И вот тогда я ему по по-о-олной программе показала, откуда пушка заряжается!
Двое молодых людей, которые снова с удовольствием занялись любовью на прибрежной траве, не знали, что смерть, без всякого преувеличения, только что была буквально в нескольких шагах от них.
Глава 20. УБИЙЦА
Почти на середине Марьина озера медленно передвигалась плоскодонка. Она была уже едва различима в упавших сумерках. Браконьер Константин Семенчук, стоя на коленях, торопливо выуживал сачком всплывших белобрюхих рыб. Он довольно сопел и слегка покряхтывал, переваливая в лодку сачок, полный карасей, щук и налимов. Рыбы было много. Но он не собирался до утра плавать по озеру и собирать оглушенных взрывом рыб — он знал: важно не только собрать улов, но и вовремя смыться. Поэтому минут через пятнадцать он решил: хватит. Тем более что уже окончательно стемнело. Семенчук бросил сачок на дно плоскодонки и сильными ударами весел погнал ее к берегу, к укромной бухточке, где он всегда во время подобных вылазок оставлял свои пожитки.
Семенчук ведать не ведал, какое невероятное существо он чуть было нечаянно не прикончил своим взрывом.
На Марьино озеро, на неподвижные прибрежные кусты, поляны и лес мягко опустилась ночь полнолуния.
А на дне озера, в непроглядной холодной темноте, чудовище медленно возвращалось к жизни.
По его чешуйчатому телу пробежала короткая дрожь. Еще неосознанно, направляемое лишь могучим инстинктом выживания, оно зашевелилось. Приоткрылись сплошь покрытые лопнувшими кровеносными сосудами помутневшие глаза и зрачки медленно, не видя ничего, задвигались из стороны в сторону. Из щелей, заменяющих чудовищу уши, по-прежнему сочилась кровь. В результате подводного взрыва оно полностью потеряло слух и почти полностью зрение, и сейчас лишь инстинкт толкал его туда, где оно могло бы восстановить утраченные функции организма. Чудовище не знало, сколько времени вот так, недвижимо, пролежало на дне озера. Но оно, опять же инстинктивно, чувствовало, что ему надо срочно расставаться со своей подводной оболочкой, которая уже не могла ему служить. Поэтому монстр, слабо шевеля хвостом и плавниками, оторвался от дна и поплыл, не выбирая направления. Он смутно осознавал, что рано или поздно все равно натолкнется на берег.
Так и произошло.
Чудовище неуклюже выползло из воды, опираясь на свои короткие плавники-ласты, практически в том же самом месте, где входило в озеро: инстинкт не подвел его. На другой стороне озера виднелся огонек костра и оттуда доносились неясные голоса и музыка. Но в настоящий момент чудовище не могло ни слышать голоса, ни видеть пламя. Даже в том случае, если бы его зрение не было повреждено, чудовище вряд ли смогло различить людей — сейчас, в его нынешнем обличье, зрение этого создания не было приспособлено к воздушной среде.
Чудовище сунулось зубастым рылом в высокие заросли прибрежной осоки и замерло, закрыв полупрозрачными перепонками круглые немигающие глаза. И сразу же тело водяного монстра начало неуловимо меняться, возвращаясь к человеческому облику. Облику, но не сознанию: человек по-прежнему был в безраздельной власти чужого Разума.
Наконец, когда обратное морфирование закончилось, обнаженный человек шатаясь, с трудом поднялся на ноги. В голове у него раздавался неумолкающий тонкий звон. Перед сощуренными от боли глазами плыли смутные, неразличимые тени. Размытые силуэты деревьев двоились, и троились, и, казалось, сильно раскачивались. Глухо застонав, человек плотно прижал руки к ушам. Вскрикнув от боли, отдернул их и посмотрел на ладони: они были в крови. Он догадывался, что чуть было не погиб; он чувствовал, что — проведи он еще немного времени под водой без сознания — это непременно бы случилось. Что-то нарушилось в его организме: человек с трудом, прерывисто дышал. Каждый вдох давался ему с трудом — болела грудь, ломило спину. А при выдохе в уголках его рта пузырилась розовая от крови слюна. Это тоже сказывались последствия подводного взрыва.
И тогда, подчиняясь все тому же неведомому чужому инстинкту, человек на непослушных, подгибающихся ногах побрел в сторону леса, черной стеной стоявшего рядом с озером.
Он уже ничего не помнил — ни своей подводной атаки, ни тех, на кого он охотился, ни взрыва. Ничего. В памяти, как обычно это и бывало, образовался провал. Но человек смутно осознавал, что чуть не погиб. Почему — он не знал, да это и не было важно. Важно было другое — что он остался жив.
По дороге к лесу человек почувствовал знакомый запах. Тогда он наклонился и на ощупь сгреб в охапку свою одежду — сделать это его тоже заставило неосознанное чувство скрытой опасности: одежду оставлять было никак нельзя. Войдя в лес, человек стал продираться, постанывая, сквозь непролазную чащобу. Он не видел и не осознавал, куда и зачем идет. Но идти было надо. Ветки деревьев хлестали его по лицу, царапали обнаженное тело. Так продолжалось довольно долго, пока силы человека окончательно не иссякли.
Человек сейчас не мог сообразить, что всего в пяти минутах ходьбы находился его дом. Но он не смог дойти до него. Последним движением он шагнул вперед, забрался в непролазные кусты бузины и рухнул в густую влажную траву, снова потеряв сознание.
Но и тогда чужой Разум, засевший в мозгу человека, продолжал упорную и незримую работу по регенерации его поврежденного организма. На руках потерявшего сознание человека стала медленно прорастать густая шерсть, а сами пальцы стали меняться, расти в ширину и утолщаться в суставах. Ногти человека начали удлиняться и превращаться в острые когти.
Глава 21. СТАСЯ
Честно говоря, я пошла не потому, что мне так уж хотелось сегодня оттянуться, а скорее из чувства долга.
Ведь ребята приехали именно ко мне. И по моему приглашению. К тому же мы так давно планировали эту вылазку. Поэтому я сказала маме, что ухожу, придумав благовидный и невинный предлог: наплела ей, что схожу на часок к подружке Вере, живущей не очень далеко от нас. Возьму журнал, который она мне привезла из Москвы. И через пару минут я уже шагала по ярко освещенной фонарями улице поселка, направляясь в сторону Марьина озера. Я бросила взгляд на наручные часы: начало десятого. М-да. Не шибко рано я освободилась. Ну ладно — лучше поздно, чем никогда.
Я вышла на окраину поселка и свернула на хорошо знакомую тропинку, самым коротким путем ведущую к Марьину озеру. Включила прихваченный в прихожей японский фонарик — мощный, работающий на аккумуляторах — и бодро затопала вперед. Пятно яркого желтого света плясало передо мной по утоптанной, усыпанной сосновыми иглами тропинке, выхватывая из темноты выступающие из земли мощные корни сосен, которые ее пересекали. В луче света вспыхивающими искорками суматошно роились мелкие ночные бабочки. Над верхушками деревьев, плотно стоявших по обеим сторонам тропинки, словно сопровождая меня, неспешно плыла круглая улыбающаяся луна. Чуть слышно прошелестел в кронах сосен легкий прохладный ветерок. И сразу же стих. Потом откуда-то сбоку до меня донеслось короткое хлопанье крыльев и странный, приглушенный, но в то же время какой-то испуганный крик ночной птицы.
И сразу же резко оборвался.
Внезапно мне стало как-то не по себе: ни с того ни с сего я почувствовала непонятное беспокойство. Я внезапно ощутила, как по спине пробежала дрожь. Слух у меня как-то сразу обострился, утончился, различая теперь самые легкие, но от этого не менее таинственные ночные шорохи.
Опять коротко крикнула невидимая птица.
Я резко остановилась.
И в этот самый момент мне вдруг показалось, что из чащи леса, справа, как раз откуда послышался крик птицы, на меня кто-то внимательно смотрит.
Господи!
В груди у меня похолодело, а во рту сразу пересохло. И я, с трудом сдерживая уже готовый вырваться крик, быстро повернулась и направила луч фонарика в сторону от тропинки — туда, где, как мне казалось, затаилось это неведомое и ужасное нечто. Но кусты там стояли сплошной неподвижной стеной, и, даже если за ними кто-то притаился, я не смогла бы его увидеть: мощности фонаря не хватало, чтобы пробить лучом эту плотную застывшую массу листьев. Я, чуть помедлив, повела фонариком вокруг себя. Он чуть дрожал в моей руке. А еще бы ему не дрожать!.. Я вгляделась в темноту. Желтоватый луч света высветил такие же замершие неподвижно кусты, корявые стволы деревьев, серебристую от росы высокую траву и уходящую назад, к поселку, узкую тропинку.