до того, что опровергала даже то, с чем в глубине души соглашалась.

Споры продолжались в течение нескольких недель, и это отразилось на здоровье Марии. Она стала сильнее кашлять, лихорадила каждый вечер, худела. Беспокойство заставило миссис Сиддонс уступить; она разрешила посещения, письма, прогулки, а для того чтобы Сиддонс ничего не заметил, Салли согласилась служить посредницей между обрученными.

«Счастливая Мария! — думала она. — Она наслаждается величайшим блаженством, о котором может мечтать женщина. Лишь бы только чувство Лоуренса не исчезло теперь, когда он не встречает больше препятствий, как это было со мной! Он так легко пресыщается, когда получает желаемое».

Улучшение, наступившее в здоровье Марии, после того как миссис Сиддонс дала свое согласие, длилось недолго. Врач никогда не придавал большого значения этому выздоровлению, вызванному сердечными причинами; пульс беспокоил его, слово «чахотка» было произнесено. Салли умоляла не говорить ничего Лоуренсу, который слишком страдал бы, узнав об опасности, угрожавшей его невесте. Когда по настоянию доктора Мария перестала выходить из комнаты, Лоуренсу было разрешено навещать ее каждый день. Салли находилась при сестре и удалялась, как только докладывали о приходе Лоуренса. Она садилась тогда за рояль и пыталась играть свои любимые мелодии, но ее пальцы останавливались и она мечтала. «Ах, — говорила она себе, — как охотно я взяла бы на себя болезнь Марии, даже опасную, даже смертельную, если бы я могла разделить также ее судьбу!» Она находила в этих вызванных отчаянием чувствах радость странную и чистую.

Через несколько дней, когда она собиралась покинуть комнату, Лоуренс попросил ее остаться. После минутного колебания, она, видя его настойчивость, согласилась. На следующий день он повторил свою просьбу, а еще через некоторое время попросил ее спеть ему, как когда-то. У нее был прелестный голос, и она сама сочиняла мелодию. Когда она кончила петь, Лоуренс остался сидеть у рояля в глубокой задумчивости. Наконец Мария позвала его. Он тряхнул головой, казалось, возвращаясь издалека, и, повернувшись к Салли, торопливо заговорил с ней о ее новых песнях. Мария удивленно попыталась привлечь его внимание, выказав досаду, но это не произвело на него никакого впечатления.

Она быстро таяла; сначала она сильно похудела, потом появились отеки, желтоватый цвет лица. Ей казалось иногда, что ее жених смотрит на нее с некоторым раздражением. Лоуренс сам плохо разбирался в том, что в нем происходило. Он искал красоту живую и нежную у ребенка, которого желал, и нашел увядшую больную. Он не мог любить некрасивую женщину. Его ежедневные посещения начали ему приедаться; они служили постоянным препятствием в распределении его дня. Запертая в комнате, Мария не была в курсе всех событий лондонского общества, которыми только и интересовался молодой светский художник. Она замечала, что он стал менее внимателен, что реже говорил ей комплименты; она приходила в отчаяние, и ее печальная любовь навевала на него еще большую скуку. Если бы не Салли, то Лоуренс не мог бы выносить это тягостное состояние и, возможно, перестал бы приходить; но вопреки его воле Салли притягивала его. Покорность, с которой она приняла его измену, и, в особенности, совершенная непринужденность в ее разговоре с ним удивляли этого человека, привыкшего вызывать к себе страсть; за этой холодностью крылась тайна, которую он не мог понять. Любила ли она его еще? Порой он сомневался в этом, и в нем пробуждалось желание покорить ее вновь.

Через шесть недель после того, как он получил вынужденное согласие у миссис Сиддонс, он попросил разрешения поговорить с ней наедине.

— Я ясно теперь разбираюсь в себе, — сказал он ей, — дело в том, что я всегда любил только Салли. Мария — ребенок, который меня не понимает и никогда не поймет. Салли создана быть моей женой. Она унаследовала от вас совершенство красоты, то спокойствие характера, которым я восхищаюсь в вас с самого моего детства… Как мог я сделать такую ошибку? Вы артистка, вы должны понять это. Вы знаете, как легко мы принимаем за действительность фантазии нашего воображения; мы являемся рабами настроения гораздо больше, чем другие люди. Я не смею говорить с Салли, надо, чтобы это сделали вы. Если же она не будет мне принадлежать, я не переживу этого!