Ричард греб, обратив лицо к солнцу; он молчал, подавленный окружающей красотой. Остро чувствуя близость Дженис, до сих пор ощущая прикосновение ее щеки, он все же позволил себе отдаться во власть уходящего дня, отогнать все мысли в надежде впитать и сохранить в памяти все его великолепие, все цвета. Дженис сидела, откинувшись, на корме, ее волосы переливались всеми красками, и лицо по сравнению с ними казалось бледным; руки нежно белели на фоне черной юбки. И у Ричарда снова проснулась вера в силу воздействия таких прекрасных мест на человека, который, подобно ему, хотел бы что-то изменить в себе; он подумал, что эта сила и совершенство могут найти какой-то отзвук в его душе и заставить его понять, что он может нести ответственность за красоту, открывающуюся ему, и в какой-то мере ответствен перед ней.

Круг, огороженный горами, накрытый небесным сводом, подпираемый снизу водой, — а что находится за этим кругом? Мысли его обратились к прошлому, и ему вдруг представился этот самый вид в наклонно повешенной раме в углу переполненного подвальчика. А за этим хлынуло все остальное. Заработало самосознание, даже тут восставая против его мыслей, его поступков. Значит, улизнул в живописный уголок — а разве твое место не там, среди наркоманов, попранных традиций и ярких пластмасс? Как здесь мирно, — оскорбительно мирно для того остального, разве что закрыть на него глаза. А если закрыть глаза — значит, это попросту бегство. Он внимательно смотрел на сменяющиеся, как в калейдоскопе, краски — это тоже из прошлого. Хватит! Суть не всегда находится в середине, большинство не обязательно право, если центр сместился, не обязательно бросать мир в пучину анархии.

Дженис сидела, поглаживая себе руку. Кожа была такой нежной и упругой, она даже удивилась, что никогда не замечала этого прежде. Тело, которое она не желала знать до тех пор, пока оно не разбухло у нее на глазах, было охвачено неясным желанием, и в мыслях она уже видела себя обнаженной, лежащей, ждущей. Ей вдруг начало казаться, что жизнь ее до сих пор была сплошным строевым учением. Смотреть прямо перед собой! Левой — правой! Левой — правой! Левой — правой! Смиррр-рна! Но сейчас ее телу был созвучен иной ритм, — ритм, который если и соблазнял ее когда-то, то она упорно его заглушала, ритм, который вытеснял прежние мысли, казавшиеся теперь сухими и ограниченными. Но привычка была слишком сильна, чтобы она могла позволить своим чувствам отразиться на лице или сказаться на поведении, и если им все же удавалось пробиться наружу, то с такой натугой, что у Ричарда не поднималась рука воспользоваться минутой, он боялся вспугнуть эти чувства. Сама же она, хотя и сознавала, что испытывает что-то совсем новое и неодолимое, определить это чувство не могла, да и не считала, что оно может повлиять на склад ее мыслей и заставить отбросить осмотрительность. Инициативу должен был взять на себя Ричард — только он мог заставить ее понять, что происходит с ней, однако малейшая его неосторожность вызвала бы с ее стороны отпор, она замкнулась бы в себе.

Лодка стукнулась о маленький причал, и они вышли на берег. Пока они шли к автобусной стоянке, солнце окончательно село, и, оглядываясь назад, они видели лишь последний малиновый отблеск, снизу подкрашивавший облака. Автобус стоял, готовый к отправке, и скоро они уже были в Кроссбридже и шагали по дорожке, ведущей к коттеджам. Поравнявшись с первым, постояли в нерешительности, затем она пошла дальше, а он еще немного постоял, провожая ее взглядом.

Она ни словом не обмолвилась о его предложении. И впредь не собиралась, если только он сам не заговорит о нем.

Глава 17

Эдвин мучительно долго чистил зубы. Он с такой яростью тер их жесткой щеткой, что казалось, вот-вот раздерет в кровь свои твердые десны. Затем он тщательно прополоскал рот, выплюнул воду и, оскалив зубы, внимательно осмотрел их в зеркале. Зубы были чистые, но, как бы тщательно ни соблюдал он правила зубной гигиены, они так и не становились белыми.

Вернувшись с работы, он снова побрился, снова выкупался, снова почистил уже вычищенный утром пиджак, снова отутюжил брюки, со вчерашнего утра лежавшие под матрасом. Его ботинки сверкали, из нагрудного кармана торчал кончик тщательно выглаженного платка; мелочь была аккуратно рассортирована, чтобы изобилье пенсовых монеток не оттянуло карман и не испортило стрелку на брюках. Чистое белье, чистая рубашка, новый галстук вишневого цвета из тяжелой шелковистой ткани, черные носки. Впервые в жизни применительно к его волосам можно было употребить слово «стрижка» — до сих пор он дожидался, когда совсем обрастет, а потом терпеливо сидел на стуле, пока вооруженный ножницами Алф Хоккинг корнал его. На этот раз он побывал у «Дениса» — один шиллинг плюс шесть пенсов на чай, но зато теперь вместо бритой шеи с двумя резко обозначенными мышцами, подпирающими макушку, которая была неровно пострижена и синевата, у него была «стильная» прическа — иными словами, волос на голове осталось больше.

Особенно потрудился он над своими руками, долго тер жесткой щеткой ногти и суставы пальцев, отчищая въевшееся масло, а затем долго держал растрескавшиеся кисти в густом мыльном растворе. И все-таки дочиста отмыть их ему не удалось, желтоватый налет на коже оставался, свидетельствуя о том, что ее непрестанно окуривают дешевыми сигаретами «Удбайн». Уже одетый, начищенный, готовый, он не удержался — еще раз подошел к умывальнику и еще раз намылил руки, как алхимик, надеясь на чудо — а вдруг да белизна пышной мыльной пены впитается в его плоть.

В боковом кармане золоченый портсигар — так! Деньги — во внутреннем кармане. Ключи от машины — в заднем. Хотя на дворе было холодно, он решил не надевать пальто — уж очень бедно оно выглядело по сравнению с костюмом.

Он стоял перед зеркалом в ванной комнате, напоследок оглядывая себя. Внимание, проявленное им к своей особе, и уверенность в себе несколько притупили его обычное отвращение к собственной внешности, и он даже кивнул своему отражению. Выглядел он вполне элегантно, что же касается всего остального, то тут уж ничего не поделаешь. Это лишь начинала намечаться мысль, которая впоследствии сформируется ясно и четко, а именно: плевать я хотел на свою наружность — не так уж она плоха в конце концов, — в общем, вы как угодно, сам же я ни стыдиться, ни отчаиваться из-за этого больше не собираюсь.

Перед уходом он засыпал огонь в камине мелким углем, еще раз переставил стоявшие на столе две чашки с блюдцами, тарелку с печеньем, сахарницу, молочник и баночку с растворимым кофе, даже наполнил водой чайник — все готово на случай, если он вдруг решит пригласить ее к себе, когда они вернутся.

Да! Часы! Он забыл про них. Оказалось, что он уже на несколько минут опаздывает. В первый момент он ужаснулся — он еще никогда не заставлял Дженис ждать, — но потом даже обрадовался. Последний штрих в его приготовлениях.

Он вышел и взглянул на машину. «Форд Англия» — он занял ее на этот вечер у своего хозяина. Машина была уже развернута и стояла на дорожке радиатором к шоссе.

Неторопливо он направился к коттеджу Дженис. Постучал. Вошел.

— Пора бы тебе отвыкнуть стучаться к нам, парень, — сказал Уиф. — Садись — она еще прихорашивается наверху.

Эдвин, осторожно прихватив стрелки двумя пальцами, высоко поддернул штанины и сел.

— Вон ты какой хороший костюм себе завел, — сказала Эгнис, выходя из глубины кухни с ребенком на руках. — Ну-ка встань, покажись. — Эдвин встал. — Однобортный? Ничего себе! И галстук как хорошо подобрал. Уиф ни за что галстуков не носит. Веришь ли, когда наша свадьба была, три человека понадобилось, чтобы галстук на нем завязать. Ей-богу!

— Он меня за глотку душит, — сказал Уиф, гримасничая. — Не переношу, когда запонка мне в кадык впивается.

— Никто сейчас таких запонок и не носит.

— А у меня такие рубашки, что их надо с запонками. И я их не переношу.

— Я ему купила две рубашки, для которых не нужно никаких запонок, — сказала Эгнис, — так они лежат в нижнем ящике комода уже… лет пять, не меньше.